А. Тер-Акопов - Мировые религии о преступлении и наказании
Надо сказать, что настоящий Артикул, наряду с Соборным уложением, Воинским уставом 1716 г. и Морским Уставом 1720 г. [189] был основанием для возбуждения дел и суда по обвинениям в богохульстве и кощунстве на протяжении почти всего XVIII в. [190] . А в первой половине XVIII в. казнь богохульника могла быть крайне жестокой: Ф. В. Берхгольц в своем Дневнике камер-юнкера описывает случай сожжения по частям за поругание иконы в 1722 г. [191] Обычными же наказаниями за «легкомысленное» или «пьяное» богохульство были: прохождение сквозь строй шпицрутен, битье кнутом, плетью, батогами, отсылка на вечные или долговременные работы в монастыри.
В 1790 г. Военная коллегия рассматривала дело казака Ивана Мещерякова. Его обвиняли в следующих богохульных словах, сказанных в разговоре с казачьей женкой: «Хочешь де ты итьтить на исповедь к своему попу к аглицкому жеребцу – он бы де, Мещеряков, в церковь в скотское стоялище табун лошадей загнал, а сам бы, разбежавши, окорачел бы престол, которой стоит против царских врат, и сел бы на него, а запрестольную Божью Матерь назвал кобылою, а святыя тайны хулил: у него же такого квасу своего много». Сам Мещеряков, как выяснилось, не только давно не исповедовался и не причащался, но и прибегал к приемам богоотступнической черной магии – «два креста носил в сапоге под пятою, а также крест носил на поясе, и свисал он до тайного уда». Хотя Мещеряков приписываемые ему богохульные слова отрицал, про крест уверял, что носил «спроста», тем не менее Мещеряков получил 100 ударов кнутом, его заклеймили, вырезали ноздри и, скованного, решили отправить на каторгу в Тобольск [192] .
В отличие от Соборного уложения (предусматривавшего только два состава половых преступлений) рассматриваемый военно-уголовный кодекс значительно расширил перечень данных деяний (глава двадцатая – о содомском грехе, о насилии и блуде), поданных к тому же в тексте как грех, в сугубо церковных терминах. Это: изнасилование, скотоложство и мужеложство, кровосмешение, двоебрачие, брак с близкими родственниками, прелюбодеяние, однако санкции за эти деликты нельзя назвать суровыми – помимо казни или ссылки на галеры, санкции артикулов пестрят словами «жестоко на теле наказать», «по делу и вине смотря», «шпицрутенами или отставлением от полку», «судить по церковным правилам», «церковное покаяние», обязанность на «чреватой» (беременной) жениться.
В Артикуле воинском продолжена традиция повышенной ответственности за церковную татьбу: «кто церкви или иныя святыя места покрадет, или у оных что насилно отъимет, також и тех, которые в обоз, крепости и городы всякой провиант привозят, оный имеет быть лишен живот, и тело его на колесо положено» (арт. 186). В соответствии с духовными правилами и предпочтениями артикулы 196–198 устанавливают уголовную ответственность за лживую присягу и лжесвидетельство, причем весьма суровую: виновного лишали двух пальцев, которыми он присягал, а еще его посылали на каторгу.
Если исходить из того, что «главным фактором, влиявшим на правовую природу религиозных преступлений, было отношение государства к церкви, что вне этих отношений она не может быть даже понята, ибо от того или другого взаимоотношения между государством и церковью зависит большая или меньшая свобода религиозных вероучений и религиозных культов, а вместе с тем, следовательно, и вся система религиозных деликтов» [193] , то становление абсолютизма и империи в России на рубеже XVII–XVIII вв. привело к коренному изменению характера взаимоотношений между государством и церковью. Они «начинают строиться на принципе главенства государя над всеми религиозными общинами подвластной ему территории – так называемого территориализма. Это означает, что основным источником права, содержащим нормы по защите религии и церкви, становится светское законодательство. Именно оно завершает формирование системы религиозных преступлений в рамках уголовного права» [194] . Абсолютизм привел к тому, что «церковное землевладение во второй половине XVIII в. было фактически ликвидировано (от его доли в 12 процентов оставалось только 2 процента)» [195] .
Далее весь XVIII в. уголовное право Российской империи представляло собой причудливый сплав феодальных порядков, крепостничества и свежих буржуазных идей, проникающих в страну с Запада, в том числе благодаря политико-юридическому флирту Екатерины II c виднейшими просветителями эпохи Возрождения. «Мы – европейские слова и азиатские поступки» (Н. Ф. Щербина).
Переписка с Вольтером, приглашение Ч. Беккариа на государеву службу и плагиат его трактата в форме Наказа уголовному суду 1767 года [196] , христианские «Правила до бронравия» [197] в «Уставе благочиния или полицейском» 1782 г. и т. д. сопрягались с «трогательной» заботой императрицы о крестьянстве, которому, оказывается, «нечего терять, кроме собственных цепей», с ее обещаниями вырастить «средний класс», хотя и «трудно будет устроить его» [198] . Это основное производительное сословие, обрабатывавшее 85 процентов всех земельных угодий страны и составлявшее около 70 процентов населения, было самой бесправной частью подданных. И продолжало закабаляться. Контрастно с заботой о дворянстве. Если по «Грамоте на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» от 21 апреля 1785 г. последнему были предоставлены многочисленные привилегии в дополнение к уже существующим, то по Указам от 13 декабря 1760 г. [199] и от 17 января 1765 г. [200] помещики получили невиданное право ссылать на каторгу своих частновладельческих крестьян на основании того довода, что те «по предерзостному состоянию заслуживают справедливого (по личному усмотрению хозяина —?!) наказания».
Но светская власть и тут не забыла о возможностях «обиженной» ею православной Церкви. Например, Указ 1767 г. о повиновении крепостных крестьян помещикам повелено было читать во всех церквах вначале в воскресные и праздничные дни первого месяца, а затем только в храмовый праздник [201] и ежегодно – с тем, чтобы и стар и млад знали о новых юридических оковах, ведь культовые здания нельзя было не посещать.
3. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. и его духовно-методологическая основа
В середине XIX в. в силу объективной необходимости и благодаря труженичеству комиссии М. М. Сперанского Россия получила первый кодифицированный по классическим канонам и хорошо структурированный уголовный закон – Уложение о наказаниях уголовных и исправительных от 15 августа 1845 года [202] . Его «религиозная» начинка весьма объемна: выделен целый раздел «О преступлениях против веры и о нарушении ограждающих оную постановлений», в котором размещены пять глав, причем две из них дифференцированы на отделения, а всего раздел содержит 81 статью. В связи с этим специалисты отмечают, что число составов религиозных преступлений в России значительно возросло по сравнению с Соборным уложением и, кроме того, резко контрастировало на фоне падения этого показателя за рубежом (например, в Кодексе Наполеона были включены только 5 статей о посягательствах на свободу отправления богослужения, а в общегерманском уголовном кодексе и того меньше – 3) [203] .
Следственно, русское самодержавие очень нуждалось в сохранении традиционного верования большинства населения и в поддержке архипастырей православной Церкви. В России, по мнению С. В. Познышева, продолжал существовать феодальный тип уголовной охраны религии, с которым буржуазные революции к тому времени покончили: «В России до сих пор нет религиозной свободы в истинном смысле этого слова» [204] .
Данный памятник дает очень ценный материал для наблюдений, сравнений и следующих обобщений.
1. В Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года преступления против веры делились на две группы: а) чисто религиозные; б) смешанного характера, в которых религиозный аспект имел значение отягчающего ответственность обстоятельства [205] . Первые сосредоточены в указанном выше разделе 2 Уложения, вторые – «распылены» в Особенной части закона. Полагаем, что в интересах нашего предприятия есть смысл касаться только первой группы посягательств.
2. В основных государственных законах Российской империи в разделе, посвященном религии, православное вероисповедание квалифицировалось как «первенствующее» и «господствующее»; «вторую ступеньку иерархической лестницы занимали иные христианские вероучения: католицизм, протестантизм и армяно-григорианское учение. На третьей ступени находились нехристианские религии: мусульманство, иудейство, буддизм; на последней ступени располагались раскольники и сектанты русской православной церкви [206] . Сектантство других религий законодательством практически игнорировалось. Устав духовных дел иностранных исповеданий запрещал только изуверские секты и мюридизм» [207] .
Привилегированное положение православия проявлялось, во-первых, в том, что Император Российский не мог исповедовать никакой иной веры, кроме православной. К тому же он считался верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры, блюстителем правоверия и церковного благочиния [208] . Во-вторых, согласно ст. 1009 Устава уголовного судопроизводства (1864 года), «по делам о преступлениях против православной веры и церковных установлений судьи и чины прокурорского надзора должны быть из лиц православного исповедания. Из таких же лиц должны быть избираемы и присяжные заседатели». В-третьих, в пределах Российского государства только православная Церковь имела право убеждать представителей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовным же и светским лицам прочих христианских исповеданий и иноверцам строжайше запрещалось воздействовать на убеждения тех, кто не принадлежал к их религии. В противном случае они подвергались взысканиям, определенным уголовным законом. В-четвертых, по Уставу о предупреждении и пресечении преступлений против веры запрещалось как рожденным в православной вере, так и обратившимся к ней из других вероисповеданий отступление от православной веры и принятие иного вероисповедания, хотя бы и христианского. Лицам, отступившим от православной веры, воспрещалось, впредь до возвращения их в православие, иметь жительство в своих имениях, населенных православными. Имения эти брались в опеку, в которой не могли участвовать ни муж отступившей от православия, ни жена изменившего православию [209] . В-пятых, желающие присоединиться к православной вере не имели для того никаких препятствий, в то время как лица иностранных христианских исповеданий могли переходить в другое такое же «терпимое» исповедание с разрешения, а магометане и язычники – с Высочайшего разрешения министра внутренних дел. Если же исповедующие иную веру желали присоединиться к вере православной, никто ни под каким видом не имел права воспрепятствовать им в этом намерении [210] . В-шестых, браки православных с иноверцами в России долгое время вообще запрещались, а в 1721 г. Синод сделал послабления, но при условии, что будущий общий ребенок будет воспитываться именно в православной вере [211] . В-седьмых, оскорбление святынь в молитвенных зданиях других конфессий не считалось преступлением против веры, а лишь как нарушение общественного порядка (ст. 35 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями). Аналогично, согласно специализированной (разъяснительной, без санкции) ст. 252 Уложения состав святотатства адресовался только христианству. Похищение священных предметов или иного имущества из культовых зданий других конфессий считалось обычным преступлением против частной собственности.
