Роман Ромашов - Право – язык и масштаб свободы
Все исторически существовавшие типы человеческих обществ построены на основе власти и подчинения. Но иерархия власти не допускает возможности полного равенства между властвующим и подвластным. Это означало бы, что они обладают друг в отношении друга совершенно одинаковыми возможностями, что в корне противоречит самой природе власти: тогда никто из них не сможет подчинить другого своей воле. Таким образом, сама социальная организация сопротивляется абсолютизации равенства. Более того, сам правовой принцип равенства устанавливается и поддерживается законом, который, в свою очередь, появляется как продукт сугубо вертикальной конфигурации отношений и одностороннего навязывания элитой своей воли всему остальному обществу.
То же самое касается, по существу, любых обменных процессов: если представить себе правовую систему, в которой все субъекты наделены совершенно одинаковыми правами и обязанностями, то в ней никакие обменные отношения не состоятся. Обмен ведь и возможен только потому, что один из его участников располагает таким благом, которое отсутствует у другого; например, торговля, как квинтэссенция обмена, возможна только потому, что продавец и покупатель не равны, а имеют разные права и обязанности, соответствующие их функциям в системе обмена. Если покупатель, придя в магазин, обнаружит там за прилавком другого покупателя, то никакого обмена не состоится: лицу, которое вступает в правовые отношения, нужен контрагент, а не двойник[197]. Чтобы обмен произошел, необходимо усвоить различные социальные роли, то есть, по сути, отказаться от равенства.
Таким образом, в реальной правовой системе нет места для равенства, если понимать его как полное тождество статусов; равенство и неравенство всегда сочетаются в тех или иных пропорциях. При этом характерно, что современное право тяготеет к тому, чтобы возводить равенство в ранг универсальной ценности и общезначимого принципа, а неравенство при этом считается чем-то нежелательным и отодвигается «в тень», хотя продолжает существовать фактически и имеет надежное формально-юридическое подкрепление.
При этом, разумеется, далеко не любые личные качества могут быть основанием для дифференциации прав и обязанностей. Круг юридически значимых обстоятельств, оправдывающих отступление от принципа всеобщего равноправия, постоянно сокращается. Переход от декларативного равенства к гарантированному во многом является осуществляется благодаря усилиям тех социальных групп, которые в условиях неравенства оказывались ущемленной стороной; именно таким путем, в частности, происходило утверждение и нормативное закрепление гендерного, расового, национального и других аспектов равенства.
Таким образом, наличие или отсутствие дифференциации прав и обязанностей по тому или иному признаку в значительной степени зависит от того, задевает ли неравенство интересы такой социальной группы, которая способна их артикулировать и защищать.
Сами по себе различия в правовом статусе субъектов еще не вызывают негативной реакции и могут даже не восприниматься как нарушения равенства. Они приобретают болезненный характер, если результатом такой дифференциации оказывается явная диспропорция в объеме социальных благ, причитающихся носителям различных статусов. В таком случае неравенство может вызывать такой психологический эффект, как зависть, что напрямую угрожает солидарности. Возникает представление об «ущемлении» – эта расхожая метафора открыто указывает на насильственное сужение жизненного пространства, причиняющее боль.
Опасность накопления травматического опыта, вызванного неравенством, связана с тем, что соответствующие социальные группы, которые чувствуют незавидность своего положения, могут преисполняться враждебностью к социальному целому; внутри них возрастает внутренняя сплоченность, сопровождающаяся отчуждением по отношению к остальному обществу, что угрожает общесоциальному единству.
Особенно острое неприятие вызывают такие формы неравенства, как льготы и привилегии, которые являются юридическим выражением социальных преимуществ, связанных с занятием высокого положения в обществе и с особой значимостью выполняемой миссии. Правовые привилегии, по существу, представляют собой лишь легальное закрепление неизбежных фактических различий в положении субъектов; принцип формального равенства сам по себе не может устранить эти различия, которые вытекают из структуры властных отношений и социально-управленческих ролей[198].
Пожалуй, наиболее явным отступлением от принципа равенства является такое явление, как иммунитет – правовой институт, позволяющий отдельным субъектам права не подчиняться некоторым общим законам[199].
Нарушение формального равенства возможно и в форме так называемой «позитивной дискриминации», при которой льготы и преимущества вводятся не для подкрепления доминирующей позиции субъекта, а напротив, для того, чтобы компенсировать ему нехватку социальных благ, вызванную его низким социальным положением. В этом случае юридическое неравенство используется как средство достижения социальной справедливости связанной с искусственным «уравниванием» объективно не равных субъектов. Такие меры получили распространение в западных странах начиная с середины ХХ века. Например, в 1945 году чернокожий по имени Суэтт не смог поступить в Школу права Техасского университета, так как по закону штата там имели право обучаться только белые. Верховный Суд США отменил этот закон как противоречащий принципу равноправия. В 1971 году еврей Де Фьюнис столкнулся с обратным: он не был принят в Школу права Вашингтонского университета, хотя набранных им баллов оказалось бы достаточно, будь он чернокожим или индейцем. Де Фьюнис также обратился в Верховный Суд, считая, что предъявление более низких требований к представителям расовых меньшинств нарушает его права. Детально изучив этот вопрос, Р. Дворкин пришел к выводу, что дела Суэтта и Де Фьюниса не однотипны: во второй ситуации расовые критерии были допустимы, поскольку льготы для чернокожих позволяют исправить фактическое неравенство в обществе[200].
Ценность равенства напрямую связана с идеей границы (предела), которая, в свою очередь, в сфере права играет центральную роль. Правовое равенство возможно лишь в относительно однородном сегменте общества; если объявлено равенство между двумя социальными группами, то граница, разделяющая эти группы, если не стерта, то утратила свое официальное значение. Например, закрепление равноправия мужчин и женщин (ч.2,3 ст. 19 Конституции РФ) означает, что существование этих двух социальных групп признается, но юридическое различие между ними отрицается. Соответственно, легальными критериями социальной дифференциации остаются такие различия между людьми, которые еще не затронуты действием правового равенства. Например, в перечне оснований, по которым запрещена дискриминация, отсутствуют такие качества, как возраст и гражданство. Ни Конституция РФ, ни Конвенция ООН о правах ребенка[201] не содержат такого принципа, как равенство прав ребенка и взрослого. Это обстоятельство, как и сохраняющиеся в законодательстве многочисленные ограничения прав детей в гражданско-правовых и конституционно-правовых отношениях, свидетельствует о том, что возрасту продолжает придаваться значение юридически значимого фактора, ограничивающего равенство. То же самое касается гражданства: хотя в Конституции РФ (ч. 3 ст. 62) предпринята попытка ввести элементы равноправия между российскими и иностранными гражданами, устойчивая политическая связь лица с иностранным государством по-прежнему исключает предоставление ему политических прав наравне с гражданами России.
Таким образом, легитимными основаниями для нарушения равенства пока продолжают считаться такие бинарные оппозиции, как «ребенок – взрослый» и «свой – чужой». Другие фундаментальные культурные различия (например, «мужчина – женщина», «единоверец – иноверец») полностью или в основной своей части утратили юридическое значение.
Необходимость поддержания баланса между равенством и неравенством вызывает внутренние конфликты в правовой системе. В частности, это связано с тем, что равенство, декларируемое в качестве общего принципа, вынужденно ограничивается в специальном законодательстве. Те различия, которые на высшем уровне провозглашаются юридически нейтральными, в других случаях все-таки закрепляются в качестве оснований для дифференциации прав и обязанностей.
Например, согласно ч.2 ст. 19 Конституции РФ, государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от обстоятельств, в числе которых, помимо прочего, упоминается язык. По сути, в этой статье данное положение повторено дважды, поскольку сразу вслед за этим говорится: «Запрещаются любые формы ограничения прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности». Ч.4 ст. 32 закрепляет право граждан РФ на равный доступ к государственной службе. Однако уже в Федеральном законе «О государственной гражданской службе Российской Федерации» этот принцип сформулирован несколько иначе: равный доступ к гражданской службе для граждан, владеющих государственным языком Российской Федерации (п.3 ст. 4)[202]. Это добавление создает юридическую коллизию, явно имеющую ценностное происхождение. С одной стороны, ценность равенства предопределяет конституционную норму о равенстве независимо от языка. С другой стороны, прагматика правового регулирования исключает последовательную реализацию этого правила. Так как русский язык является государственным, то лицо, им не владеющее, не может выполнять функциональные обязанности в рамках государственной службы.
