Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Из понимания mens rea как подразумеваемой правом в отсутствие исключающих её психических состояний с течением времени развилась правовая презумпция, сохраняющаяся и сейчас (естественно, в весьма изменившемся виде) в американском уголовном праве. Речь идёт об общей презумпции mens rea или о презумпции наличия требуемой дефиницией преступления mens rea, юридически действительной до тех пор, доколе противное не будет доказано обвиняемым.
Происхождение этой презумпции можно увязать с прецедентно-доктринальным развитием мысли Эдуарда Коука о подразумеваемом правом злом умысле в преступлении тяжкого убийства. Понятие последнего позволяло в сущности своей обойтись обвиняющей стороне без доказывания точно выраженного злого умысла, прибегнув к подразумеваемому. Тем самым оставалось сделать лишь один шаг к обобщению: если в некоторых ситуациях причинения смерти человеку можно, по меньшей мере, установить точно выраженный злой умысел, доказав его, и констатировать во всяком случае подразумеваемый, пока противное не будет доказано, то, таким образом, допустимо предположить, что право презюмирует всякое причинение смерти человеку совершающимся со злым предумышлением.
Цепочка прецедентов XVII в. демонстрирует именно такой обобщающий ход мысли судей. Так, приблизительно одновременно с написанием третьей части коуковских «Институтов», в 1628 г., появляется достаточно известное решение по делу Хэллоуэя.[473] Последний, являясь сторожем парка, застал в нём нескольких мальчишек, рубивших деревья. Поймав одного из них, он привязал его к хвосту лошади и начал бить; лошадь же испугалась ударов и понесла, вследствие чего ребёнку были нанесены смертельные повреждения. Суд королевской скамьи, осуждая Хэллоуэя за тяжкое убийство, указал, что «закон подразумевает злой умысел» в ситуации, связанной с причинением смерти несопротивляющейся стороне.[474] В 1662 г. на судебной сессии в Ньюгейте разрешается дело некоего Легга, обвинённого в тяжком убийстве.[475] Несмотря на свою исключительную краткость, судебный отчёт содержит весьма примечательный тезис, согласно которому «если некто убивает другого и не явствует внезапной ссоры, тогда это является тяжким убийством, как то [решено] в Mackalley’s case, 9 Со. 67b., и обвиняемая сторона обременена доказыванием внезапной ссоры».[476]
Доктринальное обобщение накопившихся казусов было сделано вскоре после Эдуарда Коука Мэттью Хэйлом, указавшим, что «когда некто волимо убивает другого без какой-либо провокации, это является тяжким убийством, ибо закон презюмирует его (т. е. убийство. – Г.Е.) совершающимся злоумышленно (курсив мой. – Г.Е.)».[477]Соответственно, основой для данного утверждения послужил тезис о «злом умысле по праву» или ex prcesumptione legis (из легальной презумпции).[478] В 1727 г. максима Мэттью Хэйла оформилась в прецедент, ставший впоследствии основой и для английского, и для американского подхода к презумпции mens rea.[479] Им стало решение по делу некоего Оэнби, который убил человека в ходе игры в карты, вступив с ним в ссору. В вердикте присяжных, рассматривавших дело, не содержалось указания на то, что содеянное ими признаётся совершённым под воздействием провокации; соответственно, суд решил, что «если А убивает В и не явствует, что имела место внезапная ссора, содеянное является тяжким убийством, поскольку на обвинённой стороне лежит бремя доказывания внезапной ссоры».[480] Итогом приведённого мнения суда стало формулирование следующей легальной максимы: всякое причинение смерти другому человеку презюмируется совершённым со злым предумышлением (говоря абсолютизированным языком другого прецедента той эпохи, «тот, кто волимо (voluntarily) учиняет жестокое деяние, учиняет его из злого преду, мышления»[481]) и образующим в результате преступление тяжкого убийства до тех пор, доколе обратное не будет доказано обвиняемым.
В 1762 г. Майкл Фостер так отразил сформулированный постулат:
«По каждому обвинению в тяжком убийстве с первоначальной доказанностью факта убийства все обстоятельства случая, необходимости или немощи должны быть удовлетворительно доказаны обвиняемым, если они не возникают из доказательств, представленных против него; ибо закон презюмирует, что содеянное основывалось на злом умысле, до тех пор, пока обратное не выяснится (курсив мой. – Г.Е.). И весьма правильно то, что закон должен презюмировать таким образом. Обвиняемый в этом случае находится в точно таком же положении, что и всякий другой обвиняемый: обстоятельства, способные оправдать, извинить или смягчить, должны явствовать из доказательств, прежде чем он сможет воспользоваться ими»[482].
Следуя его мысли, Уильям Блэкстоун в ещё более обобщённой формулировке воспринял презумпцию mens rea в преступлении тяжкого убийства:
«… Мы можем принять за общее правило, что всякое убийство является злоумышленным и, как само собой разумеющееся, образует тяжкое убийство, если оно не оправдано предписанием или разрешением права, не извиняемо вследствие случайности или самосохранения либо не смягчено до простого убийства, будучи либо непроизвольным последствием некоторого деяния, не являющегося строго правомерным, либо (если волимое) вызвано некоторой внезапной и достаточно насильственной провокацией. И относительно всех этих обстоятельств оправдания, извинения или смягчения на обвиняемом лежит обязанность убедить суд и присяжных… Ибо всякое убийство презюмируется злоумышленным, доколе противное не будет явствовать из доказательств (курсив мой. —Г.Е.)».[483]
В завершение исторической характеристики презумпции mens rea необходимо лишь отметить её юридическую природу в английском уголовном праве XVII–XVIII вв. При этом необходимо пояснить, что в общем праве начали формироваться в рассматриваемое время сохраняющие своё значение вплоть до сегодняшнего дня следующие разновидности правовых презумпций: (1) praesumptio juris et de jure или обязательная окончательная (неопровержимая) презумпция, не допускающая представления любой стороной опровергающих её доказательств; согласно ей, если сторона доказала «факты, которые дают основание презумпции, то окончательная презумпция удаляет презюмируемый элемент из дела»[484]; (2) praesumptio juris или обязательная опровержимая презумпция (иногда именуемая доказательством prima facie презюмируемого факта), которая «не удаляет презюмируемый элемент из дела, но, тем не менее, требует от присяжных признать презюмируемый элемент, если обвиняемый не убеждает их, что такой признание необоснованно»;[485] (3) praesumptio facti или фактическая презумпция (или допустимый вывод), который «предлагает присяжным вывести возможное заключение», если сторона по делу «доказывает факты, но не требует от них сделать такое заключение».[486] Таким образом, если исходить из определения презумпции mens rea, она может быть (хотя и с известной долей условности, поскольку в XVII–XVIII вв. столь чёткое представление о презумпциях и бремени доказывания связанных с ними фактов отсутствовало) отнесена ко второй их разновидности.
Таким путём понятие подразумеваемого злого умысла вызвало к жизни презумпцию последнего в преступлении тяжкого убийства, которая впоследствии распространилась по всей области уголовного права. В такой презумпции mens rea бесспорно отражена концепция mens mala, и это можно доказать следующим.
Прежде всего, отметим, что, конечно же, можно усмотреть в общем праве XVII–XVIII вв. целый ряд практических факторов, давших жизнь рассматриваемой презумпции. Первым из них следует назвать уже упоминавшуюся трудность в доказывании mens rea как внутренней, психической составляющей, не отображающейся в подавляющем большинстве случаев во внешнем мире. Если же дополнительно принять во внимание уровень развития знаний о психике человека, то всё это можно было бы счесть достаточным основанием к возникновению презумпции mens rea. Здесь нелишне было бы отметить и ограниченность имевшихся у правосудия на тот момент возможностей субъективных изысканий: во всяком случае, обвиняемые были не вправе лично свидетельствовать в суде вплоть до 1898 г.,[487] а адвокаты допускались только в процессы о фелониях, где они могли отстаивать лишь сугубо правовые вопросы в интересах привлекаемых к суду. Не менее обоснованным в рассматриваемом аспекте выглядело бы и предположение о том, что данная презумпция есть эхо старых, ещё англосаксонских правовых воззрений на преступления как совершаемые в подавляющем большинстве случаев намеренно и потому не требующие тонких изысканий в субъективной виновности или невиновности.
