Изменение обязательств - Ирина Валерьевна Блохина
Одним из первых, кто пытался приблизиться к понятию сущности вообще, был Аристотель. В своей «Метафизике» он писал, что по определению она первое, ибо в определении чего бы то ни было должно содержаться определение сущности. Последней Аристотель противопоставляет материю и то, что состоит из формы и материи. При этом форма в его понимании (очертание – образ) скорее могла бы считаться сущностью, нежели материя и то, что состоит из того и другого22.
Гегель связывал сущность с понятием меры, которая, в свою очередь, определялась как синтез количества и качества23.
В диалектико-материалистических работах К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина24 фигурирует термин «содержание», под которым понимается не сам по себе субстрат, а его внутреннее состояние, совокупность процессов, которые характеризуют взаимодействие образующих субстрат элементов между собой и со средой и обусловливают их существование, развитие и смену; в этом смысле само содержание выступает как процесс. Развитие есть борьба содержания и формы, составными моментами которой являются взаимопереход содержания и формы и наполнение старой формы новым содержанием. Разрешение противоречий между содержанием и формой может протекать по-разному – от полного отбрасывания старой формы, переставшей соответствовать новому содержанию, до использования старых форм, несмотря на существенно изменившееся содержание.
Ценность описанной философской конструкции состоит в том, что она универсальна и применима к разным явлениям, равно как к обязательствам, которые в сущности своей имеют форму, т.е. особую внутреннюю организацию, способ связи элементов, а в содержании – динамичный процесс реализации прав и обязанностей соответствующими субъектами. Достигнув качественного предела развития, правоотношение прекращается; на смену прежних обязательственных связей приходят новые.
Другими словами, пока структура связей элементов конкретного обязательства позволяет считать это обязательство таковым, происходящие внутри него содержательные изменения не имеют квалифицирующего значения. Как только указанные изменения перестанут вписываться в установленную для данного вида отношений форму, перед нами иное правоотношение.
Форма любого обязательства объективна, она имеет устоявшиеся общепринятые признаки. Содержание всегда субъективно, динамично, но, при этом, оно в значительной степени обусловлено формой. Реализуя свои права, исполняя обязанности, субъект обязательства постоянно изменяет содержание правоотношения. При этом изменение в содержании обязательства происходит не только в сторону уменьшения прав и обязанностей, но и наоборот. В этой связи возникает резонный вопрос о том, входит ли гражданско-правовая ответственность в содержание обязательства.
Б.С. Антимонов утверждает, что «договорная ответственность есть всегда дополнительное обязательство, содержащее в себе дополнительную обязанность должника, которой не было в содержании первичного обязательства до его нарушения»25. Примерно такой же позиции придерживается Н.С. Малеин. Основная черта гражданско-правовой ответственности, по его мнению, – неблагоприятные для правонарушителя последствия и, следовательно, ответственность в смысле отрицательных имущественных последствий может выражаться только в виде обязанности, которой до правонарушения не существовало26.
Другая точка зрения состоит в том, что до совершения правонарушения подобная обязанность существует, но лишь в потенции. О ее реализации можно говорить тогда, когда правонарушение совершено. Иными словами, для осуществления обязанности субъекта, предусмотренной на случай возможных нарушений, необходимо накопление всех элементов юридического состава. В свою очередь, это означает, что обязанность того же субъекта нести неблагоприятные последствия допущенного им нарушения находится в рамках одного правоотношения27.
Согласиться с таким мнением сложно по той причине, что обязанность понести гражданско-правовую ответственность универсальна и применима ко всем обязательствам. Конечно, возможность привлечения к возмещению убытков, например, теоретически существует всегда. Но появление ответственности является скорее аномалией, чем последствием накопления необходимых элементов состава юридических фактов.
М.М. Агарков, анализируя замену обязанности передать вещь, выполнить работу и т.д. на обязанность возместить убытки, указывал, что правильными были бы два варианта: а) первоначальное обязательство прекращается и заменяется новым и б) меняется содержание обязательства. При этом он подчеркивал, что «формально – логически спор между этими двумя точками зрения был бы чисто схоластическим упражнением»28.
Думается, однако, что разрешение вопроса имеет юридическое значение. Вряд ли можно согласиться с тем, что между прекращением и изменением обязательства нет никакой разницы, взять, к примеру, последствия таковых для способов обеспечения исполнения обязательств. В то же время, говоря об ответственности, видится логичным рассматривать ее как самостоятельную, возникшую вследствие неисполнительности должника обязанность, а не как потенциально заложенную в содержание обязательства возможность воздействия на недобросовестного субъекта. Убытки, как и иные формы гражданско-правовой ответственности, могут существовать изолированно от неисполненного обязательства, взыскиваться одновременно или полностью заменять собой надлежащее исполнение. Все это свидетельствует о самостоятельном характере ответственности, отличном от изменения обязательств.
Подобная точка зрения находит отражение у В.В. Бутнева и Е.А. Крашенинникова29. Они считают, что охранительные гражданские правоотношения отличаются от обеспечиваемых ими регулятивных гражданских правоотношений по предпосылкам возникновения, содержанию, юридическим свойствам, а иногда и по субъектному составу, и потому не могут рассматриваться в качестве аномальной стадии их развития.
Таким образом, охранительные отношения следует рассматривать как самостоятельный вид общественных отношений, имеющих особую форму и содержание, а не как стадию развития обязательства.
В теории гражданского права и гражданского процесса ведутся дискуссии относительно последствий истечения срока исковой давности для судьбы субъективного права. «Надлежит признать», – писал Б.Б. Черепахин, – «что субъективное право не перестает существовать только из-за того, что оно потеряло свою принудительность. Необходимым условием такого бытия субъективного права при отпадении возможности принудительного осуществления является продолжающееся признание его существования государством, которое само по себе имеет первостепенное практическое значение»30.
Напротив, некоторые советские цивилисты и процессуалисты считали, что с истечением срока исковой давности управомоченный утрачивает не только возможность принудительного осуществления права, но и само субъективное право31. Их основной довод состоял в том, что поскольку праву как особому общественному явлению присуща специфическая особенность, заключающаяся в возможности его принудительного осуществления, постольку истечение срока исковой давности, погашая возможность принудительного осуществления субъективного права, погашает тем самым и само это право.
Как замечал В.П. Грибанов, если сторонники первой точки зрения встретились с трудностью при доказательстве сохранения субъективного гражданского права после истечения срока исковой давности, то сторонники второго мнения испытали достаточно затруднений при объяснении тех оснований, по которым субъективное право вновь возникает у бывшего управомоченного лица, при исполнении обязательства или при возврате ему вещи должником после истечения срока исковой давности32.
Исковая давность является институтом материального права, поэтому она должна характеризовать либо содержание, либо форму существования субъективного права. Как элемент содержания правоотношения исковая давность не может рассматриваться, поскольку любой срок всегда объективен, в отличие от прав и обязанностей участников. Поэтому её следует рассматривать как элемент формы правоотношения.
