Дарья Нестерова - Дерзкие побеги
Комендант вновь назначил Шаррьера ассенизатором с правом ловить рыбу, кроме того, он теперь стал выполнять работу погонщика буйволов. Такие занятия устраивали Мотылька: передвигаясь безнадзорно по острову, он мог снова начать подготовку к побегу. Впоследствии в своих воспоминаниях Шаррьер писал: «Жизнь на островах опасна тем, что создает ложное ощущение свободы. Я почти физически страдаю, глядя, как другие устраиваются здесь всерьез и надолго и живут беспечные и довольные. Одни ждут конца заключения, другие ничего не ждут и пускаются во все тяжкие… Да, я сам виноват в том, что вновь оказался здесь, но теперь я должен думать лишь об одном: бежать! Бежать или умереть!»
Через некоторое время Мотылька перевели в Сен-Жозеф. В то время во Франции велись боевые действия, и на островах по этой причине были введены строгие меры взыскания: начальник смены, допустивший побег заключенного, подлежал увольнению, а для каторжников, пойманных при попытке к бегству, предусматривалась смертная казнь. Дело в том, что в связи с событиями в стране побег рассматривался как попытка присоединиться к свободным французским соединениям, которые обвинялись в предательстве национальных интересов.
Оказавшись на строго охраняемом острове Сен-Жозеф, Мотылек поселился в бараке для особо опасных преступников, жители которого были связаны с криминальным миром. Комендант острова оказался крестным отцом той девочки, которую Мотылек пытался спасти от акул. Поговорив с ним, узник дал обещание, что за те восемнадцать месяцев, которые осталось служить военному, он не убежит, дабы оградить коменданта от неприятностей.
Мотылек сдержал свое обещание и не делал никаких попыток к бегству все время, пока комендант выполнял свой долг на Сен-Жозефе. У него были совсем иные планы, потому что бежать он собирался из больницы, куда устроился работать фельдшером его друг Сальвидиа (они намеревались убежать вместе). Так как устроиться на работу в эту лечебницу Шаррьер не мог, то у него возникла идея симулировать психическое расстройство. Причем в свои планы он посвятил лишь Сальвидиа, в то время как остальные каторжники были уверены, что Мотылек заболел на самом деле. Это был хитрый ход, потому что если бы Шаррьер сам обратился к врачу, то тот легко уличил его в обмане; инициатива отправки Мотылька в больницу должна была исходить от других заключенных.
В тюремной библиотеке никакой литературы по психиче ским заболеваниям не оказалось, но Мотылек, наведя некоторые справки, выяснил, что у людей, которые когда-либо лечились у психиатра, были следующие симптомы: головные боли, шум в ушах и постоянное беспокойство. Шаррьеру оставалось теперь проявить эти симптомы, не жалуясь на них впрямую. «Мое сумасшествие должно быть в достаточной мере опасным, чтобы вынудить врача принять решение о направлении в психушку, – писал в своих воспоминаниях Мотылек, – однако не настолько серьезным, чтобы дать повод к применению жестких методов лечения… Я не должен сам замечать свою болезнь. Будет лучше, если на нее обратит внимание кто-то другой».
Трое суток Мотылек не спал, не умывался, не брился и почти не ел. По прошествии этого времени он неожиданно спросил у своего соседа, зачем тот украл у него фотографию (разумеется, никакой фотографии не существовало). Сосед клялся всеми святыми, что даже не дотрагивался до вещей Шаррьера, а затем перешел спать на другое место – подальше от Мотылька. На следующий день симулянт подошел к котлу с супом, который принес раздатчик, и на глазах у всех помочился туда. В бараке создалось неловкое положение, но, очевидно, безумное выражение лица узника так поразило присутствующих, что никто не сказал ему ни слова. Лишь один из каторжников удивленно спросил Шаррьера: «Почему ты это сделал, Мотылек?» «Потому что его забыли посолить», – безумно улыбаясь, ответил «сумасшедший», после чего как ни в чем не бывало пошел со своей миской к старосте барака с просьбой налить ему супу. Все заключенные, затаив дыхание, смотрели, как Мотылек с аппетитом ел свой суп.
Этих двух случаев оказалось достаточно, чтобы на следующий день «больного» Шаррьера вызвали к врачу. «Все ли у вас в порядке, доктор?» – ошарашил врача Мотылек еще с порога. «У меня-то в порядке, – ответил ему доктор. – А вот ты, видимо, заболел?» Мотылек, разумеется, стал говорить, что совершенно здоров, и собрался уже уходить, но врач настоял, чтобы он остался, и мягко попросил Мотылька позволить ему произвести осмотр. Доктор стал изучать глаза «больного» с помощью лампы, дающей узкий пучок света. «Ты не нашел, доктор, что искал? – спросил Шаррьер. – Свет в твоей лампе недостаточно яркий, чтобы увидеть их? Или ты делаешь вид, что не видишь?» Доктор удивился: «Кого, Анри?» «Не строй из себя идиота! – раздраженно воскликнул Мотылек. – Не собираешься же ты сказать мне, что не успел их рассмотреть?»
Врач приказал охранникам немедленно госпитализировать больного, обратился к выражавшему всем своим видом недоумение Мотыльку: «Ты сказал, что здоров. Может, так оно и есть, но ты очень устал, и я помещу тебя на несколько дней в госпиталь, чтобы ты смог отдохнуть».
Итак, в первом раунде Мотылек одержал победу. Теперь оставалось и дальше вести себя в том же духе, дабы врачи, работавшие в госпитале, не сомневались в его помешательстве. После успешного симулирования душевного расстройства Мотылька перевели из госпиталя в специализированную лечебницу для душевнобольных. Вскоре Шаррьер встретился там с Сальвидиа, и друзья назначили день побега. Они решили отправиться в плавание на бочках, которые лежали в кладовой. Накануне побега Сальвидиа должен был опорожнить одну из бочек (в ней был уксус), а другую, которая была заполнена подсолнечным маслом, они решили оставить полной (на море был шторм, и друзья надеялись с помощью масла уменьшить волнение при спуске бочек на воду).
Ночью Сальвидиа открыл двери палаты Мотылька, и беглецы проникли в кладовую, откуда выкатили две бочки. Выбравшись из лечебницы, друзья отправились к скалистому спуску. Катить бочку, наполненную маслом, было очень трудно, поэтому беглецы вылили масло и, добравшись наконец до моря, связали две бочки вместе. При спуске «судна» на воду их накрыла огромная волна. Сальвидиа и Мотылька раскидало в разные стороны, а бочки разбились о скалы. С трудом выбравшись на берег, Шаррьер стал звать своего друга, но тот не отвечал. Несколько часов Мотылек пытался найти Сальвидиа, а потом стал обдумывать, что ему делать дальше. Он решил незаметно вернуться в палату: надо было сделать вид, что ничего не случилось.
Пробравшись к лазарету, он незаметно проник в свою комнату и лег спать, предварительно выпив две таблетки снотворного. Через несколько дней из разговора с санитаром-каторжником Мотылек узнал, что, когда обнаружилось отсутствие Сальвидиа и разбитые бочки на берегу, в лагере поднялся переполох, большей частью из-за вылитого масла и уксуса: время было военное, и запасы больницы пополнялись очень редко. Кстати, начальство было убеждено, что Сальвидиа хотел бежать в одиночку. Стоит добавить, что тело отважного каторжника так и не нашли: то ли его унесло далеко в море, то ли оно было растерзано акулами…
Получилось, что Мотылек напрасно столько времени изображал из себя душевнобольного. Несколько дней он ходил в подавленном настроении, а потом принял решение, что теперь ему во что бы то ни стало надо поскорее «выздороветь», чтобы попасть в лагерь и бежать оттуда. Чтобы не вызывать подозрений, Шаррьер стал «выздоравливать» постепенно и в результате убедил врачей в нормализации своего душевного состояния. Вскоре его перевели на остров Дьявола – самый маленький и самый открытый для ветров и волн из островов Спасения. Считалось, что сбежать с острова Дьявола невозможно.
В день прибытия на остров к Мотыльку подошел старший надзиратель. «Я знаю, – сказал он, – что вы постоянно настроены на побег, но, так как отсюда бежать невозможно, я могу не беспокоиться».
Шаррьер был обязан ежедневно давать корм свиньям, а после выполнения работы мог делать все, что ему вздумается. Он целыми днями бродил по острову в сопровождении каторжника-китайца, который хорошо знал окрестности и вызвался быть у Мотылька гидом. На северной оконечности острова, на высоте более 40 м над уровнем моря, лежал большой камень, называемый скамьей Дрейфуса. Старые каторжники утверждали, что здесь некогда сидел бывший капитан французского Генштаба Дрейфус (его обвинили в шпионаже и приговорили к пожизненной каторге) и смотрел на море в том направлении, где находилась Франция, для которой он стал изгоем.
К тому времени, когда Мотылек попал на остров Дьявола, ему исполнилось тридцать пять лет (шел 1941 год). Он находился в заключении уже 11 лет, проведя лучшие годы своей жизни в одиночной камере или в карцере. За это время у него было всего лишь полгода полной свободы, которые он провел среди индейцев-рыбаков. Детям, которые родились от двух его индейских жен, было уже по восьми лет. Находясь в заключении, Мотылек часто вспоминал свой удачный побег из Риоача и жалел о том, что покинул гостеприимное племя индейцев. Если бы он тогда этого не сделал, то его жизнь могла бы сейчас быть совсем иной…