Елена Войниканис - Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости
§ 2. Основные выводы
Пришло время расставить все, о чем шла речь в этой книге, на свои места. Какие обобщения и выводы заставляет нас сделать проведенное исследование? Открывают ли его результаты что-то новое в нашем видении проблем и ситуации в целом? Позволяют ли делать утверждения относительно перспектив и наиболее вероятных сценариев, по которым ситуация будет развиваться в дальнейшем?
История права показывает, что ни правовые системы, ни правовые институты не являются незыблемыми. И речь должна идти, скорее, о «генеологии»[855] институтов права, чем об их истории. Право интеллектуальной собственности в этом отношении не является исключением. Его история тем более показательна, что она началась относительно недавно, и о зарождении и развитии права интеллектуальной собственности нам многое известно по документальным источникам. Возрождение интереса к истории права интеллектуальной собственности свидетельствует о многом. Мы видим, как попытки подтвердить легитимность действующего порядка отсылками к прошлому, которое рассматривается как некая абсолютная точка отсчета, так и стремление взглянуть на свое прошлое по-новому и описать объективные и субъективные причины формирования и эволюции определенной идеологии или парадигмы, вписанной в конкретный социально-исторический период.
Помимо историчности права, важно также иметь в виду, что позитивное, государственное право не является универсальным механизмом регулирования, без которого любые общественные отношения погружаются в хаос. Из общего курса по теории права любой юрист хорошо знает, что помимо права существуют также обычаи, которые правом еще не восприняты, этические нормы поведения, традиции и иные регуляторы социального поведения. В информационном обществе, как мы показали ранее[856], сами технологии становятся фактически полноценным регулятором общественных отношений, причем нередко более эффективным, чем официальное право. Аналогичным образом и право интеллектуальной собственности не является для своей сферы – результатов интеллектуального труда – единственным и универсальным регулятором.
Первый раздел книги был целиком посвящен социально-экономическому контексту, в котором существует и функционирует современное право. И основной вывод состоял в том, что информационные технологии данный контекст кардинальным образом изменили.
Если посмотреть на историю права интеллектуальной собственности с аналогичной точки зрения, то оказывается, что причиной его появления и дальнейшего развития были вполне приземленные экономические интересы, с одной стороны, государства и, с другой стороны, корпораций, по отношению к которым личные интересы авторов (изобретателей) всегда играли второстепенную роль. С начала 20 века, вместе с приходом новых технологий и исходя из тех же преимущественно экономических интересов, границы права интеллектуальной собственности расширялись, сроки охраны увеличивались, меры наказания ужесточались. Право действительно искало и находило эффективные инструменты для регулирования новых объектов и отношений.
Право приспосабливается к экономике, но не является ее отражением. И нужно серьезно относиться к утверждению о том, что право не терпит революций, тем более навязанных извне. Но столь же серьезно следует отнестись и к симптомам кризиса, описанию которых посвящена основная часть исследования. Ответы на вызов информационных технологий, которые до настоящего времени предлагало право интеллектуальной собственности, на практике приводили совсем не к тем результатам, на которые рассчитывали сами юристы, а также государство и общество. Самая общая причина происходящего, как показывает проведенное исследование, заключается в том, что действующее право интеллектуальной собственности следует определенной парадигме.
Онтология данной парадигмы, если хотите «языковой каркас», на котором она основана, замыкается на мире вещей. И хотя, по крайней мере в странах континентальной системы права, доктрина однозначно разводит право вещной собственности и право интеллектуальной собственности, близость между двумя системами регулирования очевидна. И этому не стоит удивляться. То, что право регулирует отношения в материальном, а не в идеальном мире, кажется прописной истиной. Достаточно вспомнить Канта, который четко разграничивает сферу чистой морали, где господствует практический разум, и сферу нравственности, или правовую сферу, которая имеет дело с человеческими поступками. Таким образом, «полномочия» права интеллектуальной собственности естественным образом ограничены областью выражения или, как мог бы сказать Дильтей, продуктами «объективного духа». Имущественному исключительному праву более всего соответствует ценность обладания, близкая праву собственности, а правовым принципом, который лежит в основе всей системы регулирования, является принцип защиты правообладателя. Поэтому исходную парадигму можно назвать парадигмой исключительности или парадигмой абсолютного права. Описанная онтология прекрасно соответствует индустриальной эпохе, где границами творчества в области искусства являются картина, или скульптура, или книга, а границами изобретения – прибор или станок.
Информационные технологии и порожденные ими средства коммуникации изменили не только общественное сознание и культуру, но и экономические отношения. До определенного момента право без особого труда справлялось с постепенным умножением объектов и субъектов регулирования: где-то использовалась аналогия, где-то расширялись границы применения уже используемых понятий и институтов. Вопрос, однако, заключается в том, насколько растяжимы границы права интеллектуальной собственности?
Цифровой век окончательно похоронил сразу две мифологемы: «романтического автора (изобретателя)» и «homo economicus». Согласно первой мифологеме, автор создает свое произведение (изобретение) в полном одиночестве и из своего ума, т. е. осуществляет абсолютный творческий акт. Вторая мифологема видит в человеке, вовлеченном в производственные отношения, только коммерческий интерес, интерес в получении и преумножении прибыли. Развенчанием обоих мифов занимались экономисты, этнологи и социологи на протяжении всего 20 века. Те проблемы, с которыми сталкивается сегодня право интеллектуальной собственности, подтверждают их правоту особенно наглядно и на практике.
С другой стороны, видимое умножение авторов и новые масштабы коллективного творчества сделали очевидным как преемственность, так и живую, динамическую взаимосвязь между интеллектуальными продуктами. «Мутации» субъекта исключительного права имеют и еще одно измерение. Мы являемся свидетелями постепенного размывания границы между автором и пользователем. Так же как любой автор является одновременно пользователем (причем самым активным), любой пользователь является реальным или потенциальным автором. Важно, что все изменения, которые мы наблюдаем в общественных отношениях, оказывают свое влияние и на экономику. Бизнес по-прежнему существует ради прибыли, но пути и методы ее достижения стали иными.
Перечисленные тенденции вывели проблему общественного достояния на новый уровень. Теперь уже не теоретические построения, а сама практика заставляет утверждать, что общество имеет свои права на создаваемые его членами продукты интеллектуального труда независимо от формы их распространения. Новое в данном утверждении заключается во временном модусе и форме доступа. Когда Конституция РФ говорит о доступе каждого к культуре, то подразумевается в первую очередь культурное наследие, а если говорить о современной культуре, то это библиотечные залы и кинотеатры. Однако у общества, где сотни тысяч человек заняты интеллектуальным трудом и имеют в своем распоряжении разнообразные цифровые устройства и доступ к Интернету, уже иные потребности. Как отмечает М.А. Федотов: «Сеть стимулирует появление новой ментальности, характерной для нарождающихся коммуникационных сообществ (интернет-сообществ) и опирающейся на объективные процессы расширения выбора во всех областях – от политики до стиля жизни, вытеснения иерархических организаций сетевыми, вытеснения представительной демократии демократией непосредственного участия, прямого гражданского действия или даже “облачной демократией”. В результате формируется мировоззренческая открытость, потребление все новой и новой информации становится насущной потребностью человека, а интерактивность дает ему средства для информационного действия, взаимодействия, противодействия»[857]. И хотя М.А. Федотов имеет в виду общесоциальные процессы, указанная им закономерность в трасформации общественных потребностей вполне применима также и к сфере результатов интеллектуальной деятельности. Открытому мировоззрению соответствуют не только «открытое правительство», но также и открытые культура и наука, включая доступность для исследователей запатентованных изобретений и селекционных достижений[858].
