Анатолий Кони - Том 3. Судебные речи
Обращаясь, наконец, к указанию на неправильное расположение материала предварительного следствия, выразившееся в том, что обвиняемый был привлечен лишь после допроса ряда свидетелей, я нахожу, что это указание не подлежит рассмотрению в кассационном порядке и что, вообще говоря, закон вовсе не требует немедленного привлечения лица, на которого пало подозрение, в качестве обвиняемого, к следствию. Привлечение без вполне выясненных оснований крайне нежелательно и должно пагубно отзываться на личности и общественном положении человека, который потом может оказаться привлеченным поспешно и неосмотрительно. Поэтому в делах, где нет прямых доказательств, а лишь улики, одна лишь совокупность которых способна вызвать определенное убеждение в следователе, привлечение самою силою вещей отодвигается на конец следствия. Обвиняемый при этом лишается возможности присутствовать при допросе свидетелей, вызванных до его привлечения; но если ему эти показания предъявлены, если он имел возможность возражать против них и противополагать им новых свидетелей и если, притом, он не был стеснен в праве жаловаться, то нет оснований возбуждать вопрос об отмене состоявшегося впоследствии решения присяжных. Поправить результаты отсутствия обвиняемого при допросе свидетелей — отсутствия, предвиденного и разрешенного законом, всегда возможно законными способами; но где найти способы загладить бесследно позор привлечения должностного лица по обвинению в изнасиловании, привлеченного слишком поспешно и непроверенно? Ввиду этих соображений и того обстоятельства, что жалобы Назарова на допущение при следствии свидетелей о его образе жизни были в рассмотрении судебной палаты, возбуждались в ней, как видно из производства, подробные прения и разномыслия и, наконец, были разрешены в отрицательном смысле, а также и того, что этот вопрос возникал и при предании Назарова суду и снова был разрешен в смысле признания этих свидетелей относящимися к делу, надлежит признать жалобу Назарова на следственные действия не подлежащею удовлетворению.
Переходя затем к отделу нарушений во время приготовительных к суду распоряжений, я не нахожу возможности согласиться с доводами жалобщика относительно гражданского иска и вполне разделяю соображения моего предместника Н. А. Неклюдова, высказанные в заключении по делу Мироновича по вопросу о том, составляет ли даже неправильное допущение гражданского иска существенное нарушение. Установляя судебное состязание, закон имеет в виду две стороны — обвиняющую и защищающую, и задачей их законной борьбы ставит исследование истины в уголовном деле, насколько она доступна силам человеческого понимания. Представитель гражданского иска в ближайших целях, к которым он стремится, в способах их достижения и в правах, которыми он пользуется на судебном следствии (исключая права отвода присяжных заседателей), примыкает к стороне обвиняющей, и во всем, что касается доказательств виновности подсудимого, сливается с обвинителем. Поэтому он — не третья сторона; он, когда допущен к осуществлению своих прав, есть нераздельная часть одной из двух действующих на суде сторон. Количественное неравенство сил не имеет в этом отношении значения. Оно лишь случайный признак. Против одного подсудимого могут выступать по два прокурора, против одного прокурора — несколько защитников. Гораздо важнее количества представителей сторон — их качества. Рассматриваемые с точки зрения таланта или знания, несколько заурядных защитников не могут составить надлежащего противовеса одному талантливому обвинителю и три-четыре рядовых прокурора не идут в сравнение с одним богато одаренным защитником, горячим словом которого движет глубокое внутреннее убеждение. Становиться на почву учета сил в этом отношении было бы и опасно, и произвольно. Но если нельзя говорить о качестве представителей сторон, то еще менее можно говорить об их количестве. Поэтому даже и неправильное допущение гражданского истца в уголовном деле не есть повод для кассации приговора. Недаром при составлении Судебных уставов, когда была сделана, при обсуждении ст. 911 Устава уголовного судопроизводства, попытка исчислить коренные поводы кассации, о неправильном допущении гражданского иска не было и помину. Но и, кроме того, допущение отца Черемновой к предъявлению гражданского иска не представляется неправильным и по существу своему. По смыслу ст. 6 Устава уголовного судопроизводства, всякий потерпевший от преступления, в случае заявления иска о вознаграждении, признается участвующим в деле гражданским истцом; потерпевшее же лицо есть всякое, понесшее вред или убытки от этого преступления (ст. 302, п. 3). Уже из того, что понятию убытка противополагается понятие вреда видно, что вред не всегда может быть выражен в виде материального, непосредственного ущерба. Этот вред может иметь и личный характер. В решении Правительствующего Сената по делу Сосунова, 1869 года, № 843, выражено, что так как причиняемый преступлением вред может состоять в нарушении и личных прав, а к числу нарушений последнего рода несомненно принадлежит нарушение спокойствия домашнего очага, то, например, хозяин дома, в котором произведено буйство, не может не быть признан лицом потерпевшим. Очевидно затем, что такое потерпевшее лицо может предъявить иск и явиться гражданским истцом в уголовном деле. Едва ли затем нужно доказывать, что отец дочери, над которою совершено изнасилование, является не менее потерпевшим лицом, чем такой хозяин, и что вред, ему нанесенный, и глубже, и острее, и непоправимее.
Обращаясь к вопросу о неопределении Черемновым цифры отыскиваемого им вознаграждения, я нахожу, что ввиду зависимости производства о размерах присуждаемого вознаграждения от обстоятельств, признанных присяжными, незаявление такой цифры в первоначальном прошении о предъявлении иска не дает основания к устранению гражданского истца. По существу отношения Черемнова к делу нельзя отрицать его права на иск с Назарова, во-первых, потому, что потерпевшая со времени совершения над нею деяния, указанного 1525 статьей Уложения, до своего самоубийства находилась в болезненном состоянии и могла требовать помощи от отца, у которого по закону (174 статья X тома ч. 1) . она находилась на попечении и который поэтому и в силу примечания к статье 1532 Уложения имел равное с нею право на принесение жалобы, и, во-вторых, потому, что изнасилование Черемновой, связанное с ее последующим самоубийством, давало отцу, лишившемуся будущей опоры, право иска, ввиду 194 статьи I части X тома и 143 статьи Устава о наказаниях. Но, независимо от этого, нельзя не признать, что отказ отцу в случае, подобном настоящему, вправе доказывать факт преступления, хотя бы и ввиду самого малого вознаграждения, едва ли соответствовал бы требованиям справедливости. Возможно ли устранить от участия в процессе человека, относительно дочери которого ставится альтернатива: или продажная женщина и шантажистка, или несчастная жертва грубого насилия?.. Честь и доброе имя безвременно сошедшей в могилу дочери, которая не может сама встать на свою защиту, есть достояние ее отца и матери, и они должны быть допущены к охранению этого достояния от ущерба путем живого участия в деле, которое возможно лишь в роли гражданского истца. Я вовсе не желал бы чрезмерного расширения гражданского иска на суде уголовном, но полагаю, что есть случаи, редкие и исключительные, в которых узко-формальные требования по отношению к гражданскому иску не должны быть применяемы. Если наряду с прокурором по каждому делу о пустой краже пускают гражданского истца, имеющего право доказывать факт преступления даже и при отказе прокурора от обвинения, то ужели можно безусловно устранить от этого потерпевшего, детище которого, грубо опозоренное, покинуло жизнь в горьком сознании невозможности добиться правды и защиты? Правительствующий Сенат признавал правильным допущение гражданскими истцами жен по делам о лжесвидетелях, выставленных их мужьями по (бракоразводному делу. Так было по делу Тупицына, 1876 года, № 14, и по делу Залевского, Хороманского и Гроховского в 1874 году. Очевидно, что не о материальном убытке шло здесь дело. Он слишком отдален, условен и неопределен. Дело касалось чести жены, обвиняемой в прелюбодеянии, для которой признание факта лжесвидетельства было равносильно признанию ее чистоты и верности супружескому долгу. Аналогичное положение представляет собою дело Назарова, и, по мнению моему, суд исполнил свою задачу, признав отца Черемновой потерпевшим и допустив его в качестве гражданского истца.
Приступая, наконец, к отделу нарушений, допущенных при судебном разбирательстве, я нахожу, что, ввиду содержания протокола судебного заседания, экспертиза профессора Нейдинга могла бы не подлежать вовсе рассмотрению, но так как никто не отвергает, что письменное изложение, представленное Нейдингом и приложенное судом к протоколу, соответствует тому, что он говорил, то эту экспертизу я готов подвергнуть разбору. Эксперт — судебный врач может быть призываем для определения: а) вида и свойства повреждений и б) значения и происхождения повреждения. Первый вопрос, сравнительно легкий, может быть разрешен лицом, имеющим лишь профессиональные познания, но второй требует глубоких научных знаний и многолетнего опыта. В вопрос о происхождении повреждений входит исследование, путем проверки и сопоставления, обстоятельств, указывающих на преступный, или случайный, или добровольный источник этого происхождения. Одна и та же рана — по виду — продолговатая, по свойству— резаная, по значению — безусловно смертельная — может произойти и от собственной неосторожности, и от самоубийства, и от чужой преступной руки. Экспертиза, которая ответит на вопросы о направлении, глубине и безусловной смертельности раны и оставит без объяснения вопрос об ее происхождении, будет бесплодна. Она не может происходить в пустом пространстве, констатируя лишь анатомические изменения в трупе и не освещая «здравым суждением, почерпнутым из опыта и наблюдения», как говорит 1753 статья Устава судебной медицины, фактов., с которыми находятся в причинной связи эти изменения. По условиям, в которых эксперт — судебный врач дает свое показание, по принимаемой присяге, по праву сторон на отводы и, наконец, по отсутствию какой-либо обязательности своих выводов для суда — эксперт есть свидетель; но внутри своего свидетельства, в рамках своего удостоверения, он есть научный судья, передающий суду непосредственные впечатления внешних чувств и выводы из фактов, им сопоставленных и научно проверенных. Поэтому нельзя требовать от эксперта, чтобы он безусловно не касался обстоятельств дела, имеющих соотношение с судебно-медицинскими вопросами. К таким обстоятельствам, подлежащим научной проверке на основании «здравых рас-суждений, почерпнутых из наблюдений и опыта», относятся и объяснения участников факта, предполагаемого преступным, о происхождении повреждений, подлежащих судебно-медицинскому исследованию. Иначе, если экспертиза должна была бы ограничиваться лишь автоматическими изменениями, зачем дозволять, как это делает судебная практика, с разрешения Правительствующего Сената, экспертам оставаться в зале заседания во все время судебного следствия? Против увлечений и односторонней экспертизы есть гарантия и в показаниях других экспертов, обыкновенно вызываемых в суд, и в обязанностях председателя, который должен регулировать показание эксперта и разъяснить присяжным его значение и необязательность. Из рассмотрения экспертизы профессора Нейдинга видно, что по разрешении трех вопросов, касающихся судебно-медицинских выводов из сведений о состоянии физического организма потерпевшей Черемновой и определения времени изменений в этом организме, эксперт Нейдинг переходит к четвертому вопросу о том, были ли эти изменения вызваны насилием. Заявляя, что под изнасилованием надлежит понимать не одно насилие, но и пользование беспомощностью и вообще всякое действие этой категории, совершаемое против воли потерпевшей, эксперт Нейдинг доказывает, что следы сопротивления насилию встречаются поэтому редко и обыкновенно скоро исчезают, так что при осмотре, произведенном по настоящему делу через три месяца, таких следов быть не могло ни на теле, ни в помещении, где произошло происшествие, ни на одежде участвующих, если не считать указания на разорванную фалду фрака обвиняемого. Приступая, затем, к разрешению вопроса о бытии в настоящем случае насилия, как оно понимается судебною медициной, эксперт Нейдинг прибегает к психологической диагностике, рекомендуемой, по его удостоверению, в трудных для распознания случаях преступления всеми авторитетами судебной медицины, начиная с Каспера. Он установляет данные события 28 декабря, относительно коих согласны показания Назарова и Черемновой. Переходя к оценке показаний каждого из них в том, в чем они расходятся между собою, Нейдинг находит показание Назарова неудовлетворительным, а, напротив, рассказ Черемновой правдоподобным и, по мнению его, искренним в своей непоследовательности. Останавливаясь на ее объяснении, что она «сама не знает, было ли над нею совершено насилие», Нейдинг объясняет это тем сначала возбужденным, а затем расслабленным состоянием, переходящим в обморок, в котором должна была находиться девушка, поставленная в положение Черемновой, страдавшая и прежде обмороками. Отметив, затем, то обстоятельство, что при выходе Черемновой из Эрмитажа ее нужно было поддерживать и что она, по отзыву всех знавших ее, не была девушкой свободного обращения и не производила впечатления таковой, Нейдинг относится с доверием к ее рассказу, и, установив, что по своей обстановке Эрмитаж являлся удобным для насилия местом, он разбирает судебно-медицинский вопрос о соотношении сил участников события 28 декабря и признает, что каждый случай подлежит рассмотрению «in concreto» (Предметно (лат.)) Наконец, признав, что над Черемновою было содеяно действие, предусмотренное 1525 статьей Уложения, Нейдинг указывает, какие вообще последствия для жизни, здравия и душевного состояния потерпевшей может иметь изнасилование, и находит, что оно в данном случае вызвало нравственное расстройство с меланхолическим оттенком, непосредственным следствием которого было самоубийство Черемновой чрез четыре месяца. Таким образом, профессор Нейдинг в сущности поставил на свое разрешение главный вопрос о том, овладел ли Назаров Черемновою против ее воли, но без насилия? К постановке такого вопроса он был управомочен как существом обвинения, выраженного в обвинительном акте и вопросах присяжных, так и жалобою, которую Черемнова подала прокурору, где она говорит, что вследствие обморочного состояния не может судить, путем ли прямого насилия или пользования ослаблением ее сил оскорбил ее Назаров. Очевидно, что для разрешения этого вопроса анатомические выводы не дают никакого материала, ибо анатомические изменения одинаковы при насилии и при добром согласии. Поэтому я нахожу, что профессор Нейдинг не вышел из пределов своей задачи, разрешая вопрос о наличности ослабления, ввиду коего делается исключение из общего правила, которому соответствуют даже разные народные пословицы, что преступление, предусмотренное 1525 статьей, не может быть совершено взрослым над взрослою, находящеюся в нормальном состоянии. Этот упадок сил, это ослабление может произойти под влиянием психических моментов — испуга, гнева, отчаяния и т. п. Для определения такого состояния Нейдинг и оценивает место и время события, предрасположение Черемновой к обморокам, объективные последствия предполагаемого деяния и переходит к оценке общих свойств личности потерпевшей, поскольку ими обусловливается ослабление и упадок сил. Несомненно, что эти свойства не могут не иметь значения для разрешения вопроса об упадке сил. Где дело идет о девушке порядочной, воспитанной и целомудренной, там такой упадок сил от испуга, стыда, негодования и т. п. понятен, где дело идет об обычной посетительнице «отдельных кабинетов», где не может быть речи о непорочности, там такой упадок сил едва ли вероятен и предшествующая ему борьба только увеличивает цену последующей бесславной победы. Поэтому, производя свою «психологическую диагностику», профессор Нейдинг не нарушил обязанностей экспертизы. Он высказал свой вывод безусловно и категорически. Такая категоричность едва ли желательна в интересах нравственной ответственности эксперта пред самим собою. Житейским и судебным опытом рекомендуется большая условность выводов, но, с другой стороны, это дело убеждения и темперамента свидетеля, а обязанность председателя указать на необязательность мнения эксперта надлежащим образом парализует эту категоричность.
