Про/чтение - Юзеф Чапский
Дело в том, что таланты наши как-то связаны с пороками, а добродетели – с бесцветностью[284]
(«Уединенное»).
В 99 из 100 случаев «добродетель» есть просто: «Я не хочу», «Мне не хочется», «Мне мало хочется»… «Добродетельная биография» или «эпоха добрых нравов» (в истории) есть просто личность добровольно «безличная» и время довольно «безвременное». Всем «очень мало хотелось». Merci
(«Уединенное»).
Розанов, с таким презрением отзывающийся о нравственности, имея в виду чисто внешнее соблюдение правил жизни, требует от нас одного: верности, дружбы и любви, а впрочем, считает он, мы можем не исполнять никаких заповедей – и тот же Розанов, как никто другой, умеет отметить добродетель, нравственность, идущую от внутреннего преображения. Говоря о духовных достоинствах своей жены, он пишет: «Прекрасный человек, – и именно в смысле вот этом: „добрый“, „благодатный“[285], – есть лучшее на земле. И поистине мир создан, чтобы увидеть его» («Опавшие листья», т. 1).
Прекраснейшие страницы его книг, где стиль становится самым тонким и искусным, – это описания небольших поступков и порывов жены или детей, через которые ему открывается чистота и благородство их души.
Жизненные силы Розанов неустанно черпает в восхищении души перед нравственной красотой любимых существ.
Как же отличается путь борьбы со злом Мориака. «Encore le bonheur»[286], написанная после «Souffrances d'un chrétien» уже как своего рода ответ на реакцию, вызванную первым сочинением, – это записки одинокого человека, который ради того, чтобы победить в себе греховные страсти, постепенно порвал с людьми и жизнью; живя в пустыне своего дома, он боится даже смотреть на солнце, на землю, которая не может не грешить, и там, оторванный от мира, констатирует:
…всякое рассеяние отвлекает нас не только от добра, но и от зла. Тысячи случаев парижской жизни отвлекают нас от бестии, которая сидит в нас и которую мы не можем добить. В одиночестве человек и его бестия (fauve familier) остаются с глазу на глаз не только часами, но и днями и ночами. И тогда верующий человек, думавший, что прошел длинный путь, с ужасом видит, что стоит на том же месте. Бесконечная Милость выхватила его, как бесчувственную добычу, из звериных лап и пасти. Этот Всемогущий Друг удерживает его от манящего мрачного взгляда бестии, которая голодна, но не спешит и поджидает, затаившись поблизости. Вокруг человека спит природа – отдаваясь южному ветру, бурному ливню, солнцу, тени и не помышляя ни о каком сопротивлении… Тело перенимает их пассивность, пока не почувствует на лице дыхание; это бестия приползла, она уже близко, и человек успевает лишь прошептать слова спасения Domine ad adjuvandum me festina[287].
У Розанова мы никогда не найдем этого драматизма, ни капельки сил он не тратит на борьбу с бестией, эта бестия для него – ручной зверь, благословленный самим Богом. Если что-то и подталкивает Розанова к тому, чтобы возлюбить подлинную добродетель, к любви и самоотречению, так это забота о человеке, «которая только ищет причину, чтобы развиться в боль порой нестерпимую»[288].
С возрастом на Розанова все сильнее давит неизлечимая болезнь жены, смерть, которая в любой момент может забрать самое любимое существо, он оглядывается на свою жизнь и записывает:
Только в старости узнаёшь, что «надо было хорошо жить». В юности это даже не приходит на ум. И в зрелом возрасте – не приходит. А в старости воспоминание о добром поступке, о ласковом отношении, о деликатном отношении – единственный «светлый гость» в «комнату» (в душу)
(«Уединенное»).
V. Гипотеза любви
Последний акт кровав, как бы ни была весела вся остальная пьеса.
Потом бросают горсть земли на голову – и дело с концом[289].
Паскаль
«Если нужно было бы что-то делать ради уверенности, не стоило бы ничего делать ради религии, она сомнительна»[290], – пишет Паскаль, а его ученик Мориак признается: «Недостаток веры сдерживает порыв сердца. Сами апостолы, хотя и жили рядом с Христом, просили его: „Господи, укрепи в нас веру“, а он отвечал им: „Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей…“».
Как горчичное зерно. Так что же такое вера? Не только ли ужас? Надежда на бессмертие, страх перед обреченностью?
Героиня романа Мориака «Destin», Элизабет Горнак, прожила жизнь как благочестивая католичка и бережливая хозяйка. Вдруг она полюбила молоденького испорченного мальчика, который погибает в автокатастрофе. Набожный сын Элизабет утешает сраженную болью мать, говоря о вечном блаженстве, которого, должно быть, удостоился покойный, потому что в последний момент успел примирится с Церковью. И вдруг эта верующая женщина, которая ни разу в жизни не испытала и тени сомнения в догматах Церкви, восклицает: разве Бог явил тебе откровение? Мы знаем лишь одно, что тело его в земле, что оно гниет, что ничьи глаза его больше не увидят, ничья рука до него не дотронется, только это факт. А остальное…
Как религия Розанова проходит испытание смертью?
Около 1907 года заболевает его жена; в 1910–1911 годах он пишет «Уединенное»; 1912–1913 годах – период написания «Опавших листьев», время, когда Розанов впервые в жизни из-за болезни жены посмотрел в глаза смерти. Тогда же, разменяв шестой десяток, он оглядывается назад, подводя итог своей жизни. Смерть становится для него делом личным, и с этой позиции он переоценивает ряд житейских и философских взглядов. Розанов, много лет писавший о религии, боролся с христианством как с религией смерти, увлекаясь Древним миром, иудаизмом, Ветхим Заветом; но о смерти он говорил и писал как об абстракции. Внезапно неизлечимая болезнь «друга», жуткий страх за ее жизнь оказывается для Розанова откровением:
Смерти я совершенно не могу перенести.
Не странно ли прожить жизнь так, как бы ее и не существовало. Самое обыкновенное и самое постоянное. Между тем я так относился к ней, как бы никто и ничто не должен был умереть. Как бы
