Владимир Звегинцев - Очерки по общему языкознанию
Если в лексической сфере языка в ряде случаев оказывается возможным с большей или меньшей определенностью установить влияние внешней мотивированности языковых процессов, то в области грамматики это уже оказывается гораздо более сложным. Процессы изменения в области грамматики, в силу специфических особенностей грамматических явлений (грамматическая абстракция), носят вторичный, «отраженный», целиком опосредствованный характер, основываются на внутренней мотивированности. Однако и здесь через посредствующие звенья иногда можно проследить достаточно очевидную обусловленность изменений историческими условиями. Очевидно, и в этом случае следует начинать с самых элементарных примеров, которые, может быть, не всегда можно ставить в прямую связь с законами развития языка, но которые делают понятными более сложные случаи.
Норманнское завоевание Англии принесло с собой сильное французское влияние. Английский язык, одержав победу в длительной борьбе с французским, сильно обогатился лексическими заимствованиями за его счет. Обогащение английского языка норманно-французскими заимствованиями, конечно, никак нельзя связывать прямым образом с законами развития английского языка. Но заимствование французских словообразовательных суффиксов и адаптация их английским языком представляет более сложное явление, чем простое лексическое заимствование.
Обычно процесс адаптации иноязычных словообразовательных средств трактуется слишком упрощенно и во многих отношениях ставится в один ряд с обычным заимствованием слов. Однако это едва ли правомерно. В пользу такого мнения говорит то обстоятельство, что лексические заимствования (даже огромного объема) не всегда имеют своим следствием переход вместе с ними из одного языка в другой словообразовательных средств. Арабские слова в огромном количестве влились в иранские и тюркские языки, но не создали там по своему образцу новых словообразовательных средств. С другой стороны, словообразовательные элементы могут заимствоваться и не в массе иноязычных слов, примером чего могут служить латинские и греческие словообразовательные суффиксы в русском языке,
Очевидно, что заимствование иноязычных словообразовательных элементов происходит легче всего тогда, когда это совпадает с основными тенденциями развития языка, когда сам тип заимствующихся словообразовательных элементов подходит к структурным особенностям языка. Адаптация иноязычных элементов этого порядка, несомненно, происходит в соответствии с теми формами закономерных отношений, которые существуют в языке между его структурными элементами.
Когда с норманнским завоеванием в английский язык вошли такие группы французских слов, как arrogance, repentance, innocence, ignorance, agreement, treatment, government, funeral, refusal, то содержавшиеся в них французские словообразовательные суффиксы -апсе, -ence, -ment, -аl только потому могли быть усвоены английским языком, что в этом была внутренняя необходимость, а их тип, соотнесенный с английскими суффиксами (например, -ful, -ship, -nis, -ing), оказался полностью совпадающим с ними. А такая «примерка» грамматических элементов чужого языка к структуре родного возможна только на основе внутренней мотивированности, и только удовлетворительные ее результаты могли привести к созданию в английском языке образований типа hindrance, fullifilment, burial, в которых с французскими суффиксами соединяются уже английские слова.
Это тоже обогащение языка, но уже иного порядка, так как в данном случае происходит обогащение грамматического строя, превращение его в более гибкую и совершенную систему.
В качестве другого, более сложного по своей природе примера возникновения нового грамматического явления можно привести образование так называемых слабых форм спряжения германского глагола. Категория слабых глаголов, характеризуемая наличием дентального суффикса в формах претерита и причастия прошедшего времени, хотя и сложилась еще в общегерманском языке, является, несомненно, более поздним образованием сравнительно с сильными глаголами. Тип слабых глаголов оказался продуктивной формой в историческую эпоху (т. е. засвидетельствованную памятниками) всех германских языков, получив в них некоторую дифференциацию. Его возникновение, по-видимому, обусловилось следующими обстоятельствами.
Образование форм сильных глаголов строилось на основе систематизации индоевропейского аблаута и первоначально имело вполне четкое и однозначное чередование е — о — ноль. Но затем эти элементы чередования расширяются посредством неслоговых i, и и сонорных, усложнивших всю систему. В дальнейшем ассимиляторные воздействия соседних звуков еще более запутывают систему чередования коренных гласных сильных глаголов, дифференцируя аблаутные ряды в пределах отдельных классов и создавая в них противоречия. (Ср., например, раздвоение рядов I и II в древневерхненемецком, вызванное различием последующего согласного:
I. stigan — steig и lihan — leh, где ei > к перед h, r, w.
II. biogan — boug и biotan — bфt, где ou > oперед h и переднеязычными.)
Наряду с типом корневого тематического презенса сильных глаголов германские глаголы знали отыменные и каузативные образования. Древность этого типа глаголов подтверждается наличием аналогичных образований в других индоевропейских языках. (Так, готский отыменной глагол namnjan, от namo — «имя», построен, как и греч. onomaino < *onomanyō, от onoma; готский каузатив wardjan, fra-wardjan — «погубить», от wairюan, fra-wairюan — «гибнуть», соответствует санскритскому vartyбti — «он вертит» и vбrtati — «он вертится».)
Но если сильные глаголы образовывали формы прошедшего времени при помощи рядов аблаутного чередования, то производные глаголы, по преимуществу отыменного происхождения, лишены были этого средства и при помощи флексий первоначально могли образовывать только формы настоящего времени. Для образования прошедшего времени эти глаголы обращались к использованию других средств, употреблявшихся, видимо, уже в древнейшие эпохи индоевропейских языков, т. е. к перифрастическому, или описательному образованию с помощью вспомогательных глаголов. Ср. лат. amabam — «я любил», старослав. delaāchъ — «я делал», лит. dirbdavan — «я работал», где вторыми элементами этих образований являются: лат. — bam < bhnām — сослагательное наклонение от корня * bhe — «быть»; древнеслав. — асhъ < ēsom — имперфект от *es — «быть»; лит. — davan — претерит или от *dhe, или от *don — «делать». Подобным же образом стало выражаться прошедшее время в группе отыменных и каузативных германских глаголов, которые для этой цели употребляли, видимо, индоевропейский корень *dhē — «делать», герм. *dē, удвоенная форма *de-d. Это первоначально отдельное слово в дальнейшем превратилось в суффикс и дало в различных германских языках многообразие дентальных элементов в формах прошедшего времени слабых глаголов: гот. salboda, древневерхненем. dalbфta, древнеисл. kallaota и т. д.
Таким образом, сложилось два способа образования форм прошедшего времени, которые соответствовали двум морфологическим типам германских глаголов — сильным и слабым. Если бы развитие германского языка оборвалось на первом этапе формирования слабых глаголов и он дошел бы до нас в виде мертвого языка, то можно было бы ожидать, что сильное спряжение выглядело бы как основное для его глагольной системы, а аналитическое слабое спряжение выступало бы эпизодически, не. будучи даже грамматизованным. Но развитие германского языка пошло далее и привело к полной победе слабого типа глаголов. Это произошло не потому, что в группе сильных глаголов иссякла «таинственная» творческая сила. Система сильного глагола настолько органически и прочно вошла в структуру германских языков, что никакие дальнейшие структурные изменения (даже такие основательные, как в английском языке) не смогли ее изжить. Как показывает пример лат. scribere, превратившегося в древневерхненемецком в сильный глагол scrоban, сильные глаголы могли обладать и продуктивностью. Но они были подавлены все увеличивающимися глаголами нового типа образования, по преимуществу отыменного происхождения. Германские племена вступили в бурный период своей истории, сопровождавшийся переселениями, столкновениями с другими племенами и народами, контактом с более развитыми культурами. Все это привело к усилению темпов развития языка, к резкой интенсификации роста его словарного состава. Но новые глаголы не укладывались в аблаутные чередования старых глагольных рядов. Увеличиваясь в количестве, они все более укрепляли новый тип, на стороне которого было и то преимущество, что его формы были свободны от старых видовых созначений глаголов сильного типа спряжения.
Таким образом, на основе внутренней (опосредствованной) мотивированности, но побуждаемое в конечном счете историческими условиями существования германских племен, в их языках утверждается новое грамматическое явление, вполне соотносимое с законами развития языка.
