Виктор Шнирельман - Арийский миф в современном мире
Заклятыми врагами Олега представлялись масоны, или «жидомасоны», которые служили идее прогресса, цивилизации и для которых свободолюбивый «неуправляемый» славянский народ представлялся высшей опасностью и поэтому должен был исчезнуть (Никитин 1994а: 128–129; 1995: 167–168, 217, 231, 234). Автор отдавал дань неоязыческой мифологеме о том, как князь Владимир, выполняя заказ масонов, оплел Русь христианской сетью и превратил русичей в рабов. Одновременно читателю недвусмысленно давалось понять, что вредоносные тайные силы, стремившиеся к мировому господству, были связаны именно с евреями (Никитин 1994а: 457–460; 1994б: 7, 254, 269, 273–274; 1995: 406, 413). Герои Никитина позволяли себе и откровенно антисемитские заявления, к которым Олег, правда, относился как будто бы скептически (Никитин 1994б: 253–260). Видимо, автор все же принимал некоторые меры предосторожности, чтобы отвести от себя возможные обвинения в антисемитизме. Правда, с каждым новым романом он делался в этом отношении все смелее и раскованнее.
Обращает на себя внимание тот факт, что в рассматриваемых книгах Олег действовал в союзе с христианами. При этом русское язычество представлялось фундаментом, на котором возникли все более поздние религии, в том числе мировые (Никитин 1994а: 164; 1994б: 67–68). В то же время, воссоздавая славянские языческие мифы, автор без зазрения совести черпал материалы из Ветхого Завета (Никитин 1995: 34, 116, 258) и в целом христианской символики. Так, обращаясь к волхву Олегу, люди нередко называли его «Святой Отец» (Никитин 1995: 235). Как бы то ни было, отношение автора к христианству было довольно благосклонным и снисходительным как к младшему брату язычества, но все еще молодому и невежественному (Никитин 1994б: 24). В своем представлении о язычестве Никитин сближался с позицией газеты «Родные просторы», о чем свидетельствует следующая позиция Олега: «Мой бог – разум, знание… Мой мир вообще без богов» (Никитин 1994б: 116). Иными словами, и здесь «язычество» оказывалось прикрытием для откровенного атеизма.
Русичей автор представлял едва ли не основой, на которой сформировались все прочие народы (Никитин 1994а: 108, 353). Они объявлялись потомками скифов, которые якобы когда-то широко расселялись от Передней Азии до Западной Европы, передавая местным народам свои культурные достижения и своих богов. В частности, с точностью до наоборот заявлялось о том, что греки унаследовали своих богов от скифов. Скифам же приписывалось и сооружение ранних финикийских городов, причем в тот период, когда скифов и на свете-то не было. Одновременно финикийцы объявлялись «чистейшими русами», которым и приписывалось создание древнейшей в мире письменности. Наряду с финикийцами хананеи также отождествлялись с русскими племенами. Тем самым, древний Левант показывался исконно русской территорией (Никитин 1994б: 232–233, 241, 264, 265). Устами одного из своих героев автор воспроизводил крайние образцы русских неоязыческих мифов о происхождении всех народов мира от русов (Никитин 1994б: 261–270). Сам автор как будто бы относился к этим построениям с известной долей иронии, хотя и не без симпатии. Все же мысль о культурном приоритете русов-язычников, которых он упорно отождествлял со скифами (см., напр.: Никитин 1995: 405), ему была, безусловно, дорога, равно как и манихейское представление о вечной борьбе между силами Света и Тьмы, которым в ближайшем будущем предстоит окончательная битва (Никитин 1994б: 472). Вряд ли надо пояснять, кто для него представлял силы Света, а кто – Тьмы. Это достаточно ясно из изложенного выше контекста его повествований. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что часть неоязычников склонны к компромиссу с христианством во имя совместной борьбы с «жидомасонским заговором».
В 1990-х гг. Никитин, видимо, активно занимался самообразованием, в результате чего изменил свою трактовку целого ряда ключевых событий древней истории. Теперь он значительно смягчил свою позицию в отношении евреев и христианства и, похоже, с еще большей иронией стал относиться к неоязыческим мифам. Во всяком случае, герои его последующих книг нередко занимают в отношении их едва ли не диаметральные позиции. Все это затрудняет ясное понимание авторского отношения к соответствующим построениям. Как бы то ни было, автор не расстается с великим «славяно-арийским» мифом, в том или ином виде постоянно присутствующим в его произведениях. Речь там идет и о «скифских» предках славян, и о «вожде тавроскифов» Ахилле, якобы участвовавшем в Троянской войне, и о «походах предков на фараоновский Египет», и о якобы «славянском вожде» Аттиле, и о русах как первом народе на земле, давшем жизнь всем другим народам, и об их «едином боге Трояне», и, конечно же, об «арийских предках» (Никитин 1996а. Т. 1: 19–20, 42–44; Т. 2: 180, 207–208, 271–272, 286; 1996б, 1997). Разумеется, упоминается и «ветвь русов», осевшая в Палестине и построившая древнейшие местные города; звучат уже известные нам кодовые названия «Еруслан», «Сиян-гора»; утверждается, что Назарет был исконным «славянским городом» (Никитин 1996а. Т. 2: 207), из чего делается вывод о славянстве Иисуса Христа (Никитин 1996а. Т. 2: 393).
Важно, что в одном из произведений Никитина раскрывается та особенность языческих верований, которой так дорожат современные неоязычники, противопоставляя это христианству. Ведь дохристианские боги отличались силой и мужеством, они никогда не дали бы себя в обиду. А христианство, как и учение Яхве, не забывает добавить Никитин, воспитывает своих последователей в покорности, заставляет терпеть издевки и оскорбления (Никитин 1996а. Т. 1: 24). Кроме того, язычество отличается веротерпимостью, а христианство ни при каких условиях не признает других религий (Никитин 1996а. Т. 2: 86–88).
Все же теперь Никитин готов видеть не только отрицательные, но и положительные стороны христианства. По-прежнему обвиняя христианство в уничтожении «богатой языческой книжной традиции», он признает, что оно делает мир единым и «убирает стены между народами». Мало того, теперь проблема христианизации напрямую увязывается с деятельностью византийцев, а вопрос о евреях полностью снимается (Никитин 1996а. Т. 1: 145; Т. 2: 301–302). Никитин идет и еще дальше, устами раввина выдвигая версию о том, что не фарисеи, а саддукеи приговорили Христа к смерти, причем это произошло против воли большинства – народ якобы ненавидел саддукеев и впоследствии жестоко с ними расправился (Никитин 1996а. Т. 1: 153–156). Конечно, эта версия Никитина искусственна, в особенности когда она пытается убедить читателя в том, что большинство иудеев и даже часть фарисеев одобряли Христа и соглашались с ним. Однако сама по себе попытка снять с иудеев обвинение в убийстве Христа показательна.
Правда, в новом романе Никитина вновь всплывает обвинение князя Владимира в его якобы «жидовском» происхождении от рабыни Малки. Однако это тут же оборачивается в его пользу одним из бояр, который, видя в иудеях злейших врагов христиан, считает их естественными союзниками славян-язычников (Никитин 1996а. Т. 2: 85–87). Кроме того, автор пытается показать, что обвинение «хазар-жидов» в стремлении протащить на Русь якобы свою христианскую религию не имеет оснований и вызвано исключительно политическими соображениями и борьбой партий в Киеве (Никитин 1996а. Т. 2: 89, 393–394).
Все же Никитин по-прежнему воспроизводит стереотип, согласно которому иудеи будто бы отказывались считать все другие народы людьми, презирали их и полагали, что поведение с ними может быть свободным от каких-либо моральных норм, ибо они – «гои, недочеловеки». Впрочем, он же показывает, что на практике их взаимоотношения со славянами складывались скорее вопреки этому стереотипу, чем слепо следовали ему (Никитин 1996а. Т. 2: 99; 1996б: 204). Мало того, автор демонстрирует, что именно князь Владимир цинично поступил с киевскими евреями, позволив своим воинам перебить их беднейшую часть и сохранив жизнь богатым, чтобы они снабжали его деньгами (Никитин 1996а. Т. 2: 406). Впрочем, столь же цинично и даже кощунственно Владимир в романе автора расправляется со славянскими святынями, и, возможно, все это должно подчеркнуть весьма неприглядный лик христианства.
В романах Никитина ярко представлена контроверза, с которой постоянно сталкиваются и которую никак не могут разрешить многие националисты. Действительно, юному народу как будто бы бывает легче преодолеть все препятствия на своем пути, одерживать победы над престарелыми врагами и с уверенностью глядеть в будущее. Однако, чтобы достичь самоуважения и заслужить уважение со стороны соседей, необходимо иметь славных древних предков-культуртрегеров и уходящую глубоко в прошлое историю (Никитин 1996а. Т. 1: 84, 282–283; Т. 2: 209). Поэтому выбор того, считать ли себя «молодым» или «старым» народом, оказывается непростым. Впрочем, похоже, сам Никитин скептически относится к попыткам решать насущные современные проблемы ссылками на такого рода исторические аргументы. Он вкладывает в уста князя Владимира слова о том, что никакая богатая история не в силах заменить умение трудиться и эффективно решать стоящие перед обществом проблемы. Ведь историю изменить нельзя, и только будущее зависит от нас самих (Никитин 1996а. Т. 2: 256).
