Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов
«Потребность восстановлять забываемое собственное значение слов была одною из причин образования символов» (Потебня 1989: 285).
«Слова лишь символы, а не самая мысль»,
которая формируется в суждении (Потебня 1905: 600). И не слово имеет значение, но образ, поскольку слово творится, изучать его в процессе творения невозможно, это становится возможным только тогда, когда слово «отольется в окончательную форму, станет застывшим» – станет, другими словами, символом (Потебня 1989: 202). Движение содержательных форм, как мы их теперь восстанавливаем, есть вглубление мысли в сущность, хотя сам Потебня иронически к ней относится:
«А что такое сущность? И если такая вещь существует, то подлежит ли она познанию? Ведь мы познаем только признаки, а совокупность их вовсе не составит сущности. Скорее, можно думать, что сущность понятие трансцендентальное» (там же: 227)
– естественное следствие связи с Кантом и его скептицизмом.
Вообще Потебня, как кажется, соткан в своих высказываниях из противоречий. Но противоречий нет – есть диалектика мысли.
«Только слово имеет в языке объективное бытие» (Потебня 1958: 26)
– и тут же:
«но одного изолированного слова в действительности и не бывает. В ней есть только речь. Значение слова возможно только в речи» (там же: 42).
Динамическое преломление в сознании диалектики реального объекта в данном случае понятно. Объективно существует слово как знак в соотношении морфем и предложения (речи); слово, существующее реально, есть пресечение корня слова с предложением (понятия в суждении). Если идти от речи к языку и от смысла к форме, это понятно.
По-видимому, Потебня все-таки концептуалист. О соотношении элементов «семантического треугольника» он рассуждает с позиции понятия, которое и есть для него данное. Он говорит о значении и представлении, понимая значение как денотат – предметное значение со множеством признаков вещи, а представление как десигнат – выделение, представляющее только один, но самый важный на данный момент признак (Потебня 1989: 215). Всё обратимо в соответствии с внутренней формой самого термина: представление есть внутренняя форма слова и вместе с тем – признак у знака значения. Разбирая мифологическое представление о слове, Потебня подчеркивает его семантический синкретизм (нерасчлененность содержательных форм слова), поскольку в этот момент своего семантического развития слово вещественно, и само по себе в явлении есть сущность вещи (Потебня 1905: 450), выражая («высекая» из концептума) образ.
8. Менталитет и проблема национальной идентичности
В контексте общей проблемы слова уместно сказать о признаках национальной идентичности в культурном пространстве европейской (Потебня называет ее средиземноморской) культуры.
Потебня в принципе не мог быть националистом, поскольку конечной целью его научного метода являлась реконструкция исходной (ведущей, в конечном счете причинной) точки становления славянского этоса. Этос для него одновременно и этичен, и в этом отношении его мнение действительно совпадает с мнением Канта, для которого познание (гносеология) всегда связано со знанием (этикой). Отличие в том, что для Потебни и сознание, т.е. отношение к вещи, также этично, а следовательно, как гносеологическая, так и онтологическая сторона философствования одинаково подчинены законам морального структурирования. Идея оборачивается идеалом – как и повелось со времен Григория Сковороды, и даже еще раньше.
По всему этому народ для Потебни – категория «старинная» (русский народ – все восточные славяне, и даже шире).
Национальная идентичность определяется общностью культуры, языка и веры. Все три сущности – не отвлеченного характера, поскольку материально они выступают в различных признаках античной, языческой или христианской культуры. Основные параметры культуры так или иначе откладываются в языке. Глубоко изучив традиционные символы славянской культуры, несмотря на непонимание и даже недоброжелательную критику своих современников, Потебня тем самым и приступил к построению научной модели национальной ментальности. На славянском слове и через понятие он хотел понять эту ментальность с помощью современных образов – разного рода переносных значений слова (как результата исторического развертывания внутренней формы слова). Крона (образ) цветет и ствол (понятие) стоит – корнем (символ).
Если учесть, что Потебня особое внимание уделяет именно символическим значениям слова (национальная особенность отечественной филологии), придется согласиться и с тем, что он тоже не избежал влияния шеллингианства. Другими словами, на профессиональном уровне Потебня ставил и решал вопрос о символе как содержательной форме слова, непосредственно и прямо связанной с концептом национального самосознания.
9. Этимология
В практической работе хорошо уясняется принцип возрождения в словесном знаке образа с его значением.
«При этимологических исследованиях мы большею частью вынуждены ограничиваться указанием на то, что такой-то признак служит представлением такого-то значения: в слове хыт-ръ умный, хитрый представлен быстрым. Но представление входило в состав конкретного, многосложного образа <…> объяснить который в словах старых можно только приблизительно, указанием на круг образов, данных в поэтических произведениях, на круг, из которого могло быть взято известное представление. Таким образом, можно думать, что из образов охоты, ловли <…> взяты представления ума и т.п. меткостью (стрелы), быстротою (в преследовании зверя), ловкостью в собственном значении слова (новг. арханг. ловкой ʽискусный в ловлеʼ) в ряду слов…» (Потебня 1905: 345).
Чем сильнее развивается язык, тем больше в нем этимологически прозрачных слов: пища от питье, жядати от жег, желать от жалить, жалеть, печаль от печь, горький от гореть, трава от трути ʽестьʼ, полынь одного корня с пламя… Именно внутренняя форма слова, по мнению Потебни, становится символическим значением, поскольку со временем перекрывается значением понятийным.
«Так, гнев есть огонь, и от него сердце разгорается „пуще огня“»;
«слово хорош не без основания считают притяжательным от Хръсъ, солнце»;
зеленый – веселый, море синее, т.е. светлое (си-нь одного корня с си-ять), покрывается туманом и т.п.
«Причинное отношение тоже рождается из сравнения» (Потебня 1989: 288).
В древнерусском языке при-тък-а, при-тъч-а употреблялись в двух значениях. Первое – ʽнесчастный случайʼ (вот притча случилась),
«второе значение этого слова следующее. В разных языках мы встречаем один способ выражения сравнением; именно, сравнение представляется вещественным, материальным приближением вещей одной к другой <…> В старинном языке слово притъкнути значит ʽприложитьʼ» (Потебня 1976: 547).
Прикладывание одной «вещи» к другой и порождает идею причинности (приТчина поприТчилась), но сам термин «причина» пришел к нам из Польши в XVIII веке и связан уже с отвлеченной идеей «чина».
Так предстают этапы сгущения мысли – через слово как знак – поэтический текст сжимается, и образ, сохраняясь, вбирает в себя семантику всего выражения, одновременно давая возможность для замены сразу многих
