Реальный английский. Самый захватывающий путеводитель по языку Гарри Поттера, Мстителей и Шерлока Холмса - Эллен Джовин
У Грамматического стола люди любят вспоминать о том, что они делали, когда учились в школе. В Солт-Лейк-Сити мужчина по имени Дуглас, примерно моего возраста, спросил:
– Помните предложения, построенные по схеме?
– О, да! – воскликнула я с энтузиазмом всплеснув руками.
Вот как выглядит схема, которой я научилась у мисс Барбары Биб, учась в восьмом классе в 1978/79 учебном году.
Эту систему ввели Алонзо Рид и Брейнерд Келлог за столетие до того, как она появилась в моей школе в Южной Калифорнии. Схема заключалась в том, что нужно расположить слова на горизонтальной линии с вертикальной чертой. Слева от вертикали ставится подлежащее, справа – глагол, а после глагола – прямое дополнение. Прилагательные, наречия и предложные фразы пишутся ниже основной линии под теми элементами, к которым они относятся. Есть еще много нюансов, но это – основные правила.
В наши дни большинство людей, изучающих структуру предложения, осваивают более современные методы, но многие ностальгируют по старым схемам, как это часто бывает с детскими воспоминаниями.
– Я ненавидел эти схемы, – сообщил Дуглас.
– А мне они нравились, – сказала я.
– Я в них так и не разобрался, – продолжил Дуглас. – Но мне просто интересно, почему в итоге их перестали изучать?
– Может быть, потому что дети их ненавидели? – предположила я.
– Они вообще на что-то повлияли? – спросил он.
– На меня повлияли, – ответила я. – Это главная причина, по которой я сижу сегодня за этим столом. Я всерьез увлеклась грамматическими схемами. Многие дети их ненавидели, но мне они нравились, и я упражняюсь до сих пор.
Я показала Дугласу книгу со схемами предложений, а он продолжил свои излияния:
– Когда я услышал, что этому больше не учат в школе, то воскликнул: «Наконец-то»! Осталось только избавиться от алгебры, и я буду в порядке.
По всей стране люди делились воспоминаниями об этой некогда популярной учебной методике. Обычно они были примерно моего возраста или старше.
В Саут-Бенде, штат Индиана, мужчина спросил меня:
– Как вы относитесь к тому, что в школах больше не учат составлять предложения по схемам?
– Думаю, есть и другие методы для изучения структуры предложения, – ответила я. – Так что я не особо переживаю по этому поводу. Но мне нравились эти схемы.
– Да? – удивился мужчина, который явно имел противоположный опыт.
– Благодаря им я увлеклась изучением языков, – сказала я. – А недавно встретила свою учительницу, которая учила меня строить схемы предложения в школе Калифорнии. (Привет, мисс Биб!)
– Думаю, это зависит от типа личности, – предположил мужчина. – Мне никогда не нравилось составлять схемы, а моей жене нравилось. Но она из тех, кто выравнивает предметы на полке.
Некоторые школьные воспоминания сохраняются дольше других.
– У вас есть какие-нибудь грамматические вопросы? – спросила я у двух женщин в Санта-Фе.
– Очень много, – ответила женщина с рыжеватыми волосами, которая выглядела чуть старше 20.
– У вас есть учебник Warriner’s[173]? – спросила меня Мария, другая женщина, которая оказалась матерью первой. Она имела в виду Warriner’s English grammar and composition, названный по фамилии автора. Этот учебник английского языка был популярен, когда я училась по нему в школе.
– С собой нет, – ответила я. – Но возможно, есть дома на полке. Вы преподаете?
– Нет, – ответила Мария. – Когда я четыре года ходила в Академию урсулинок[174], монахини подарили нам учебник Уорринера.
– Я тоже ходила в среднюю школу для девочек! – сказала я.
– Нам приходилось приносить его на каждый урок, – продолжила она. – Там были правила под разными номерами. Если мы ошибались при ответе в классе, то нам просто ставили номер правила, которое было нарушено, например 1A. В письменных работах – эссе или докладах, снимали по баллу за каждую ошибку. Одна ошибка снижала оценку с А до В, а две ошибки – до С. Так что первые недели в школе стали просто кошмаром. Но можно было сделать работу над ошибками. Мы сдавали исправленные номера, и их снова проверяли.
– Очень последовательно, – сказала я. – Такой систематический подход впечатляет.
– Ученицы между собой называли учебник библией, – сообщила она. – Мы спрашивали друг у друга: «Ты взяла библию?» Учительница как-то услышала это и удивилась: «Вы повсюду носите с собой Библию?» А мы такие: «Нет, это Уорринер!»
– Вы так долго зависели от этих чисел… Помните, что они означали? – спросила я.
– Ни черта! – ответила она. – Хотелось бы вспомнить, но нет.
– Бьюсь об заклад, что учителя помнят, – сказала я. – Даже на смертном одре, если сиделка скажет неграмотно, они ответят: «Это было 2А».
– О, да, – согласилась Мария. – Или 4А. Точно! Клянусь, вы правы.
– Вам нравился такой упор на грамматику? – спросила я.
– Я это пережила, – сказала Мария.
– Вы тоже ходили в строгую школу с такой грамматической библией? – спросила я у ее дочери.
– Нет, не ходила, – ответила девушка.
– Но вы знали об этой истории? – спросила я.
– Нет, не знала, – сказала она. – Это так забавно!
– Мне нравится ваш столик, – сказал мужчина по имени Винсент из Детройта. – Мне подарили кружку с надписью: I’m silently correcting your grammar (Молча (про себя) я поправляю вашу грамматику).
– Вы носите ее с собой? – спросила я.
– Иногда хочется принести ее навстречу и прихлебывать всякий раз, когда люди говорят что-то неправильно, – сказал Винсент. – Но я так не делаю.
– Боитесь прослыть занудой? – спросила я.
– Не хочу быть плохим парнем, – сказал Винсент. – Но всегда замолкаю, когда слышу что-то не то.
– А что если на длительной презентации вам придется услышать «не то» 17 раз? – спросила я.
– О, боже! – воскликнул Винсент и рассказал о своей учительнице в начальной школе, которая ставила дополнительные баллы ученикам, заметившим грамматические ошибки.
– Даже если ошибался директор школы, она все равно говорила: «Эти слова режут слух. Кто услышал?» Тому, кто верно указывал на ошибку, она ставила бонусные баллы. Это просто застряло у меня в голове, и я всегда слышу, когда люди говорят неправильно.
– Учительница хотела, чтобы вы сказали ей или прямо директору? – спросила я.
– Мы говорили об этом в классе, – ответил Винсент.
– Тогда ладно, а то я как раз собиралась заметить, что здесь возможны этические проблемы, – сказала я.
– Нет-нет, – ответил Винсент. – Директор делал объявление по радио для всей школы, и учительница с нетерпением ждала окончания трансляции, чтобы спросить, заметил ли кто-то из нас то, что услышала она.
Хорошие учителя оставляют о себе прекрасные воспоминания.
– О, боже! – воскликнула Келли из Толедо. – Лучшая учительница английского языка была у меня в девятом классе. Именно тогда я выучила грамматику и запомнила на всю жизнь.
– Как звали учительницу? – спросила я.
– Ее звали миссис Скулус, – ответила Келли.
– Ого! – удивилась я. – Именно так, как и должны звать учителя: School us (научи нас).
Однако на Келли эта игра слов не произвела впечатления.
– Я многому научилась, но не помню терминологии, – продолжила она.
– Вам это и не нужно, – ответила я. – Правописание стало вашей натурой.
– Верно, – согласилась Келли. – Я просто знаю, как правильно.
– Хотите передать привет миссис Скулус? – спросила я. – Она еще жива?
– Даже не знаю, – засомневалась Келли. – Мне кажется, она была довольно пожилой.
– В детстве вам и 25 могло показаться солидным возрастом, – заметила я.
– Нет, – возразила Келли. – Она действительно была старой. Конечно, дети склонны преувеличивать, но думаю, ей было за 50 или около 60. И это было в семидесятые годы.
– Окей, – сдалась я. – Скорее всего, ее больше нет с нами.
– Наверное, так, – вздохнула Келли.
– Но она живет в наших сердцах и умах, – сказала я.
– Это ее наследие! – заключил коллега Келли, который все это время молча стоял рядом.
ТЕСТ
Специального для тех, кто ностальгирует по методике Рида-Келлога: нарисуйте схему этого предложения.
Poor Horace left the orchids in the trunk of a yellow cab.
