Влада Баранова - Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья

В интервью часто обнаруживается недовольство преподаванием в школе новогреческого языка: «Зачем, допустим, он нам, новогреческий? Старикам, старикам. Греко-татарам, я имею в виду. Ну, дело другое у них там, на Сартане, они эллинцы, это более настоящие греки. А нам это не нужно» (ВВТ, урумка, 1939. Старый Крым).

Деятельность греческих обществ информанты часто воспринимают как институциональную поддержку румейского языка, повышающую его статус по сравнению с идиомом урумов.

Информант. Новогреческий [преподают], деточка; наш не учат, наш никому не нужен.

Собиратель. А почему?

Информант. Ну… это не тот язык. Эллинский вот… в ходу. А мы – греко-татары.

Некоторые информанты преподавание в школе новогреческого воспринимают как изучение румейского, что оценивается отрицательно.

Низкий статус идиома с точки зрения румеев и греков из Греции для жителей Старого Крыма отчасти компенсируется рассказами о встречах с носителями других тюркских языков. Языковая лояльность урумов достаточно высока, и они испытывают чувство солидарности с носителями близкородственных идиомов. Подобные контакты не носят характер постоянного взаимодействия, тем не менее, многие информанты упоминали о них;

рассказы о таких встречах чрезвычайно эмоциональны: «А сын, когда попал в армию, он так страдал, так скучал. И пишет мне письмо: „Мама! Я услышал свой родной язык, и как будто дома побывал!“. Он услышал, как разговаривают два азербайджанца. А они немножко… ну, наш язык может понять их язык. И они могут понять» (АПЖ, урумка, 1939, Старый Крым).

Глава поселкового совета в поселке Старый Крым рассказывал, что на базаре в Турции он почувствовал себя «как среди своих стариков».

Солидарность с тюркоязычными группами осознают и урумы, не считающиеся в сообществе носителями языка: «Но когда мой сын попал… в Турцию плавал. „Ты знаешь, бабушка, – говорит, – как в Гранитное попал. Кругом греческая речь, кругом это…“ Бабушка говорит: „Ну, ты ж ни черта не понимаешь. Что ж ты это?“ Он: „Ну, такое, как верма су или экмек аладжана, вер экмек, – это ж я понимаю хорошо!“ Там все-таки почувствовал родное что-то, знакомое» (ГСМ, урумка, 1932, Гранитное).

Турецкий, татарский, гагаузский, азербайджанский и другие похожие на греческий язык идиомы информанты иногда называют греческими; некоторые пожилые информанты полагают, что в Азербайджане, Казахстане и других аналогичных местах, возможно, проживают греки. Старики не утверждают это с полной определенностью; скорее, они просто никогда не задумывались о причинах понимания греческого языка другими группами: «И в Туркмении наш язык есть, деточка. Вот я была месяц в Туркмении в 71 году; там вот эти туркмены точно как черноморские разговаривают наши. ‹…› Разговаривали. Разговаривали. А Туркмения, они, значит… Говорят, мы… Ну, как греки. Как греки. Только они туркмены называются» (ПМК, урумка, 1917, Старый Крым).

Представления информантов о других группах, как правило, не образуют единой системы. Наивный носитель языка достаточно редко интересуется лингвистическими классификациями; сталкиваясь с необходимостью объяснить сходство идиомов, информанты обращаются к известным им фактам: мы – греки, наш язык – греческий (и, следовательно, те, кто его понимает, возможно, тоже греки). Более молодые информанты скорее иронически используют традиционные номинации в рассказах о других тюркских языках: «Я служить попал в Крым. А от турецкой границы – 12 минут подлетного времени. Турция. Радио играет – я возьми переведи. „Ты что, знаешь турецкий [здесь и далее интонационно выделено информантом. – В. Б.]?!?“ „Да не знаю, я греческий знаю!“. Чуть не вернули обратно» (ВИК, урум, 1951, Старый Крым).

Чувство солидарности испытывают все коммуниканты и оценивают урумов как своих: «Они дали, денег с меня не взяли. Мы, говорит, со своих людей денег не берем» (БЕЛ, урумка, 1926, Старый Крым).

Рассказы о подобных контактах подчеркивают пользу, практическую выгоду знания урумского: «Мы были в Азербайджане, там тоже много слов, которые такие же, как у нас. Ну, а пришли мы с мужем виноград купить. А муж: говорит: „Салам хардеш!“ – ему, значит. „Брат, здравствуй“, значит. Он такой, глаза открыл. „Подожди“, – говорит. Пошел туда на склад, выбрал самый красивый, самый лучший виноград и взвесил нам» (МАК, урумка, 1937, Старый Крым).

Носители других тюркских языков были готовы помочь, как только урумы обращались к ним на урумском (устраивали на ночлег, отдавали бесплатно или помогали купить необходимые продукты и т. д.). «Я была в Ленинграде с мужем. И вот стою в ЦУМе – дают свитера. Стоим в хвосте где-то еще, а я пошла вперед и смотрю. А две азербайджанки – уж я потом узнала – стоят и разговаривают, мол, йохтур 58-го размера. А я… Йохтур – значит нету уже, закончился. А я: „Ну, если йохтур такого – возьми, поменяешь“. Ну, одно слово. Они: „Что ты там стоишь, иди сюда!“. И меня между собой, в очередь» (ВВК, урумка, 1947, Старый Крым).

Подобные истории нередко сопровождаются заключением о необходимости знания языка, требованием, обращенным к кому-либо из младших членов семьи, понимать свой язык и призваны компенсировать, в глазах сообщества, низкий статус урумского по сравнению с румейским и новогреческим.

Взаимодействие с другими тюркоязычными носителями и повествования о контактах с ними поддерживают статус урумского языка в сообществе. Если рассказы об общении с другой «виртуальной» группой – настоящими греками транслируют негативный опыт, описывают ситуации, в которых урумский язык оценивается низко и его использование автоматически приводит к понижению статуса говорящего, то истории о встречах с азербайджанцами, турками и др. демонстрируют внезапное повышение статуса урумов. Психологическая значимость подобного рода историй, конечно, несопоставима: настоящие греки и турки или татары обладают различными статусами.

Языковая лояльность изменяется быстрее, чем действительные нормы выбора языка; некоторое влияние оказывает и присутствие лингвистов, описывающих урумский язык. В поселке Старый Крым (и, возможно, в других поселках) давление, оказываемое на группу негативной оценкой урумского языка, похоже, вызывает – как противодействие – усиление приверженности идиому, рост сожаления по поводу его бедственного положения, поиск дополнительных «резервов» в виде рассказов о пользе урумского и сходстве его со многими языками и, тем самым, возможно, увеличивает шансы сохранения идиома. Подобное преувеличение языкового сдвига словно должно «испугать» сообщество, подчеркнуть угрозу возможной смерти идиома и, таким образом, способствовать осознанию языка как ценности, которая может быть утрачена.

Для жителей Гранитного представление о сходстве их идиома с другими тюркскими языками постоянно поддерживается контактами с соседями – крымскими татарами. Если информанты из Старого Крыма подчеркивали только положительный опыт взаимодействия с носителями других тюркских языков, то в Гранитном ситуация несколько иная.

Большинство информантов согласны в том, что крымско-татарский и урумский близки между собой, однако стремились уточнить столь однозначное утверждение. Оценки взаимопонятности языков зависят, в первую очередь, от престижа идиома и отношения к соседней группе, а татарский оценивается урумами достаточно низко. Среди урумов встречались полярные утверждения о близости идиомов и возможности понимать крымско-татарский. Вот несколько высказываний пожилых информантов; их компетенция в урумском примерно равнозначна – они свободно владеют идиомом.

Первая информантка (АЕН, урумка, 1928, Гранитное), крайне негативно настроенная по отношению к татарам, утверждала, что не понимает татарский.

Собиратель. А Вы слышали, как татары говорят?

Информант 1. Ну конечно! Апа-пы-пы-пы – ничего не поймешь] Я, например, ничего не понимаю.

Затем она уточнила, что все-таки понимает отдельные слова.

Информант 1. Есть татары, говорят, – «ногай» название, а есть… какие ж… Их можно понять еще. Я некоторые слова могу понять.

Второй информант описывает идиомы как чрезвычайно близкие: «Татары в основном тот же самый язык. Есть различие в словах. Мы говорим слово „светло“– jaryx, они говорят dzharyx. ‹…› С татарами, бывает, разговариваю – непонятно, какое слово. „Это что у вас за слово?“ – спрашиваю. „А это так у нас“. „А у нас так“»

На рынке информант АГГ разговаривал с татарином «на своем языке»: диалог был спровоцирован присутствием лингвиста, однако оба коммуниканта беседовали довольно свободно, переключаясь с русского на урумский или татарский и обратно, и утверждали, что довольно часто перебрасываются между собой отдельными фразами «на своем языке».