Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Вся первая часть пушкинского письма, где он констатирует факт недоверия к нему со стороны власти и сетует на свое «непрочное» положение – всего лишь преамбула, главное в этом абзаце – последние два предложения, выделенные мной. Первое из них прямо противоположно смыслу сложившейся ситуации и потому выглядит чистейшей иронией – и особенно в сопоставлении со вторым, смысл которого раскрыл Александр Лацис:
«Письмо это крайне взволнованное, и только? Нет, оно тщательно обдумано. Попробуем прочесть его не буквально, а с каверзной подковыркой. Получится примерно следующее:
“Если завтра отдаст Богу душу царь Николай, вы тут же меня упрячете. Впрочем, я не берусь предугадать, насколько прочным будет в сем случае ваше положение, о почтенный генерал, чьим слугой имею честь пребыть, и прочее и прочее”.
Наше предположение не чисто фантастическое. Незадолго до того, в конце 1829 года, Николай тяжело болел, еле поправился. В случае чего кто оказался бы на какое-то время у власти? Военный министр граф Чернышев, относившийся к своему ближайшему сопернику с крайней ненавистью. Вот какая обстановка была скрыта за фразой “ежели завтра вы не будете более министром”…»VIII
Бенкендорф молча проглотил и этот пушкинский удар; несомненно лишь, что напряженность их взаимоотношений постоянно возрастает и что от Пушкина, никогда никому не спускавшего обид и оскорблений, следует ждать очередных выпадов.
Бенкендорф – Пушкину, 3 апреля 1830 г.: Я не совсем понимаю, почему вам угодно находить ваше положение непрочным; я его таким не нахожу, и мне кажется, только от вашего собственного поведения будет зависеть сделать его еще более устойчивым… Что касается вашего вопроса, ко мне обращенного, можете ли вы поехать в Полтаву, чтобы повидаться с Николаем Раевским, то я должен вас уведомить, что я представил этот вопрос на рассмотрение Императора, и его величество изволили мне ответить, что Он решительно запрещает вам это путешествие, потому что у него есть основание быть недовольным последним поведением г-на Раевского. Из этого самого обстоятельства вы, между прочим, можете убедиться, что мои добрые советы предотвратят вас от ложных шагов, которые вы делали так часто, не прибегая к моему руководству.
Бенкендорф делает вид, что он не понял и, соответственно не объяснил Николаю, что в просьбе Пушкина о разрешении поехать в Полтаву речь идет не о свидании с Раевским, с которым он недавно прожил две недели в одной палатке на Кавказе, а о свидании со своим сыном . Крестным сына Пушкина был Дубельт , а он теперь – правая рука Бенкендорфа и, конечно же, объяснил последнему цель поездки Пушкина, который опасается без Раевского сына не найти. В этом случае можно было бы и пойти навстречу просьбе Пушкина, но Бенкендорф проявляет редкую мстительность, последним предложением своего письма прозрачно намекая и на ее причину. Отказывая Пушкину, Бенкендорф прячется за слова царя. Николай, участвующий в отказе, судя по всему, не в курсе, поскольку его мотивировка (плохое поведение Раевского) может служить основанием для наказания Раевского, но при чем тут Пушкин? Отказ в поездке – личная месть Бенкендорфа за стихотворение «ДРУЗЬЯМ» , за эпиграмму, за убийственный намек на непрочность его, Бенкендорфа, положения, за отказ от сотрудничества с тайной полицией ( «не прибегая к моему руководству» ).
Пушкин – Бенкендорфу, 16 апреля 1830 г.: Я должен жениться на m-lle Гончаровой, которую вы должны были видеть в Москве, у меня есть ее согласие и согласие ее матери. Два указания мне были сделаны: на мое имущественное положение и на положение мое относительно правительства. Что касается имущественного положения, я мог ответить, что оно в удовлетворительном состоянии благодаря Его Величеству, давшему мне возможность честно жить своим трудом. Что же касается моего положения в отношении к правительству, я не мог скрыть, что оно было ложно и сомнительно. Я был исключен из службы в 1824 г., и это пятно остается лежать на мне. Вышедши из лицея в 1817 г. с чином 10 класса, я не получил двух чинов, следовавших мне по праву, так как начальство моепо небрежности не представляло меня к чинам, а я не заботился им об этом напоминать. Теперь мне трудно было бы поступить на службу, несмотря на все мое желание. Место совершенно подчиненное, соответствующее моему чину, не может мне подойти. Оно отвлекало бы меня от моих литературных занятий, дающих мне средства к жизни, и доставило бы бесцельные и бесполезные хлопоты. Мне об этом больше не приходится думать. Г-жа Гончарова боится отдать свою дочь за человека, имеющего несчастие пользоваться дурной репутацией в глазах государя. Мое счастие зависит от одного слова благоволения того, к которому моя преданность и благодарность уже и теперь чисты и безграничны.
Письмо, как и все письма Пушкина к Бенкендорфу, непростое. Пушкин, опираясь на уже апробированный им тезис о «ложности» его положения, ставит вопрос «ребром»: либо ему в письменном виде будет сказано о полном и безоговорочном доверии со стороны власти – либо власть не решится на такое заявление и тем самым будет разрушено его сватовство. Он, может, даже предпочел бы последнее, тем более что уверен: в любом случае ему опять будут лгать в глаза. Интересна средняя часть письма, выделенная мною, где Пушкин, словно предугадывая возможность попытки привлечения его на придворную службу, пытается заранее такую попытку предупредить.
Бенкендорф – Пушкину, 28 апреля 1830 г.:
Я имел счастие представить Императору письмо, которое вам угодно было мне написать 16 числа сего месяца. Его Императорское Величество, с благосклонным удовлетворением приняв известие о вашей предстоящей женитьбе, удостоил заметить по сему случаю, что Он надеется, что вы, конечно, хорошо допросили себя раньше, чем сделать этот шаг, и нашли в себе качества сердца и характера, какие необходимы для того, чтобы составить счастье женщины, – и в особенности такой милой, интересной женщины, как m-lle Гончарова.
Что касается вашего личного положения по отношению к правительству, – я могу вам только повторить то,что уже говорил вам столько раз; я нахожу его совершенно соответствующим вашим интересам; в нем не может быть ничего ложного или сомнительного, если, разумеется, вы сами не пожелаете сделать его таковым. Его Величество Император, в совершенном отеческом попечении о вас, милостивый государь, удостоил поручить мне, генералу Бенкендорфу, – не как шефу жандармов, а как человеку, к которому Ему угодно относиться с доверием, – наблюдать за вами и руководительствовать своими советами; никогда никакая полиция не получала распоряжения следить за вами . Советы, которые я вам от времени до времени давал, как друг, могли вам быть только полезны, – я надеюсь, что вы всегда и впредь будете в этом убеждаться. – В чем же то недоверие, которое будто бы можно в этом отношении найти в вашем положении? Я уполномочиваю вас, милостивый государь, показать это письмо всем тем, кому, по вашему мнению, должно его показать.Как и следовало ожидать, ему нагло лгут: тайный полицейский надзор над Пушкиным не был отменен до его смерти (чему свидетельства – регулярные, начиная с 1827 года, донесения полицейских агентов о перемещениях Пушкина), а после смерти перешел на его рукописи, произведения и переписку. Из письма также следует, что царь о красоте его будущей жены наслышан – и это первая тревожная весточка в истории его женитьбы, дуэли и гибели. Из анализа приведенных документов видно, что оценка Дружниковым взаимоотношений Пушкина с Бенкендорфом была весьма поверхностной и что поэт всегда находил возможность достойного ответа на любую попытку его унизить или оскорбить. Другое дело – что не только письма, но и произведения Пушкина-мистификатора следует читать и между строк. У нас еще будет возможность показать это и в дальнейшем.
Глава 7 «Тайны письмена»
Меж непонятного маранья
Мелькали мысли, замечанья,
Портреты, числа, имена,
Да буквы, тайны письмена,
Отрывки, письма черновые…
ЕО, VII глава, беловик
1. «Форма цыфров арабских»
I
Среди открытий Александра Лациса расшифровка текста 10-й главы «Евгения Онегина» – одно из самых важных, и даже если он внес в уже восстановленный текст неточности, исходя из общепринятого представления о романе Пушкина, то это не его вина, а его беда: из-за невозможности печататься в приватизированных дежурными пушкинистами изданиях и публикациями преодолеть поставленные официальной пушкинистикой барьеры разобщенность талантливых пушкинистов в последнее время стала трудно преодолимой. О книге А.Н.Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным» Лацис узнал только перед смертью; будь это чуть раньше, он наверняка внес бы соответствующие поправки. Тем не менее эта работа Лациса и в таком виде блистательна сама по себе, а важность ее для будущих изданий романа переоценить невозможно.
