Язык и идеология: Критика идеалистических концепций функционирования и развития языка - Андрей Александрович Белецкий
Развитие национальной экономики, перестройка веками складывавшегося и усиленно охранявшегося колониализмом традиционного уклада жизни неизбежно стимулируют рост национального самосознания освободившихся народов, утверждение их языка и культуры. Вместе с тем задачи языкового и культурного строительства в разных странах не решаются однозначно в силу целого ряда объективных трудностей, доставшихся в наследие от прошлого.
Национальная государственность многих бывших английских, бельгийских, французских и португальских колоний в Африке рождалась в сложном переплетении социальных, политических, этнических и языковых проблем, в значительной мере вызванных господством колонизаторов. Подавление всякой национальной культуры и всяких форм национального самовыражения, включая язык, так называемая деперсониализация коренного населения, насаждение на вершине социальной пирамиды колониального общества идеологии, языка и культуры колонизаторов – вот основные черты цивилизаторской политики бывших метрополий в теперь уже бывших колониях. Ее результаты хорошо известны: неграмотность абсолютного большинства населения развивающихся стран, отсутствие национальных письменных языков, особенно в многоязычных странах, невозможность получить образование на родном языке и использовать родной язык для создания духовных ценностей и т.д.
Антидемократичная социально-языковая политика метрополий способствовала превращению их языков в орудие порабощения колониальных народов. Видный алжирский ученый и писатель М. Лашраф в свое время писал:
«Прежде всего, иностранное „присутствие“ такого рода утверждается с помощью всех инструментов господства: политической, юридической и экономической власти, армии, языка и т.д., которые становятся, в сущности, выражением новой внутренней реальности…»
(Lacheraf, 1969, 313).
Однако такие не свойственные им на родине социальные функции отрицательно сказывались прежде всего на функционировании самих привнесенных извне языков, резко ограничив возможности их распространения. По признанию американского лингвиста Ч. Галлагера, занимавшегося исследованием языковых проблем в странах Северной Африки, доминирующее положение французского языка в этих странах в эпоху колониализма было далеко не стабильным, поскольку он олицетворял господство и унижение. На нем хорошо писало и говорило только незначительное меньшинство коренных жителей (см.: Gallagher, 1968, 134). Культивируя национальную рознь, препятствуя развитию национальных языков (это можно сказать, например, о политике Франции в отношении арабов и берберов в Северной Африке), колонизаторы добивались двойственных целей: с одной стороны, приобщали к своему языку и культуре представителей феодальной и интеллектуальной элиты и таким образом делали их послушными проводниками идей колониализма, а с другой стороны, – не допускали к образованию на западноевропейских языках слишком большого числа коренных жителей, понимая, что распространение грамотности может привести к социальному взрыву.
Такая политика явилась причиной того, что для широких народных масс стран Африки английский, французский и другие западноевропейские языки в эпоху колониализма оставались неизвестными. Количество же тех, кому удалось познакомиться с ними, причем, главным образом, через устную форму общения, не превышало 10 – 15 процентов.
Неравные условия, в которых развивались и соприкасались друг с другом национальные и колониальные языки, предопределили появление неупорядоченного стихийного двуязычия, которое во всех странах носило односторонний характер. Двуязычными (многоязычными) в силу сложившихся социальных условий вынуждены были стать только выходцы из автохтонов, в то время как европейские колонисты продолжали оставаться одноязычными, кроме тех случаев, когда имела место миграция выходцев из разных стран Европы в места, где доминировала конкретная языковая общность.
Двуязычие (национальный язык – язык колонизаторов) распространилось прежде всего в городах, т.е. там, где проживала основная часть европейцев и где установились непосредственные языковые контакты представителей разных этнических коллективов. Сельская местность, труднодоступные горные районы остались вне зоны двуязычия. Поскольку колониальные языки господствовали в таких сферах, как административное управление, юриспруденция, производство, торговля, школа, именно здесь их употребление стало обязательным для коренного населения. В бытовой сфере, а также в сфере религии использовался преимущественно родной язык. Таким образом, особые социально-коммуникативные системы, неравнозначными элементами которых выступали западноевропейские и национальные языки, сложились в развивающихся странах еще в колониальный период.
Тяжелое положение, в котором оказались многие развивающиеся страны после обретения независимости, делало невозможной немедленную замену бывшего колониального языка национальным государственным языком. Бывшие колониальные языки продолжают оставаться важными элементами сложных языковых отношений в этих странах, выступая теперь уже в новом качестве: языков международных контактов и языков-макропосредников в многоязычных странах. Изменение функций бывших колониальных языков, которые теперь перестали быть средством угнетения, привело к изменению самого характера языковых отношений. Унаследованная от прошлого оппозиция «национальный язык – язык бывшей метрополии» утратила антагонистический характер, ибо противопоставленные в ней языки по своим общественным функциям взаимодополняют друг друга, образуя единую социально-коммуникативную систему. Причем роль и значение первого элемента в условиях независимого развития значительно повысились, чему способствовала языковая политика, проводимая в соответствии с социальными установками и ценностными ориентациями молодых государств. Большинство из них, не отказываясь от использования западноевропейских языков, стремится создать условия для стабилизации и развития национальных языков, расширения их общественных функций, что вполне отвечает целям демократической языковой политики.
В одних странах побеждает тенденция к выделению среди нескольких национальных языков одного, наиболее распространенного, который, благодаря принимаемым центральными властями мерам, призван стать официальным государственным языком. Проблему национального государственного языка можно считать решенной в странах Северной Африки – Алжире, Марокко, Тунисе, Ливии, Египте, а также в Мавритании и Судане, где им стал язык большинства – арабский. В Танзании, где распространение языка суахили поощрялось и прежде, на всей территории страны господствует единый язык. Языковая проблема отсутствует в таких государствах Африки, как Сомали, Уганда, Бурунди, Руанда, Лесото и Ботсвана, где в каждом из них почти все население говорит на едином национальном языке (см.: Ольдерогге, 1969, 155 – 156). Однако в ряде развивающихся стран вследствие чрезвычайной этнолингвистической пестроты населения быстрое решение проблемы единого национального государственного языка оказалось невозможным. Выделение одного из функционирующих национальных языков в качестве государственного могло бы повлечь за собой нарушение социального равновесия, ибо в многоязычных странах, как правило, отсутствуют существенные различия в степени распространения языков, а искусственное повышение статуса и престижности языка одной этнической общности способно вызвать недовольство других. Опыт Индии, где в 50 – 60-е годы предпринимались попытки декретирования хинди в качестве единственного государственного языка, подтверждает этот вывод. По данным Д.А. Ольдерогге, общее число языков в Африке южнее Сахары составляет около 2.000. В Нигерии насчитывается свыше 100 языков, а в Республике Заир число языков и диалектов доходит до 856 (см.: Ольдерогге, 1969, 136). Многоязычие, отражающее многообразие этнического состава независимых государств Африки, при отсутствии национальных письменных языков
