Александр Реформатский - Введение в языковедение
Потому, что надстройка в классовом обществе является принадлежностью данного класса, а язык принадлежит не тому или иному классу, а всему населению и обслуживает разные классы, без чего общество не могло бы существовать.
Н. Я. Марр и последователи его «нового учения о языке» считали классовость языка одним из своих главных положений. В этом сказалось не только полное непонимание языка, но и других общественных явлений, так как в классовом обществе общим для разных классов является не только язык, но и экономика, без чего бы общество распалось.
Данный феодальный диалект был общим для всех ступеней феодальной лестницы «от князя и до холопа»[ 13 ], а в периоды капиталистический и социалистический развития русского общества русский язык так же хорошо обслуживал русскую буржуазную культуру до Октябрьской революции, как он позже обслуживал социалистическую культуру русского общества.
Итак, классовых языков нет и не было. Иначе дело обстоит с речью, о чем см. ниже (§4).
Вторая ошибка языковедов состояла в отожествлении языка и культуры. Это отожествление неправильно, так как культура – это идеология, а язык не относится к идеологии.
Отожествление языка с культурой влекло за собой целый ряд неверных выводов, так как данные предпосылки неверны, т. е. культура и язык не одно и то же. Культура в отличие от языка может быть и буржуазной и социалистической; язык, будучи средством общения, всегда общенароден, обслуживает и буржуазную и социалистическую культуру.
Каково же отношение между языком и культурой? Национальный язык есть форма национальной культуры. Он связан с культурой и немыслим вне культуры, как и культура немыслима без языка. Но язык не идеология, которая является основой культуры.
Были, наконец, попытки, в частности у Н. Я. Марра, уподобить язык орудиям производства.
Да, язык – орудие, но «орудие» в особом смысле. С орудиями производства (они являются не только вещественно–материальными фактами, но и необходимым элементом общественной структуры общества) у языка общее то, что они безразличны к надстройке и обслуживают разные классы общества, но орудия производства производят материальные блага, язык же ничего не производит и служит лишь средством общения людей. Язык – это идеологическое орудие. Если орудия производства (топор, плуг, комбайн и т. п.) обладают конструкцией и устройством, то язык обладает структурой и системной организацией.
Таким образом, язык нельзя причислить ни к базису, ни к надстройке, ни к орудиям производства; язык нетожествен культуре, и язык не может быть классовым.
Тем не менее, язык – это общественное явление, занимающее свое, особое место среди других общественных явлений и обладающее своими специфическими чертами. Каковы же эти специфические черты?
Так как язык, будучи орудием общения, является одновременно и средством обмена мыслями, естественно возникает вопрос о соотношении языка и мышления.
В отношении этого вопроса существуют две противоположные и в равной мере неправильные тенденции: 1) отрыв языка от мышления и мышления от языка и 2) отожествление языка и мышления.
Язык – достояние коллектива, он осуществляет общение членов коллектива между собой и позволяет сообщать и хранить нужную информацию о любых явлениях материальной и духовной жизни человека. И язык как коллективное достояние складывается и существует веками.
Мышление развивается и обновляется гораздо быстрее, чем язык, но без языка мышление – это только «вещь для себя», причем не выраженная языком мысль – это не та ясная, отчетливая мысль, которая помогает человеку постигать явления действительности, развивать и совершенствовать науку, это, скорее, некоторое предвидение, а не собственно видение, это не знание в точном смысле этого слова.
Человек всегда может использовать готовый материал языка (слова, предложения) как «формулы» или «матрицы» не только для известного, но и для нового. В главе II («Лексикология») будет показано, как можно в языке находить средства выражения для новых мыслей и понятий, как можно создавать термины для новых объектов науки (см. § 21). И именно, находя себе нужные слова, понятие делается не только понятным для других членов общества, но и для того, кто эти новые понятия хочет ввести в науку и в жизнь. Об этом когда–то говорил греческий философ Платон ( IV в. до н. э.). «Смешным, думается мне, Гермоген, может показаться, что вещи становятся ясными, если изображать их посредством букв и слогов; однако это неизбежно так» («Кратил»)[ 14 ].
Каждый педагог знает: только тогда он может утверждать то, что он преподает, когда ему ясно – когда он сможет словами рассказать это своим ученикам. Недаром римляне говорили: Docendo discimus («Обучая, учимся»).
Если мышление не может обойтись без языка, то и язык без мышления невозможен. Мы говорим и пишем, думая, и стараемся точнее и яснее изложить свои мысли в языке. Казалось бы, что в тех случаях, когда в речи слова не принадлежат говорящему, когда, например, декламатор читает чье–нибудь произведение или актер играет роль, то где же тут мышление? Но вряд ли можно актеров, чтецов, даже дикторов представлять себе как попугаев и скворцов, которые произносят, но не говорят. Не только артисты и чтецы, но и каждый, кто «говорит чужой текст», по–своему его осмысливает и подает слушателю. То же относится и к цитатам, употреблению пословиц и поговорок в обычной речи: они удобны, потому что удачны, лаконичны, но и выбор их, и вложенный в них смысл – след и следствие мысли говорящего. В общем, обычная наша речь – это набор цитат из известного нам языка, словами и выражениями которого мы обычно пользуемся в нашей речи (не говоря уже о звуковой системе и грамматике, где «новое» никак нельзя изобрести).
Конечно, бывают такие ситуации, когда данный говорящий (например, поэт) не удовлетворяется «затасканными, как пятаки», обычными словами и создает свои (иногда удачно, иногда неудачно); но, как правило, новые слова поэтов и писателей чаще всего остаются достоянием их текстов и не входят в общий язык, – ведь они и образованы не для передачи «общего», а для выражения чего–то индивидуального, связанного с образной системой данного текста; эти слова и не предназначены для массовой коммуникации и для передачи общей информации.
Эту мысль в парадоксальной форме высказывал греческий философ II в. н. э. Секст Эмпирик, который писал:
«Подобно тому, как человек, лояльно придерживающийся известной монеты, имеющей хождение в городе согласно местному обычаю, может беспрепятственно производить денежные операции, имеющие место в том городе, другой же, такую монету не принимающий, но чеканящий какую–то иную, новую монету для себя самого и претендующий на ее признание, будет делать это впустую, так и в жизни тот человек близок к сумасшествию, кто не желает придерживаться речи, принятой подобно монете, но (предпочитает) создавать свою собственную»[ 15 ].
Когда мы думаем и желаем передать кому–то то, что осознали, мы облекаем мысли в форму языка.
Таким образом, мысли и рождаются на базе языка и закрепляются в нем. Однако это вовсе не означает, что язык и мышление представляют тожество.
Законы мышления изучает логика. Логика различает понятия с их признаками, суждения с их членами и умозаключения с их формами. В языке существуют иные значимые единицы: морфемы, слова, предложения, что не совпадает с указанным логическим делением.
Многие грамматисты и логики XIX и XX вв. пытались установить параллелизм между понятиями и словами, между суждениями и предложениями. Однако нетрудно убедиться, что вовсе не все слова выражают понятия (например, междометия выражают чувства и желания, но не понятия; местоимения лишь указывают, а не называют и не выражают самих понятий; собственные имена лишены выражения понятий и др.) и не все предложения выражают суждения (например, вопросительные и побудительные предложения). Кроме того, члены суждения не совпадают с членами предложения.
Законы логики – законы общечеловеческие, так как мыслят люди все одинаково, но выражают эти мысли на разных языках по–разному. Национальные особенности языков никакого отношения к логическому содержанию высказывания не имеют; то же относится и к лексической, грамматической и фонетической форме высказывания в том же языке; она может быть в языке разнообразной, но соответствовать той же логической единице, например: Это громадный успех и Это огромный успех. Это их дом и Это ихний дом, Я махаю флагом и Я машу флагом, [эт тврок] и [эт творх] и т. п.
В отношении связи языка и мышления одним из основных вопросов является тип абстракции, которая пронизывает весь язык, но различна по его структурным ярусам, лексическому, грамматическому и фонетическому, что и определяет специфику лексики, грамматики и фонетики и особое качественное различие их единиц и отношений между ними[ 16 ].
