Николай Замяткин - Вас невозможно научить иностранному языку
Несколько минут я напряженно размышлял, указать ли на обнаруженное и если да, то в какой форме это сделать. Я находился в весьма затруднительной ситуации. Под вопросом мог оказаться авторитет профессора — в учебном процессе вещь крайне нежелательная. А вдруг это?.. Нет, не может быть — на внезапную спецпроверку, организованную какой-нибудь Всеамериканской Чрезвычайной Грамматической Комиссией с целью тестирования вашего покорного слуги на предмет знания орфографии русского языка, о которой мне было подумалось, это явно было не похоже — слишком топорная работа, хотя кто их, этих американцев, знает? Оставить всё как есть мне было почему-то затруднительно — должно быть, мешала моя старомодная щепетильность. Что делать? Как быть? Извечные вопросы…
Ситуация, впрочем, разрешилась сама собой — профессор вдруг встал во весь рост, в очередной раз тряхнул своей «суггестопедической» бородой и, объявив, что его ждут на важном совещании (я заметил, как в дверях мелькнул знакомый оренбургский платок профессорской зазнобы из-за самовара), бодрой трусцой покинул помещение. Все студенты тоже не менее резво встали и немедленно испарились, не выказав ни малейшего желания пообщаться с носителем языка, что я на их месте непременно бы сделал. М-да… Яблочки в этой «цитадели знания» попадали недалеко от яблони. Я остался сидеть совершенно один в пустой аудитории, испытывая, не постыжусь в этом признаться, весьма значительное облегчение. Через несколько минут я встал и прямиком — не обращая более внимания на «суггестопедическую» архитектуру — пошел к уже заждавшемуся меня моему старому верному «Понтиаку»…
Больше я не появлялся в этом университете, и в ответ на удивленные вопросы «матрешечного» Джона, намекающего на то, что через профессора можно было бы попытаться приискать себе теплое местечко в этом университете, уклончиво говорил, что мы с профессором не сошлись во взглядах на суггестопедическую субстантивацию несобственной прямой речи в эллиптических конструкциях со слабо выраженными предикативными отношениями в бифуркационной точке составного предложения. На что Джон чесал свой бритый солдатский затылок — бывший морской пехотинец всё-таки — и говорил, что «вашего брата интеллигента, млин, совсем, эта, не поймешь», опрокидывал в рот очередную рюмку холодной как лёд… эээ… кака-колы и затягивал свои, типа, любимые армейские песни…
За мою бытность преподавателя русского и начального французского языков у американских «зелёных беретов» со мной произошло достаточно большое количество интересных, в какой-то мере поучительных и просто забавных случаев, имеющих к изучению языков как самое прямое, так и в лучшем случае косвенное отношение. Я стараюсь без нужды не перегружать вас, мой любезный собеседник, примерами эпизодов второго рода (один раз мой ученик из военной разведки едва не надел на меня прямо в классе наручники и не отвез в местный особый отдел за весьма — как мне казалось — невинную шутку), но иногда соблазн это сделать настолько велик, что я просто ничего не могу с собой поделать. Как в этом случае, например.
Раннее лето. Теплый ветерок качает ветки старого дуба, обрамленные свежей молодой листвой, и треплет занавеску, задувая в окно класса, где происходят наши занятия. «Зеленые береты» корпят над переводом текста, который я им задал. Я же занят тем, что веду наблюдение в окно за жизнью типичной американской военной базы. Наш класс находится на втором этаже бывшей казармы довоенных времен, и мое окно является превосходной точкой для такого рода наблюдений. Разве что наша казарма расположена в тихом лесистом месте у небольшого заросшего осокой озерка, где обыкновенно развертывается не так много интересных событий какого-либо рода. Однако я терпелив, и у меня есть время — весь день, а также неисчерпаемый запас текстов для моих учеников.
Достаточно скоро — через какой-то час-другой — мое терпение вознаграждено, и внизу разворачивается целое представление. К нашему зданию подъезжают два армейских джипа и один грузовичок. Из них выходят пять-шесть солдат в камуфляже и начинают о чём-то совещаться. Минут через десять они достигают решения сесть и перекурить «энто дело». Минут через пятнадцать подъезжает еще один джип, из которого выходит сержант с планшеткой. Солдаты гасят свои сигареты и поднимаются. Сержант подходит к ним и дает какие-то указания. Солдаты идут к грузовичку и выгружают из него газонокосилку. Происходит еще одно совещание, после которого в газонокосилку заливается бензин. После получасовых манипуляций разного рода, попыток косилку завести, многочисленных совещаний и дружеских переругиваний нецензурного характера газонокосилка таки оживает и приходит в движение. Я недовольно морщусь — воющий звук газонокосилок, этого бича Америки, настиг меня и здесь — в этой тихой военной обители, где я нашел свое временное пристанище. «Зеленые береты» с сочувствием поглядывают на меня. Я вздыхаю и отхожу от окна вглубь классной комнаты.
Завывания, скрежет и треск вокруг нашего здания продолжаются час, а затем и другой. Я расхаживаю по классу и периодически выглядываю в окно с тайной надеждой, что, «проглотив» очередной булыжник, ненавистная косилка захлебнется. Но самым огорчительным для меня образом диспозиция от часа к часу совершенно не меняется: один солдат ходит за оказавшейся необычайно выносливой армейской газонокосилкой, двое охраняют канистру с горючим, сержант со своим помощником стоят в тени деревьев, время от времени сверяя ход работ с вложенной в планшетку картой и утвержденным сверху генеральным планом «операции». Остальные «воители» тоже сидят в тени под деревом неподалеку, безучастно наблюдая за происходящим.
Я смотрю в окно и не могу не качать головой — мой комментарий к армейским порядкам в «этой стране» и приглашение моих «зеленых беретов» к продолжению нашего с ними давнишнего разговора. Они, конечно, давно ждали этого и виновато начинают оправдываться, что это, дескать, армия со своими штучками, и они, «зеленые береты», не имеют к этому ни малейшего отношения (американские «зеленые береты» традиционно презирают собственно армию и не считают себя ее частью, хотя и являются формально этой частью). «Не имеют отношения к чему?» — можете, можете поинтересоваться вы, мой любезный собеседник, ведь кошение травы — пусть и под окнами школы, где идут занятия, не является таким уж неслыханным делом, а тем более делом, за которое надо оправдываться. Совершенно с вами согласен. Кошение травы — это есть весьма обычное и даже похвальное для Америки и американской армии дело. Но я забыл вам сказать, что вокруг нашей бывшей казармы уже много лет практически нет никакой травы, за исключением редких сухих былинок, и всё покрыто камнями, галькой, еловыми шишками и песком, по которым и таскает весь день свою газонокосилку солдат под бдительным оком начальства.
Я опять вздыхаю, отворачиваюсь от окна и в очередной раз говорю моим виновато улыбающимся ученикам: «И это вам мы проиграли „холодную войну!“»…
И еще одна быль, на этот раз имеющая самое что ни на есть прямое отношение к изучению иностранных языов, а именно к методологии преподавания языков в Соединенных Штатах Америки. Директор нашего Центра в Форте Льюис всегда проявляла трогательную заботу о повышении нашей профессиональной квалификации. С этой благородной целью она приглашала к нам разнообразных лекторов-методологов из разных концов страны. Они приезжали на два-три дня, а иногда и на одну-две недели и проводили семинары, на которых растолковывали нам, как надо преподавать иностранные языки должным образом. От нас требовалось обязательное присутствие. Активный интерес — или хотя бы его суррогат — к излагаемому материалу тоже поощрялся. Полное согласие с точкой зрения разъездных методологов хотя и не требовалось официально, но молчаливо подразумевалось, ибо если бы мы хоть что-то понимали в методологии, то уже давно сами бы стали докладчиками, вместо того чтобы быть частью обучаемой массы. Впрочем, такой взгляд на данный вопрос существует не только в Америке.
Методологи заученно бодро излагали компиляцию общепринятых на данный момент взглядов на изучение иностранных языков и приглашали нас согласиться с их безупречной логикой и мощной аргументацией, что мы, будучи воспитанными людьми (и не желая кусать кормящую нас руку), и делали, осыпаемые нескончаемым потоком внушительно звучащих, но каких-то малопонятных терминов. Но однажды плавное течение занятий было нарушено самым прискорбным образом. Виновником сбоя в летаргическом спокойствии учебного процесса был не кто иной, как ваш покорный слуга. Я думаю, мой любезный собеседник, что вы этому уже не очень удивлены.
Произошло следующее. Методологи стали показывать нам видеофильм, с энтузиазмом отрекомендовав его как практически идеальный образчик правильных занятий иностранным языком, напирая при этом на чрезвычайный профессионализм и изобретательность снятых в этом фильме преподавателей. Фильм был снят на уроке английского языка как иностранного для аудитории, состоящей из «новоамериканцев» — смеси азиатов, восточноевропейцев, мексиканцев и так далее. Такие занятия являются стандартными и проводятся бесплатно для иммигрантов, имеющих статус какого-либо рода беженцев и получающих государственное пособие. Одно из условий получения этого пособия — посещение бесплатных занятий английским языком. Темой урока в фильме оказались бирки на одежде, инструктирующие, каким образом эту одежду подвергать стирке. Все прекрасно знают, о чём я говорю — рекомендуемая температура воды, ручная или машинная стирка и что-то там еще в этом духе. Тема не ахти: ведь на этих бирках почти нет слов, а есть символы — как раз с целью понимания инструкций всеми, в том числе и незнающими язык. Но при известном умении можно обыграть и такую ситуацию и извлечь из нее некоторый материал для урока — минут на десять-пятнадцать. К чему я внутренне и приготовился, ожидая по истечении этого периода времени перехода к иной теме. Однако этого не происходило. Преподаватели с прикленными к их лицам пластмассовыми улыбками, почти ничего не говоря, совали эти бирки ученикам под нос двадцать минут, потом тридцать минут и весь урок — пятьдесят минут (нам показали концовку урока, так что все мои сомнения на этот счет были полностью рассеяны).
