Людмила Гоготишвили - Непрямое говорение
Отношения между темой и тоном могут пониматься по-разному. Чаще всего они рассматриваются либо изолированно, либо в жесткой связке. В первом случае берутся в расчет или только тематические соотношения компонентов (чистая семантика), или только аксиологические связи (например, в стилистике). Во втором случае, наоборот, между тематикой и тоном усматривается глубинная сущностная связь. [107]
У Бахтина и здесь своя, причем та же логика. Тон и тема соотносятся между собой как два голоса, то есть тематическая и тональная сферы, как и голоса ДС, рассматриваются как имеющие в реальной речи одновременно независимое и взаимосвязанное существование и как способные вступать между собой в диалогические отношения. Объединение в речи тематизма и тональности, по Бахтину, обязательно, но обязательно при этом и одновременное сохранение каждой стороной своей специфики, что означает свободную комбинаторностъ сращений тематизма и тона, их изменчивость и текучесть. Это – фундаментальный постулат всех бахтинских текстов. Выражался он по-разному, начиная с известного тезиса о том, что значения как таковые формируются оценкой, и кончая часто воспроизводимой идеей о словах как простых материальных носителях для нужной нам диалогической интонации.
Тональность, таким образом, уравнена в смысловых правах с тематизмом. В известном смысле тональная сфера даже доминирует у Бахтина над тематической, поскольку она «ближе» к персоналистической границе голосов, сохраняя показатели голосового разделения и при полном погашении тематических различий. Не случайно именно на основе тонального критерия строится одна из наиболее часто воспроизводимых бахтинских формул полифонии, звучащая как проведение одной и той же темы по разным сознаниям, в которых эта тема получает различную акцентуацию, что может менять и ее «последний смысл».
Будучи повышена в смысловом «чине», тональность становится и не менее синтаксически многофункциональной, чем тематизм. Тон, по Бахтину, может занимать обе главенствующие синтаксические позиции – и позицию субъекта, и позицию предиката. При этом тон может обладать абсолютной независимостью от темы: автор может подключиться в ДС к чужому тематическому высказыванию с помощью одной только его тональной предикации. Формальные грамматические показатели предикативного акта уже как бы «естественно» отступают здесь на второй план.
Приведем для иллюстрации как самой тональной предикации, так и ее сходств и различий с вышеописанной тематической предикацией еще один бахтинский пример двуголосой конструкции (из «Нови» Тургенева):
«Зато Калломейцее воткнул, не спеша, свое круглое стеклышко между бровью и носом и уставился на студентика, который осмеливается не разделять его „опасений“ (ВЛЭ, 132).
В отличие от первого примера (с Мердлем) здесь не авторская речь вклинена в чужую, а чужая речь вклинена в авторскую. Можно условно назвать гибридные конструкции первого типа «скрытой авторской речью», второго типа – «скрытой чужой речью», но механизм двуголосия в обоих типах один и тот же. Принципиальное же отличие состоит не в этом, а в природе исходящей от автора диалогической предикации: в первом примере она осуществляется тематически, во втором – тонально.
Разберем второй пример по той же схеме, что и первый. Сколько здесь референтов и каков их соотносительный статус? Авторский голос предицирует в общей сложности три раза. Во-первых, самого Калломейцева как «обычного» внелингвистического референта (воткнул и уставился..), во-вторых, студентика и, в-третьих, предикат ЧР к этому же студентику. Первую предикацию мы, чтобы еще более не утяжелять рассуждение, оставляем здесь в стороне, [108] сосредоточившись на второй и третьей предикации, тем более, что ядро ДС сконцентрировано именно в них. В этих двух предикациях, как и в примере с Мердлем, авторский голос имеет два разноприродных референта: во-первых, студентика и, во-вторых, предикат речи Калломейцева об этом же студентике. Тот же и механизм: автор предицирует и студентика (то есть референт самой ЧР), и предикат речи Калломейцева об этом студентике с помощью одного и того же предиката. Действует здесь, следовательно, и принцип референциального основания вторичной авторской предикации.
Отличие же, и принципиальное, от нашего первого примера с Мердлем здесь в том, что в данном случае вторичная авторская предикация к предикату ЧР не имеет изолированно-«самоличного» тематического выражения и наложена как бы поверх тематического предиката самой ЧР. В содержательном отношении Студентик, который осмеливается не разделять его опасений – это одновременно и чужая речь Калломейцева о студентике, и первичный предикат авторской речи о том же студентике (безакцентно взятая тематическая сторона этого выражения равно здесь принадлежит и Калломейцеву, и автору), и, в-третьих, вторичная авторская предикация, направленная уже не на студентика, но на тональный компонент предиката речи Калломейцева об этом студентике. Эта последняя «невидимая» предикация осуществляется с помощью тональной переакцентуации тематики чужого предиката: мы одновременно чувствуем в этом фрагменте и тон высказывания о студентике самого Калломейцева, «которому не до иронии», и иронизирующий над этим высказыванием голос (тон) автора. Если в случае тематического ДС мы могли в объяснительных и иллюстративных целях эксплицировать глубинную семантическую структуру вторичной предикации в имеющих привычный грамматический вид предикативных синтаксических конструкциях, то в данном случае это становится практически невозможным (попытка лексически и грамматически эксплицировать вторичную предикацию в тональных ДС требует, как минимум, разработки особого формализованного метаязыка).
И тем не менее, вторичный предикативный акт в тональных ДС отчетливо ощутим. Так же, как это происходило в первом – тематическом – примере, тона разных голосов вступают здесь между собой в фундаментальные для соотношения голосов в ДС предикативные отношения: тон чужой речи занимает позицию синтаксического субъекта, авторский тон – позицию предиката. Имеется здесь и референциальное основание вторичной тональной предикации, синтаксически связывающее ее с чужой речью, – студентик. Если в первом примере с Мердлем вторичная предикация осуществлялась между тематическими компонентами, то здесь в качестве синтаксического субъекта выступает тон и тоном же он предицируется.Тематизм и тональность. Можно, следовательно, говорить, что среди разновидностей ДС имеются два таких варианта скрытых двуголосых конструкций, различие между которыми проходит по границе между тематической и тоновой сферами: 1) в одной гибридной конструкции без всяких синтаксических показателей предикативно скрещены отчетливо разделяемые тематические фрагменты разных голосов (пример с Мердлем); 2) в одной гибридной конструкции без всяких синтаксических показателей в одном и том же тематическом фрагменте соединены разные акценты двух голосов (пример с Калломейцевым). В первом случае предикативно скрещиваются тематические компоненты, во втором – тональные.
В терминах предикативного акта это различие поддается более дифференцированной формулировке: если чужой голос размещается – с точки зрения формально выраженной внешней (не глубиной) синтаксической структуры самого ДС – в позиции субъекта, то он предицируется автором тематически (случай с Мердлем); если же чужой голос размещен с точки зрения внешней синтаксической структуры ДС в позиции предиката, то, трансформируясь «волей» авторского голоса в субъект скрытого диалогического предицирования, он предицируется автором тонально (интонационно).
Тональность и тематизм составляют, таким образом, самостоятельные разновидности диалогической предикации. Наиболее интересны, конечно, случаи разного рода совмещений той и другой предикации, но это – тема следующего раздела, поскольку именно в этом направлении лежит дорога к полифонии. Здесь нам пока важно зафиксировать, что и в тематической, и в тональной предикации действуют одни и те же «скрытые» синтаксические механизмы.Диалогизм вторичной предикации как первая половина ответа на лингвистическую загадку ДС. Итак, два равно слышимых голоса вступают в предикативную синтаксическую связь только во вторичной предикации; именно в ней, следовательно, сконцентрирована лингвистическая загадка ДС, от толкования которой зависит понимание и самого двуголосия, и, с другой стороны, монологизма и полифонии.
Может показаться, что поиск термина для определения «загадочной» специфики вторичной предикации лишь риторически имитируется нами. Действительно, искомый термин лежит на поверхности и уже назывался нами: специфика вторичной предикации состоит в ее диалогичности. Между субъектом и предикатом вторичной авторской предикации, поскольку они исходят от разных голосов, устанавливаются диалогические отношения, то есть отношения, аналогичные отношениям между репликами реального диалога. В плане это отношения согласия, несогласия, вопроса, ответа, иронии, благоговения и т. д.
