Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
М. Вульфарт уехала с Рижского взморья еще до возвращения Брюсова в Москву: первая ее открытка отправлена ему из Тальсена (ныне Талси) в Майоренгоф (ныне Майори; ближайшее к санаторию Максимовича почтовое отделение) 27 января 1914 г. на имя «А. Bakoulin» («конспиративный» прием; фамилию своего деда со стороны матери А. Я. Бакулина Брюсов неоднократно использовал и в печати как один из своих псевдонимов),[454] следующее письмо – от 30 января – уже в Москву. Новая их встреча состоялась в Петербурге в середине февраля 1914 г., М. Вульфарт приезжала к ее общей с Брюсовым знакомой по санаторию Максимовича Елене Павловне Шапот; по возвращении в Ригу она послала Брюсову 18 февраля две телеграммы: «Привет моему мальчику корзина найдена – глупая девочка» (видимо, подразумевается полученная от Брюсова корзина цветов), «Привет от твоей глупой девочки», – и в тот же день письмо в Москву с обращением: «(“Милый”) мой глупый и гадкий мальчик!»[455] Эти незатейливые фразы отчасти проливают свет на характер отношений и стилистику игрового поведения, которые складывались у Брюсова с его новой возлюбленной. Впрочем, семейное положение Брюсова и в данном случае накладывало свой отпечаток и давало повод его юной подруге для душевных волнений. Так, по возвращении из Петербурга М. Вульфарт писала Брюсову (19–23 февраля 1914 г.): «Мне тетя, напр<имер>, следующее говорит: милая, знай, что мы желаем тебе только добра, и поэтому выслушай меня: я знаю (она говорит) и все знают, что В. Я. в тебя влюблен, но ты ведь должна знать, что у него жена, и ты им разрушишь жизнь. Как тебе не совестно ‹…› Бранят меня с утра до вечера. ‹…› Я себе никогда не прощу, что поехала теперь в Петербург». Или – по получении известия о болезни И. М. Брюсовой (Рига, 29 апреля 1914 г.): «Валерий, даю Вам честное мое слово, что если мне не напишете, что с ней, почему она заболела, именно чем она страдает и т. д., Вы ничего больше от меня не узнаете. Должно быть, она из-за меня страдает, и этого я не переношу. Я покончу <c> собой, если это так…»[456]
И. М. Брюсова действительно была сильно озабочена новым увлечением своего супруга и даже, разузнав о его встрече с Вульфарт в Петербурге, обратилась с упреками в посредничестве к Е. П. Шапот. Последняя объяснялась в письме к ней от 13 марта 1914 г.: «Втроем мы бывали в театре, смотрели Петербург. Бывали в ресторане. ‹…› Может, Вы считаете недопустимым, что я, зная многое, не отвернулась от Манечки и В. Я. и не разыграла комедию, которую разыгрывали все санаторские гусыни. Я не могу, я не умею оценивать то, что не подлежит суду людей».[457] Узнав об этой переписке, Брюсов в свою очередь написал Е. П. Шапот (17 марта 1914 г.): «Вернувшись из Петербурга, я рассказал, что виделся там, часто, с Вами и с Манечкой, – только это. ‹…› И. М. приняла мои слова очень остро, и были у нас печальные разговоры ‹…› ни о каких фактах я ей ничего не сообщал (даже не говорил, что Манечка жила у Вас). Психологию И. М. я понимаю (как стараюсь понять психологию всех, с кем встречаюсь), но понимание это еще нисколько ее письма не оправдывает».[458]
Вновь они встретились в Риге в конце апреля – начале мая 1914 г. Стихотворение Брюсова «В старинной Риге» (1 мая 1914 г.) – тому почти документальное подтверждение:
Здесь, в старинной Риге,В тихий день ненастья,Кротко я встречаюМаленькие мигиМаленького счастья.‹…›Иль влюблен я снова?Иль я снова молод?[459]
Вообще едва ли не все брюсовские стихотворения любовной тематики, относящиеся к 1914–1915 гг., так или иначе связаны с образом рижской возлюбленной поэта. Это – и «Безвестная вестница» (1914),[460] предвосхищающая «неназванную, безвестную» из венка сонетов, и названная по имени (и многократно возвеличенная анафорическим повторением заглавной буквы имени во всех словах) героиня мадригала «Мой маяк» (1914):
Мой милый маг, моя Мария, –Мечтам мерцающий маяк.Мятежны марева морские,Мой милый маг, моя Мария,Молчаньем манит мутный мрак…Мне метит мели мировыеМой милый маг, моя Мария,Мечтам мерцающий маяк![461]
2 мая 1914 г. Брюсов вместе с М. Вульфарт побывал в Зегевольде (ныне Сигулда) под Ригой – в значимом для него месте, где был похоронен высоко ценимый им Иван Коневской (ранее он посетил Зегевольд вместе с Ниной Петровской в июле 1911 г., десять лет спустя после гибели поэта, и тогда же написал стихотворение «На могиле Ивана Коневского»[462]); в этот день они оттуда отправили Е. П. Шапот в Петербург приветственную открытку.[463] 5 мая они расстались. В письме от 12 мая Вульфарт укоряла Брюсова: «Удивляюсь, что за все время, уже неделя как ты из Риги, и получила я лишь секретку из поезда да телеграмму. А где же письмо, которое ты обещал из Петербурга?»[464] Разлука компенсировалась интенсивной перепиской (сохранилось 39 писем Вульфарт к Брюсову за 1914 г., его же письма к ней, по всей вероятности, утрачены); при этом Вульфарт постоянно терзалась вынужденным одиночеством и неопределенностью своего положения: «Но Валерий! почему Вы раньше не согласились со мной, когда я Вам говорила, что я Вам скоро надоем, когда уверяла Вас, что я слишком незначительный человек для Вас. Действительно, что же во мне, в самом деле? такая же смертная, как все остальные! (не больше чем маленькая девочка…) ‹…› Напишите проще, и если Вы этого сами желаете, я Вас совсем освобожу от себя, я не желаю Вас мучить, но – и не желаю играть! ‹…› Валерий! так и знайте, я Вас никогда не забуду, даже – если Вы это захотите. Мне это все равно! Прощайте пока, а кто знает, мож<ет> быть, навсегда!»[465]
Цитированное письмо датировано 29 июля 1914 г., а десятью днями раньше, 19 июля, Германия объявила войну России. Парадоксальным образом война не разъединила, а вновь сблизила Брюсова с его возлюбленной. В августе Брюсов отправился на театр военных действий как корреспондент «Русских Ведомостей». Основным местом его пребывания до апреля 1915 г. включительно стала Варшава,[466] куда прибыла с ним и М. Вульфарт, ставшая на это время постоянной спутницей его жизни (в квартире в доме № 1 по Мазовецкой улице); Брюсов заехал за ней в Тальсен по дороге из Москвы (27 августа 1914 г. он надписал в Тальсене Фердинанду Вецвиэту 15-й том своего Полного собрания сочинений и переводов; эту надпись воспроизводит А. Приедитис в указанной выше статье). Более полугода совместного проживания в Варшаве (с учетом постоянных разъездов Брюсова по нуждам корреспондентской работы) оказались самой продолжительной, но и финальной стадией развития их отношений. После возвращения поэта в Москву последовала целая серия писем Вульфарт из Варшавы, в которых выражались надежды на новое соединение, а также сетования по поводу брюсовского недуга, о котором ей стало известно, – пристрастия к морфию (25 июня 1914 г.: «Это твоя погибель – ты это знаешь. К сожалению, и я знаю, что ты никогда этого не бросишь. Моя любовь тебе мало для этого. Пусть будет проклята та, которая тебя погубила.[467] Я помочь не в силах. Я знаю это. ‹…› Ведь я хочу, чтобы наша жизнь устроилась совсем по-другому. Я хочу жить, жить, но не смогу же я жить, видя тебя погибающим, этого я не могу, тогда лучше вместе. ‹…› Клянусь тебе, что я умру, если ты не бросишь»[468]). Последнее в 1915 г. письмо Вульфарт к Брюсову датировано 8-м июля, в нем она сообщала, что решила остаться в Варшаве (ее близкие родственники в том же году эвакуировались в Воронеж).
После этого Брюсов и Мария Вульфарт более никогда не встречались. Ее сестра Эрика Владимировна Вульфарт написала Брюсову из Воронежа 20 апреля 1916 г.: «…не знаете ли Вы кое-что про Маню» – и спрашивала ее адрес.[469] Среди писем Марии Вульфарт к Брюсову сохранилось присланное «Обществом польских евреев» (16 июля 1917 г.) сообщение о том, что она живет в Варшаве и ожидает денежной помощи; 8 августа 1917 г. Брюсов переправил через эту организацию для нее 100 рублей. Приводим в извлечениях последнее ее письмо к нему.
Варшава, 20-ого июня 1918.
Многоуважаемый г-н Брюсов!
Уже минуло 3 ½ года с тех пор, как не имею известий от моих родителей, а также от родных и знакомых. Это очень печально и очень больно. Неужели Вы никак не могли мне несколько слов написать. ‹…› Сейчас нахожусь в больнице, ибо нервы мои ужасно страдают. ‹…› Умоляю Вас, Валерий Яковлевич, немедленно, если возможно телеграммой, сообщить, где все находятся, а также о себе. ‹…› Еще раз умоляю сообщить мне о судьбе моей матери, сестер и братьев. ‹…› Поймите, больше 4 лет быть совершенно одной. Это не так легко и просто, да еще не имея денег. Если кому-нибудь возможно, очень бы попросила, мне выслать немного денег. Ибо мне они нужны. Итак, надеюсь, Вы меня не оставите на произвол судьбы. Неужели Вы меня уже забыли. Но, может быть, Бог нам еще поможет сойтись, тогда мы поговорим. ‹…›
