Анатолий Анисимов - Компьютерная лингвистика для всех: Мифы. Алгоритмы. Язык
Сам гипноз также как-то связан с рекурсивным погружением сознания. Гипнотизер что-то говорит или даже просто молчит, но фиксирует ваше внимание, и в какой-то неуловимый момент его копия возникает у вас в голове где-то сзади, и уже оттуда звучит его повелительный голос. Он виден еще впереди, но уже и внутри. Сознание раскачивается в глубину и обратно, туда и обратно, и отключается. Остается только голос, который теперь уже может заняться внушением. Гипноз, как и картины старых мастеров, вызывает одновременное совмещение в сознании далекого и близкого, что приводит к полному или частичному отключению сознания.
Подведем итог. Рекурсия в лингвистике и в искусстве вообще применяется для раскрытия протяженности и глубины действия, пространства, времени и любых других параметров бытия. В арсенале лингвистической рекурсии множество выразительных схем. Это простые повторы слов: далеко-далеко, глубоко-глубоко, тайная тайных («… Ансельм шагнул мимо сторожа в расселину и через чашу золотых колонн — в тайная тайных голубых недр» (Г. Гессе, «Ирис»)); в некоторых языках — составные глаголы, указывающие на усилие и протяженность действия (в английском — добавка глагола do; «I do know»), перестановочные («Ночь, улица, фонарь, аптека… аптека, улица, фонарь») и замыкающие начало и конец повествования прямые повторы слов; повторы сюжетных схем развития; рекурсивные вызовы одной схемы с разным наполнением параметров. Рекурсия вызывает чувство тревоги, так как она связана с ощущением глубины.
Человек все полнее познает природу. Пытается эмоционально ощутить всю глубину бытия. Процесс, начатый в эпоху Ренессанса, привел к появлению мощного рекурсивного разума, вступающего в противоречие с древним инстинктом самосохранения. Человек с неизбежностью вступает в грустные края своих отражений.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накалв этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал,при содействии луж порождает эффект изобилья.Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, —Это чувство забыл я[109]
ДРЕВНИЕ, ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА
Давние времена, когда мифы еще ждали своего появления. Человек, смутно осознающий свой разум, задумчиво вглядывается в зеркальную гладь лесного озера. В нем отразилась простая картина мира. Вот лес. Вот небо. Вот облака. А вот и сам человек. Он пристально всматривается в эти первые знаки, и ему казалось, что сейчас раскроется какая-то тайна. Он что-то чертит на прибрежном песке. Подул ветер. Задрожала вода, бесконечным количеством солнечных отражений разрушив простую картинку. И уже ничего не разглядеть в этом зеркале мира. Все меняется, дрожит, искажается. Направляясь к своим кострам, человек решил вернуться ночью, чтобы посмотреть на отражения звезд. А набежавшие волны надежно стерли первые имена, которые чертил человек.
Вернемся к историческому анализу структуры мысли. Как уже подчеркивалось ранее, мышление возникло как механизм опережающего анализа отдельного акта движения. Человеческий разум отсчитывает свою историю с того момента, когда в непрерывном действии он стал узнавать отдельные его составляющие части. Их всего три: источник действия (охотник), сам акт действия и его направленность (жертва). Звуковое выражение этой ситуации и составило первые предложения. Узнаем: подлежащее->сказуемое->дополнение. Трудно сказать, какие части действия стали узнаваться первыми. От этого зависит, что появилось раньше — глаголы или существительные. Об этом часто спорят филологи. Возможно, вначале стали узнаваться существительные, обозначающие жертву, затем действия и, наконец, их источник. Есть некоторые доводы в пользу такого порядка становления человеческого мышления и языка. На древних наскальных рисунках сцены охоты появились позже изображений отдельных животных, на которых охотился человек. И только потом появились рисунки хищников и богов.
Вначале язык был неразрывно вплетен в ткань бытия. Слова вырастали в оболочки вещей, а мир приобрел новое обозначающее измерение. Все новые фигуры мира раскрывались в этом растущем пространстве, возникали новые имена, стабилизировались порождающие конструкции языка. Вещи освещались словами, и в этом едва зарождавшемся свете Вселенная уже разглядывала свои отражения.
Разуму, научившемуся рациональному мышлению по типу охотник и его жертва, было недостаточно простого выделения частей действия. Он начинает применять тот же прием для комментирующих уточнений этих отдельных частей. Эти комментарии в свою очередь также могут уточняться. Здесь свои «охотники» и «жертвы». Возникает сложный способ отражения действительности, в котором слова сцепляются друг с другом в динамическом процессе постоянного уточнения основных единиц узнаваемого действия. Как на проявляющейся пленке, сначала выступают смутные пятна, затем они приобретают точные очертания, появляются детали, детали деталей и возникает все более точная фотография действительности. Время проявления такой «пленки» — века и, если ждать еще дольше, то проявятся новые неизвестные детали. Правда, старые подробности могут стереться от передержания в проявителе. Поэтому с развитием языка картина мира меняется, возникает новое восприятие действительности, раскрываются новые детали, но может утратиться то, что было когда-то хорошо знакомым. И только иногда в снах возвращаются мифы, драконы, первобытное звездное небо и первые слова.
Раннее конкретное мышление требовало точного описания объекта рассмотрения. Поэтому вначале язык (и мышление) развивался в плане развития уточняющих комментариев отдельных простых частей предложения. Получаются яркие описания подробностей в сочетании с не очень сложной структурой предложения. Такой стиль еще сохранился в поэмах Гомера. В любом месте «Илиады» или «Одиссеи» встречаются многочисленные уточнения и комментарии главных единиц предложения.
Рек — и оружия с тела, дымящиесь кровью, сорвавши.Отдал клевретам своим Менелай, предводитель народов;Сам же, назад обратяся, с передними стал на сраженье.Илиада, песнь тринадцатаяТою порою Патрокл предстал Ахиллесу герою,Слезы горячие льющий, как горный поток черноводныйМрачные воды свои проливает с утеса крутого.Илиада, песнь шестнадцатая
В «Одиссее» наиболее ярка подробная сцена убийства женихов. Так и видишь льющуюся кровь, полет копья, слышишь крики мечущихся женихов, свист стрел Одиссея. Нынешние опытные мастера слова также уточняющими комментариями и простыми схемами предложений добиваются образного представления событий. Так, например, пишет В. Астафьев:
«Рукава красной, со ржавчиной рубахи на нем были до локтей закатаны, на руках, загорелых до запястий, нзборождеиных наколками, поигрывали браслеты, кольца, печаткн; модерновые электронные часы светились многими цифрами иа обоих запястьях; в треугольнике вольно расстегнутого ворота рубахи иа темном раскрылье орла поигрывал крестик, прицепленный к мелкозернистой цепочке, излаженной под золото; нежно-васильковый пиджак со сверкающими пуговицами, с бордовыми клиньями в талии — одеяние жокея, швейцара или таможенника не нашей страны, — где-то недавно «занятый», то и дело сваливался с плеч».[110]
В эпоху Ренессанса слова приобретают таинственную власть над вещами. Расцветает магия, произносятся заклинания, ищутся сходство и подобие вещей.
«В XVI веке реальный язык — это не единообразная и однородная совокупность независимых знаков, в которой вещи отражаются словно в зеркале, раскрывая одна за другой свою специфическую истину. Это, скорее, непрозрачная, таинственная, замкнутая в себе вещь, фрагментарная и полностью загадочная масса, соприкасающаяся то здесь, то там с фигурами мира и переплетающаяся с ними, вследствие чего все вместе они образуют сеть меток, в которой каждая может играть и на самом деле играет по отношению ко всем остальным роль содержания или знака, тайны или указания. Взятый в своем грубом историческом бытии, язык XVI века не представляет собой произвольную систему; он размещается внутри мира и одновременно образует его часть, так как вещи сами по себе скрывают и обнаруживают свою загадочность как язык и так как слова выступают перед человеком как подлежащие расшифровке вещи. Великая метафора книги, которую открывают, разбирают по складам и читают, чтобы познать природу, является лишь видимой изнанкой другого, гораздо более глубокого переноса, вынуждающего язык существовать в рамках мироздания, среди растений, трав, камней и животных».[111]
