Татьяна Мюллер-Кочеткова - Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим
В сентябре 1825 года Вяземский писал А. И. Тургеневу в Париж: «Если вышел уже 2-ой том о Byron par M-me Louise Belloc, пришли мне его сей час и познакомься с ней да попроси ее указать наилучшие источники, в коих можно почерпнуть сведения о его жизни»[36]. Отсюда можно заключить, что первый том уже имелся у Вяземского.
В третьем номере «Московского Телеграфа» за 1827 год Вяземский сообщал: «Мы поручили одному из соотечественников наших, живущему в Париже, просить от г-жи Беллок, написавшей занимательную книгу […] о лорде Байроне, чтобы она указала на лучшие источники […]». М. П. Алексеев полагал, что этим лицом был В. Ф. Гагарин, брат жены Вяземского, находившийся во Франции[37]. Цитируемое выше письмо к А. И. Тургеневу доказывает, что речь шла о нем.
В июне 1826 года, находясь в Ревеле, Вяземский просит свою жену, Веру Федоровну, позаботиться о высылке ему книг. Из этого письма видно, что Вяземский особенно желал получить «два тома о лорде Байроне» г-жи Беллок, «которые были в моей московской библиотеке»[38].
Еще до этого, в 1825 году, Вяземский читал французский перевод книги Томаса Медвина, вышедший под заглавием «Conversations de Byron», и рецензию г-жи Беллок на это сочинение. Об этом свидетельствуют упоминание Вяземского о книге Медвина в письме к А. И. Тургеневу[39] и выписки из рецензии в его «Записной книжке»[40]. Отметим еще, что в архиве Вяземского сохранились две тетради с рукописной копией части французского перевода книги Медвина[41].
Все эти подробности важны потому, что они доказывают: уже в 1825 году Вяземский читал и письмо Байрона к Стендалю, по книге Медвина, и воспоминания Стендаля о Байроне, по первому тому сочинения г-жи Беллок. Можно не сомневаться в том, что Вяземский поделился впечатлениями со своими друзьями, и что эти интересные материалы стали известны и другим литераторам пушкинского круга.
Когда в 1829 году в журнале «Вестник Европы» появилось «Письмо Бейли к г-же Беллок о лорде Байроне»[42], и Пушкин, и его друзья уже были знакомы с воспоминаниями Стендаля по французским источникам.
Пожалуй, впервые в этих воспоминаниях прозвучали столь проницательные суждения о Байроне-человеке.
С присущим ему умением глубоко проникать в психологию личности, Стендаль раскрывает мучительные противоречия в душе Байрона, который «гораздо больше уважал в себе потомка норманских баронов[43], […] нежели автора Паризины и Лары» (мы цитируем перевод «Вестника Европы»). Стендаль отмечает, что английское высшее общество лишь «растравляло» душу Байрона, в то время когда общение с итальянцами делало его счастливым и добрым.
Стендаль говорит об «извержении» новых мыслей, высоких, благородных чувств, когда «великий человек бывал самим собою»; о глубоком чувстве, с каким Байрон воспринимал живопись. Французский писатель сообщает также о большом интересе Байрона к подробностям о походе Наполеона в Россию и о бегстве французов из Москвы. Вместе с тем он обращает внимание на противоречивое отношение Байрона к Наполеону, на то, что деспотическая «сторона сердца Наполеона совсем не была противною английскому пэру».
Перевод «Вестника Европы», может быть, и не был известен Пушкину. Но то, что поэт читал воспоминания Стендаля на французском языке, не вызывает никаких сомнений, так как они были использованы авторами книг о Байроне, имевшихся в личной библиотеке Пушкина. Мною подробнее рассказано в другой работе о том, какие материалы библиотеки поэта связаны со Стендалем[44]. Отмечу лишь, что во всех книгах о Байроне, принадлежавших Пушкину, так или иначе обращено внимание на Стендаля.
В книге Р. Далласа «Переписка лорда Байрона с другом […]»[45]полностью вошли и воспоминания Стендаля о Байроне, и письмо английского поэта к французскому писателю. Л. Хант, автор книги «Лорд Байрон и некоторые его современники […]»[46], неоднократно упоминает Стендаля как писателя, создавшего «справедливо ценимые произведения» и «превосходный набросок» личности Байрона, «взятый из жизни»… Маркиз Сальво, автор книги «Лорд Байрон в Италии и в Греции […]»[47], тоже ссылается на воспоминания Стендаля.
Среди книг, принадлежавших Пушкину, имелись также английское издание уже упомянутой книги Медвина[48]и «Мемуары лорда Байрона» – французский перевод книги, изданной Томасом Муром в 1830 году[49]. В третьем томе «Мемуаров» приведен отрывок из воспоминаний Стендаля о Байроне.
Кстати, появление «Мемуаров лорда Байрона» было настоящей сенсацией, так как было известно, что Мур уничтожил рукопись Байрона, подаренную ему поэтом с просьбой не публиковать ее при его жизни. Проспер Мериме, например, посвятил этой публикации две статьи, напечатанные во французской газете «National» 7 марта и 3 июня 1830 года.
Книга, изданная Муром, была у всех на устах. В России особой популярностью пользовался перевод г-жи Беллок. Уже в мае – июне 1930 года Вяземский читал эту книгу и не раз упоминал ее в письмах из Петербурга к жене. Пушкин также неоднократно ссылается в своих записях на Мура.
Если проследить за тем, что Пушкин написал о Байроне, то нельзя не признать, что одним из источников, откуда поэт почерпнул свои сведения, были воспоминания Стендаля о Байроне в его письме к госпоже Беллок: «Говорят, что Байрон своею родословною дорожил более, чем своими творениями»; «Байрон много читал и расспрашивал о России […]»[50]; об отношении Байрона к Наполеону и др.
Именно Стендаль, а не английская буржуазная критика, осуждал «дворянскую спесь» (Пушкин) Байрона. Томас Мур, например, находил предосудительным совсем иное – «необузданные страсти» Байрона, его «дерзкое презрение к общему мнению», отмеченные Пушкиным[51].
Итак, Пушкин познакомился со Стендалем уже в 1824 году, а Вяземский – не позже 1825 года. Одно то обстоятельство, что Стендаль был представлен русским писателям Байроном (его письмом к г. Бейлю), не могло не привлечь их внимание к автору брошюры «Расин и Шекспир».
Большой интерес Пушкина к спорам романтиков со сторонниками классицизма вызывает предположения, что памфлет Стендаля не прошел мимо внимания поэта. Такое мнение высказал, например, Б. В. Томашевский[52]. Но встречаются также противоположные суждения. Н. Литвиненко, например, отмечает близость воззрений Пушкина и Стендаля на театр, но утверждает, что поэт не был знаком с памфлетом французского писателя[53]. Л. И. Вольперт считает, что близость взглядов обоих авторов на романтическую трагедию и «истинный» романтизм – совпадение, связанное с тем, что и Пушкин, и Стендаль ориентировались на Шекспира[54]. Надо думать, что этот вопрос еще будет исследован детальнее.
В мае (или июне – точная дата не известна) 1825 года Пушкин благодарил Вяземского за присланные стихи французского поэта Казимира Делавиня и в связи с этим писал: «Конечно, он поэт, но все не Вольтер, не Гете… далеко кулику до орла! – Первый гений там будет романтик и увлечет французские головы бог ведает куда. Кстати: я заметил, что все (даже и ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме»[55].
Пушкин не развивает в этом письме свои мысли, а предпочитает «на досуге потолковать» об этом вопросе. Дело, по-видимому, не только в усталости, которую поэт в тот момент почувствовал, но и в осторожности. Находясь под наблюдением властей и опасаясь неприятностей для себя и для своих друзей и близких, поэт осторожен в своих письмах.
На чем основывается Пушкин в своем утверждении о французской литературе – «первый гений там […]»? Ни Виктор Гюго, ни тем более Альфред де Мюссе, который еще был подростком, не давали тогда основания для такого суждения. Ламартин, уже известный в это время поэт-романтик, тоже не был способен увлечь «французские головы бог ведает куда».
На мой взгляд, слова Пушкина вызваны публикацией французской печати, с которой связана и последующая мысль поэта о романтизме.
В марте месяце 1825 года в Париже вышла в свет вторая часть сочинения Стендаля «Расин и Шекспир». 7 апреля того же года в газете «le Globe» была напечатана статья, превозносящая этот памфлет. Мысли, высказанные в нем и изложенные в статье французской газеты, звучали поистине революционно.
Стендаль выступает в этом сочинении не только против неоклассицистов, которые рядят своих персонажей в «фальшивые» одежды и заставляют их произносить «фальшивые» тирады. Он обличает также реакционных романтиков, защищающих религию и королей, в частности, Шатобриана. Стендаль отвергает такие произведения, как роман Виктора Гюго «Ган-Исландец», написанный в духе «готических» романов, насыщенных тайнами и ужасами. Романтизмом, по мнению Стендаля, не является также «фальшивая чувствительность, претенциозное изящество, вымученный пафос» поэтов, разрабатывающих «мечтательный жанр»… Стендаль высмеивает «все унылое и глупое, вроде обольщения Элоа сатаной» (в одной из ранних поэм Альфреда де Виньи), которое многие считают романтическим, веря на слово поэтам из «Общества благонамеренной литературы»…
