Савелий Сендерович - Морфология загадки
Следующая очевидная особенность морфологии загадки заключена в неравенстве двух членов биномиальной структуры: описание сложно, отклик элементарен. Описание имеет собственную сложную структуру, тогда как отклик может быть предельно прост, может состоять из одного слова. За этим формальным различием стоит совсем другое, из него прямо не вытекающее и не очевидное, – логико-смысловое: описание не находится во взаимнооднозначных отношениях с откликом, одно и то же описание может иметь разные ответы. Наряду с этим загадке принципиально свойственно другое морфологическое несоответствие: в отличие от атомарного отклика, описание в загадке имеет сложную внутреннюю форму – оно в свою очередь представляет собой бином: соединение метафорического и буквального описания в форме, стирающей грань между ними и скрывающей необходимость двойной, так сказать, бифокальной установки зрения.
Биномиальная форма загадки обретает смысл только тогда, когда раскрывается ее функциональная задача. Загадочное описание в своей направленности на разгадку, с одной стороны, недостаточно, не обеспечивает однозначного опознания предназначенного для разгадки предмета, с другой, избыточно, превосходит потребность того, что принято считать очевидной функцией загадки – ее направленность на разгадку, включает элементы метафорического предмета, к разгадке отношения не имеющие. Этот избыток сигнификации открывает глубокое зияние между описанием и разгадкой – фундаментальную онтологическую особенность загадки. Описание и разгадка принадлежат двум различным порядкам сигнификации и поэтому должны рассматриваться не только в том очевидном плане, в каком загадка складывается из их взаимной, будь то неполной, пригнанности, но описательная часть загадки должна быть рассмотрена и в том плане, в котором она независима от своей очевидной направленности на разгадку. Тут уместно подозрение в том, что у описания, а следовательно, и у самой загадки, есть и другая, неочевидная функция. В этот момент загадка оказывается загадочнее, чем она представляет себя под личиной вопросно-ответной формы.
Новый угол зрения открылся исследователям непреднамеренно в ходе решения чисто практической задачи упорядочения собрания загадок, принадлежащих определенной устной традиции. После ряда малоудачных попыток оказалось, что даже самый большой корпус загадок некоторой традиции может быть компактно и элегантно классифицирован, если повернуться спиной к зарегистрированным разгадкам (целям загадки!) и сосредоточить свое внимание исключительно на загадочных описаниях. Оказалось, что устные традиции используют довольно ограниченный набор инструментальных, метафорических предметов, которые могут быть названы мотивами, и ограниченное число парадигм, по которым эти мотивы сочетаются.
Тут уместен следующий вопрос: не свидетельствует ли поддающееся инвентаризации, ограниченное число мотивов и парадигм, их соединяющих, о том, что загадочные описания данной традиции в совокупности выказывают некоторое содержательное предпочтение и связанны единым смысловым полем? Поставив вопрос о характере этого поля, прежде всего замечаешь, что разные традиции питают пристрастие к одному и тому же полю.
Особо отметим перемену перспективы при переходе от рассмотрения отдельной загадки к рассмотрению корпуса загадок, представляющего некоторую устную традицию. Загадка – не индивидуальный литературный текст, а принципиально множественное явление. «Фауст» Гете и «Евгений Онегин» Пушкина могут легко обходиться без близких родственных явлений, быть уникальными феноменами, но загадка – явление роевое, она существует только во множестве проявлений творческих сил традиции. В ее естественных условиях она может функционировать только как множество. Без множества нет обряда загадывания-разгадывания, а загадка, как пронаблюдали этнологи, живет именно в этом процессе. Множественность загадки разрабатывает некий устойчивый запас мотивов и парадигм их соединения, присущих данной традиции, и разыгрывает ее привилегированное смысловое поле. Повторяемость и смежность этих мотивов и парадигм выявляет в них характер генетического материала жанра.
Корпус загадок проявляет себя в обряде загадывания-разгадывания. Обряд – социальный институт, и в его основании должны быть некоторые общественные функции. Одна соответствующая функция общего вида известна антропологам – это табу, запрет на называние некоторых предметов. Табу может означать больше, чем умолчание: существует табуированное называние, которое осуществляется косвенно – с помощью иносказательных выражений, эвфемизмов. В загадке функция табу еще более специфична. Важнейший момент тут заключается в том, что оглашаемая разгадка не может быть тем табуированным предметом, на который направлено иносказание вопроса, потому что табуированный предмет не называем напрямую – на то он и табуированный. Необходимость того избытка сигнификации, который мы нашли при анализе отношения загадки к разгадке, объясняется тем, что загадка имеет и другую направленность, помимо разгадки; она говорит еще и о другом предмете, которого не называет. На этот табуированный, неназываемый предмет указывает смысловое предпочтение в выборе всей областью загадочных описаний метафорических предметов и их свойств.
Эзотерическая функция загадки, а заодно и ее структура, проясняются еще более при помощи концепции фигуры выражения посредством сокрытия, или просто фигуры сокрытия. Эта фигура представляет собой символическую структуру выражения особого рода: она имеет очевидный, демонстрируемый смысл, прикрывающий другой смысл, латентный, который только благодаря этому прикрытию и может осуществиться. Латентный смысл не выходит на поверхность, в план выражения, остается на глубине и поэтому загадка как высказывание непременно должна быть охарактеризована как глубинное выражение.
Фигура сокрытия, вообще говоря, представляет целое семейство родственных символических формаций, проявляющихся в тех феноменах психической жизни, которые выражают глубинные содержания сознания, конфликтные по отношению к нормативным и в ряде случаев вытесняемые на бессознательный уровень. Таковы сновидения, оплошности, оговорки и т. д. Не заимствуя ничего у создателя психоанализа, мы можем пролить дополнительный свет на описанные им феномены. Фигура сокрытия в загадке – это культивированная, социальная форма, это сама культура выражения/сокрытия. Если наблюдения глубинной психологии касаются функциональных органов индивидуальной психики, то загадка представляет собой общественный орган, институт. Здесь, вероятно, уместно представление об особой сублимации. Загадка – не спонтанное явление, а культура, жанр речевой деятельности, искусство со своей поэтикой и образцами. Загадке учатся, ее получают из традиции. Соответствие ее функциональной структуры глубинным явлениям психики поясняет ее способность давать разрядку. Это сближает загадку с шуткой (der Witz), которая в отличие от других, непроизвольно индивидуальных фигур сокрытия, описанных Зигмундом Фройдом, является культурной разновидностью – не существует культуры оговорок, но есть культура шутки, обладающая историческим и этническим привкусом. В этой связи возникает вопрос, не являются ли и спонтанные проявления фигуры сокрытия в индивидуальной психике результатом вторжения культуры в глубокие слои сознания, то есть результатом интериоризации культуры? У Фройда в этом отношении речь идет только о роли языка.[37] Это несколько более узкая позиция, и она у него носит принципиальный характер.
Если теперь рассмотреть область схождения формальной морфологии загадки как языкового высказывания, морфологии смысловой сферы загадочных описаний и функциональной морфологии загадки как фигуры выражения табуированного содержания (то есть фигуры сокрытия), то в центре схождения отчетливо вырисовывается суть ее привилегированного смыслового поля – культура сексуальных содержаний, остраненных, гротескных, напоминающих самые ранние найденные археологами изваяния и, одновременно, подобные широко распространенным образам еще недавно существовавшего фольклора. Гротеск в основе загадки указывает на ее интимную и, вероятно, генетическую связь с архаическими слоями культуры.
Более того, загадка предстает как необходимая форма выражения сексуального содержания и как культура этого выражения, впервые создающая это содержание. У этой культуры есть фундаментальная общественная функция: она вызвана к жизни необходимостью культивировать половую зрелость. То, что у животных является физиологическим инстинктом, у человека нуждается в культивировании; человек не доверяет природе. Загадка практикуется во многих архаических культурах в рамках обрядности, ведущей к браку. Загадывание загадок воспитывает и тестирует половую зрелость как культурное состояние. Оно является культурной прелюдией к браку. Загадывание-разгадывание загадок представляет собой веселый, игровой обряд. Серьезная и даже опасная в силу табуированности задача получения эзотерического знания завершается счастливой разрядкой. Тем не менее процесс разгадывания – это своеобразное испытание в условиях, в которых легко попасть впросак. Ответ, который дается при разгадывании загадки, дается не индивидуальной остротой ума, а является даром общины – настоящую народную загадку разгадать невозможно, хотя бы потому что она не имеет однозначной связи с разгадкой. Она даруется в процессе повторного участия молодого члена общества в обряде разгадывания – он слышит как ее разгадывают другие и учится разгадывать сам.
