Владимир Колесов - Язык Города
«Свисток» (1861)
Тем, кто не любит в русской речи иностранных слов, напомним несколько поучительных историй. Город ведь не деревня, а город большой — особое дело. Возникает нужда и в новых словах. Откуда же их взять?
Множество слов бытового характера вошло в нашу речь первоначально в столице. Иные из них и сегодня чувствуют себя чужаками в нашем лексиконе, другие же утратили всякие следы иностранного происхождения.
Воксал, сообщает словарь 1837 г., — 'увеселительный сад, зал для игр и зрелищ'. Это английское слово— 'вокзальный зал' — применялось у нас в отношении загородных зданий вокруг Петербурга, в которых во время гуляний давались концерты, устраивались танцы. О концертах в воксале Петергофа, и особенно на майских гуляньях, часто пишет Ф. В. Бул-гарин; на гулянии в Екатерингофе 2 мая 1839 г. «в воксале музыка, теснота и весьма непорядочное общество»— вспоминал А. В. Никитенко. «На музыке» в Павловском вокзале бывал И. И. Панаев. Вокзал в Павловске описал в «Идиоте» Ф. М. Достоевский. С 1861 г. это слово уже в словарях, но пока еще на правах иностранного. В Павловске вокзал находился рядом с конечной станцией первой в России железной дороги — той самой, куда, говоря словами известной «Попутной песни», мчался «в чистом поле, в чистом поле п а р о х о д».
Искусственное, составленное по образцу греческого слова хаос голландское слово газ известно уже в 1803 г., а «Северная пчела» в 1839 г., говоря о новом освещении улиц в столице, пишет о гасе. Вскоре стал он и газом: А. Ф. Вельтман в 1846 г. пишет о газе, каким наполняют воздушные шары. «Свисток» в 1862 г. толкует о светильном газе (который тут же именуется и фотогеном). Позже словом газ стали называть еще один вид топлива, совершенно новый — керосин. В словаре 1909 г. газ — 'фотожен, петролеум': налей газу в лампу, кварта газу — сама мера указывает на необычность и странность слов; да и слова эти, как видим, произносились и писались по-разному (Ф. М. Достоевский, например, предпочитал петролей). Вместе с таким газом известен был и газированный напиток: герои Н. А. Лейкина уже в 1862 г. пьют в Петербурге лимонад-газес (еще не газировку!).
Были и другие словечки, которые сохранил для своих нужд современный город. Долгое время, например, «соревновались» слова тротуар и панель, причем москвичи-литераторы говорили обычно о тротуаре, а петербургские их коллеги — о панели. Подобные предпочтения сегодня, за далью времен, непонятны, и можно только догадываться, почему так было. Уже в начале XIX в. с введением тротуаров этим словом называли их и в Петербурге, но министр просвещения А, С. Шишков решил, что «.тротуары должны называться пешниками» (молва приписывала ему желание называть тротуары топталищами). Между тем и пешник и топталище — почти точные переводы французского глагола trotter 'семенить': семенит себе потихоньку прохожий там, где лошадям не положено быть. И слово поначалу пишется «по-французски»— троттуар, в просторечии же — плитуар.
Кажется, могли бы петербуржцы, французский знающие лучше русского, принять это французское слово? Но нет. Голландское слово панель, по-видимому, подходило лучше. Оно значит просто 'обшивка', соотносится с обрамлением дома, улицы, города... И только в одном выражении постоянно и долго сохранялось французское слово: на тротуаре Невского проспекта. Выражение это используют все писатели и мемуаристы XIX в., и, видимо, совсем не случайно.
Однако вот как будто исключение. Поэт Ф.И.Тютчев в старости любил почитывать свежую газету на солнышке перед домом; жил он на Невском, у армянской церкви, как пишет очевидец, посиживал на лавочке дворника, «на панели». Не «семенил» в прогулках, а мирно сидел — и вот уже новое обозначение: не тротуар, а панель, хотя это все тот же Невский проспект. Прошел по тротуару, но полиция подобрала пьяную на панели — это у В. В. Крестовского. То, что движется, — перемещается по тротуару, что не движется, — находится на панели. Ясно, дело вовсе не в тротуаре. Каждый автор хочет сказать нечто больше того, что значит (и особенно — теперь) употребляемое им слово. Он видит за словом, пусть и чужим, картину, некий образ, всем понятный, который и определяет выбор слова в каждом случае. Нет еще русского термина, закрепившего общее и для всех обязательное значение нового слова. Все значения и признаки еще неопределенны, светят отраженным светом заморских слов и понятий. Ни одно из этих заимствований в точности не соответствует тому, что слово это значит в языке-источнике. Кое-что свое постепенно в него привносилось, а потому осталось и слово.
В пушкинские времена на Мойке находился известный «заездный дом» Демута; в старинных исторических повестях о петербургской жизни говорится о «стоялых домах». Слово гостиница, очень узкое по значению, обозначало, например, гостиницы при монастырях. А. Ф. Вельтман меланхолично сообщает, что только гуляки бегают по воксалам и по отелям, и слово это, по-видимому, значит еще не то, что теперь. Во всяком случае, П. А. Вяземский говорил, что. не ведали в те годы и москвичи об отелях. В столице первые отели были созданы для почетных и богатых гостей. Только с 1866 г. новое слово появляется в словарях. До конца XIX в. обычно выражение роскошные отели, точно передающее смысл слова. Французское слово отель сродни (в далеком прошлом) слову госпиталь (также латинского корня), и значат оба — 'приют'. Приют-то приютом, да очень дорогой.
В 1821 г. О. И. Сенковский, сообщая петербургской публике о своих путешествиях по Египту, поведал, быть может, впервые на русском языке, о кейфе: Путешественники, бывшие на Востоке, знают, сколь многосложное значение имеет выражение кейф. Отогнав прочь все заботы и помышления, развалившись небрежно, пить кофе и курить табак называется делать кейф. В переводе это можно бы назвать «наслаждаться успокоением-». Арабское слово kaif (в турецком произношении keif) попало таким образом и к нам, но значило оно поначалу 'хорошее настроение', возникающее единственно при курении трубки. Скоро слово вошло в столичный быт, та&чтой словарь 1837 г. уже знает, что кейф 'нега', и Ф. М. Достоевский в одном из писем 1838 г. употребляет это слово. Из сочинений Д. В. Григоровича, Н. С. Лескова мы знаем, что слово это шутливо (поначалу — шутливо!) означало 'приятное безделье, отдых с легким развлечением' (ср. «перевод» у Крестовского: спокойная нега утреннего кейфа). Любители устроенной домашней жизни, отправляясь в дальние путешествия, этим словом поминали домашний покой, как И. А. Гончаров: Я ли это? Да, я — Иван Александрович — без Филиппа, без кейфа — один-одинехонек с sac-de-voyage едет в Африку, как будто в Парголово! Сегодня слово неожиданно ожило, но звучит иначе: кайф — вряд ли на арабский манер, скорее всего, это модное нынче англизированное произношение. Но слово это, как бы оно ни произносилось, всегда остается либо шутливым, либо осудительным.
Раз уж заговорили о кейфе, естественно перейти к кафе, кофе и сигарам. Еще в 1839 г. «Северная пчела» упрекала какого-то романиста за слово сигара: ведь Ф. В. Булгарин предлагал говорить сигарки, и долго на этом настаивал, полагая, что с русским суффиксом слово становится русским. В Москве именно эту форму и приняли, но в столице распространилось польское слово papieros (корень восходит к папирусу и означает 'бумага':, табак набивался в бумажную гильзу). Оно и произносилось по-польски: папирос, и лишь В. И. Даль решился привести в своем словаре «русское» ударение папирос, а во втором издании словаря, в 80-е годы, уже указана новая разговорная форма папироса. Папирос превратился в папиросу по типу коренных русских слов, потому что в ходу были все-таки папироски, т. е. маленькие папиросы: курить папироску (И. А. Гончаров), крепкая папироска (Д. И. Писарев), а отсюда недалеко и до закурить папиросу (в 1862 г. Н. А. Лейкин уже позволяет это приказчикам в загуле, хотя как автор — хитрец! — варварское слово еще выделяет курсивом). В Москве и с этим новшеством согласились не сразу, подыскали замену — испанское слово пахитосы. Герои романов А. Ф. Вельтмана и И. С. Тургенева жгли десятки пахитосов — уже с русским окончанием слова.
Надо заметить, что изменение видов «курева», несомненно, шло в ногу с заменами сортов табака и типов его закладки, что зависело от отношения общества к курению. Долгое время почти повсюду в общественных местах курить запрещали. Маленькая папиросочка казалась злом меньшим, чем трубка. Лишь в 1859 г. студенты столичного университета добились того, что им разрешили курить хотя бы в шинельной. Официальное дозволение курить на улицах последовало только в 1864 г., что вызвало массовый энтузиазм курящей городской публики. К этому времени папирос уже окончательно стал папиросой.
В 1839 г. «Северная пчела» писала о кондитерских на Невском, что это «кондитерские, занимающие у нас место парижских caf?, немецких так называемых вин-ниц (Weinstube) и прежних трактиров». Здесь впервые, еще в своей форме, является французское слово, в словари попавшее только после 1861 г. Прежде все заведения такого рода назывались трактирами (даже отменный «Балабин трактир» на месте нынешнего «Метрополя»). Прежние кондитерские превратились в кафе именно в середине XIX в. Л. Ф. Пантелеев, вспоминая события 10 октября 1861 г. напротив Казанского собора, писал: Все кафе (а они тогда были на Невском, но потом совсем перевелись, возродились лишь в XX в.), все рестораны были переполнены совсем особенной публикой...
