Вячеслав Головко - Историческая поэтика русской классической повести: учебное пособие
Здесь во всём сказывается жанровая природа художественной детерминации в повести, когда связи внешних и внутренних факторов, причинно обусловливающих поведение и судьбу героев, раскрываются как максимально выразившиеся в «отдельных проявлениях».
Само же соотношение этих детерминант может быть весьма разнообразным: в повести Тургенева «Первая любовь» доминируют «природные» факторы, преломлённые через призму духовно-нравственных ценностей; в «Грачевском крокодиле» Салова больше внимания уделяется социальным преградам, на которые наталкиваются лучшие стремления Асклипиодота Психологова; в повести Лескова «Житие одной бабы» в центре изображения оказывается несовпадение «естественного» в характере героини и норм социального устройства. Это и создает палитру бесконечного разнообразия индивидуальных характеров, наиболее вероятно порождаемых данными общественно-историческими условиями и выражающих их сущность.
Связи «внешних» и «внутренних» детерминант в повести имеют специфическую форму проявления. Собственно исторические факторы и причины, которые сюжетно интерпретированы, например, в «Войне и мире» Толстого как детерминанты всеобщего действия, обусловливающие события национального значения, в ней не функциональны вообще. Изображение «сторон предмета» ограничивает сферу столь широкого художественного воспроизведения: этот жанр не предрасположен к воссозданию «обилия предметов» в системе «разнообразия тонов»[393], всех сил, слоёв общества, то есть выражению его устройства «фигурой конуса», как это делал Толстой в «Войне и мире[394].
Но исторические детерминанты в повести второй половины XIX в. проявляются в отражении тенденций «новой эпохи», которая «ощущается» в общественно-нравственном самочувствии главных героев, их жизнедеятельности. Поведение Костина в повести Плещеева «Две карьеры» (1859) обусловлено именно такими тенденциями. Этот характер воплощает свойства общественного деятеля переходного времени: в его облике сохраняются черты «лишнего человека», но уже появляются качества, присущие «новым людям». Даже изображение действия детерминант явно «асоциального» характера подчиняется таким целям. Так, в повести Решетникова «Между людьми» «внешние», социальные детерминанты, казалось бы, не играют большой роли, более того, в первой части – «Детство» – доминируют те качества, которые обычно относят к компетенции «естественных», «биологических» факторов. В характере, в психологических реакциях мальчика Пети даёт о себе знать «иррациональная», импульсивная «причинность». Невозможно рационально объяснить многие незавидные поступки героя: уничтожение иллюстрированной Библии, бесконечные действия «наоборот», факты непослушания. «Бессознательность» поступков подчеркивается самим автором «записок канцеляриста». Так, во время бегства из бурсы герой на берегу реки, у рыбачьего шалаша, сам «не зная почему», «обрезал несколько удочек у снастей, распластав в нескольких местах невод… сделал дыру на одной лодке…»[395]. «Немотивированные» действия тем не менее детерминированы внутренними факторами, которые не поддаются однозначной расшифровке: ведь именно в силу постоянного сопротивления всему «правильному», необъявленной «войны» с окружающими герой в дальнейшем смог подняться в своём духовном развитии над собственной средой, вырываясь из-под нивелирующего воздействия ближайшего окружения. «Недостатки» Петра Кузьмина обернулись его «достоинствами». «Своеволие» героя, у которого складывались иные, по сравнению с его средой, нравственные идеалы и духовные критерии, постепенно стало принимать характер форм выражения растущего «чувства личности», вызванного к жизни самой историей.
Как уже говорилось, художественный характер в повести отличается тем, что имеет ярко выраженную нравственно-психологическую доминанту, но это вовсе не значит, что в нём типизируются «частности», лишь «фрагменты» жизненных явлений.
Хотя герой произведений этого жанра находится в компетенции какой-либо преимущественной обусловленности, его характер к ним не сводится, то есть он может быть относительно свободным, наделённым правом нравственного выбора. Его внутренний мир «напрямую» из сословного бытия и ближайшего окружения выводили лишь писатели, сохранявшие связь с «натурализмом» в духе «физиологий» сороковых годов («Первый возраст в мещанстве» М.П. Федорова, «Гайка» Н. Кохановской [Н.С. Соханской], «Воспитанница» Т.А. Астраковой, «Живые игрушки» М.А. Воронова и др.). На основе «механистического», линейного детерминизма невозможно было, например, ответить на вопросы, почему сын помещика Гриша («Три сестры» М. Вовчок) становится на путь самоотверженной защиты идеи «любви ко всем людям, любви к правде»[396], а сын крестьянки Петровны, проведшей всю жизнь в труде, Костик («Житие одной бабы» Лескова) превращается в хищника, губящего жизнь даже собственной сестры; почему не «выслуживает» «место» в губернской канцелярии выходец из самых низов Пётр Кузьмин («Между людьми» Решетникова), а наследник большого имения Миша Полтев («Отчаянный» Тургенева), воспитывающийся в богобоязненном духе, за три месяца промотал имение, стал нищим и вообще не мог жить «по-людски»; почему Асклипиодот Психологов («Грачевский крокодил» Салова) не дорожит учёбой в семинарии, предпочитает заранее предусмотренному «доходному месту» сельского священника жизнь разночинца, поиски самостоятельного и осмысленного труда, а Домна Платоновна («Воительница» Лескова) безоглядно отдаёт всё, нажитое неутомимыми хлопотами, беспутному Валерке.
«Механистический» детерминизм снимал с человека личную ответственность за всё происходящее, перекладывая «вину» на среду, обстоятельства, жизнь. В массовой беллетристике 1860– 1870-х годов целеустремлённо пересматривалось положение о том, что «в которую сторону погнёт человека сначала (среда. – В.Г.), то в ту он и пойдёт», отстаивалась мысль о том, что «надо поднимать руки на борьбу»[397]. В эти годы менялось само представление об общественном человеке, ощущавшем свою ответственность за «порядок вещей», за «жизнь по совести», «по справедливости», «по правде»[398].
Изменения в представлениях об ответственности личности отражались в литературе, чутко реагировавшей на процессы роста народного самосознания, которые активизировались после 1861 года. Поэтому в реалистической повести детерминация предстаёт не только как определение индивидуального сознания, внутреннего мира, поведения и т. д. персонажа социальным окружением, но и как признание относительной свободы героя, его ответственности за свои поступки, решения, цели.
Конечно, внутренний мир относительно свободного героя в то же время не является «произвольным», он в конечном итоге обусловлен временем и средой. Но в таком характере не менее важной формой выражения жизнедеятельности является самоопределение человека, попытки воздействия на ближайшее окружение. Например, Гриша в повести М. Вовчок «Три сестры» воплощает в себе типичные черты демократа-шестидесятника: «дух времени» ощущается в его попытках понять причины, приведшие того или иного человека «к дурному». Вместе с тем для характеристики героя не менее важное значение имеет раскрытие его внутреннего мира, его «любви к правде, добру». Одновременно писательница показывает и стремление героя к осуществлению его идеалов, готовность к самопожертвованию[399]. Подобные примеры дают представление об «опредмечивании» в художественном мире реалистической повести диалектической взаимосвязи сущности человека и условий его социально-исторического бытия. Это позволяло писателям выявлять во всей многосложности мотивированность поведения героя взаимодействием «трех основных уровней» (макромир, микросреда, внутренний мир человека)[400].
Субъективный фактор выступает в данном случае как относительно самостоятельная величина. Для системы типизации, ориентированной на изображение характеров в соответствии с их собственными объективными внутренними закономерностями, это имело принципиальное значение. Как отмечал С.Л. Рубинштейн, проблема детерминированности предстает как вопрос зависимости человека от объективных условий жизни и – одновременно – его господстве над ними. «В жизни человека всё детерминировано, и нет в ней ничего предопределённого, – писал исследователь. – <…> Поэтому закономерная детерминация распространяется на человека, на всё, что он делает… и вместе с тем человек сохраняет свободу действий: никакое предопределение не тяготеет над ним»[401].
В реалистической литературе второй половины XIX в. каузальность оставалась основой художественного познания, и любое явление, в том числе и психологическое, рассматривалоськак «частный случай», поддающийся обобщению. Таким образом, повесть этого времени имела дело не с «частностями», а с отражением таких причинно-обусловленных явлений, которые были следствием синтеза разных по типу детерминант, что и позволяло писателям представить изображение явления с «одной стороны», но «во всей полноте». Нравственно-психологическая доминанта героя, вызванная социальными и многими другими факторами, порождала известную «односторонность», «одно-линейность», «однонаправленность» характеров (в романе, как уже отмечалось, такие герои являются обычно второстепенными), что вовсе не означает, что человек в художественном мире таких произведений заранее обречен «быть тем, чем он становится» (то есть целиком зависимым от среды, происхождения, воспитания и т. д.).
