Валентина Маслова - Введение в когнитивную лингвистику
Описанное нами восприятие дерева в русской культуре отражает лишь первый, исторический слой концепта (по Ю.С. Степанову).
Следующий важный слой концепта отражен в словарях. Согласно словарю В.И. Даля, дерево – «самое крупное и рослое растение» [Даль: 1, 430]. С ним связано много поверий, загадок, песен, обрядов. Загадка: Есть дерево: крик унимает, свет наставляет, больных исцеляет (береза). Поговорки: От доброго дерева и плод добрый; Лист по дереву не плачет; Куда дерево клонилось, туда и повалилось; Рубить дерево по себе; Из-за леса дерева не видать.
М.М. Маковский в «Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках» (М., 1996) выделяет у слова «дерево» следующие символические значения: «вместилище душ», «середина» (Мировое Дерево стояло посередине Мирозданья), «число», «музыка, гармония», «чудо», «жертвоприношение» (животные, приносимые в жертву божествам, часто подвешивались на деревьях) и др. (с. 134–141). Эти значения, в большинстве своем утраченные современным языком, неожиданно проявляются в поэзии.
Основу русского концепта «дерево» составляют поэтические воззрения, потому что, говоря словами Э. Тайлора, «поэзия сроднила нас с древней одушевленной философией природы» [Тайлор: 1989, 134]. В отечественной литературе есть несколько крупных произведений о жизни деревьев, среди которых поэтические тексты «Славянское дерево» К. Бальмонта (1906), «Деревья» М. Цветаевой (1923), поэма Н. Заболоцкого «Деревья» (1933), прозаический текст «Отец-лес» А. Кима (1990) и др.
Какие деревья считаются наиболее поэтическими у русских и белорусов? На первом месте по количеству посвященных ей строк русскими поэтами идет береза, потом в порядке убывающей частоты – сосна, дуб, ива, ель и рябина, тополь, клен и липа [Эпштейн: 1990, 46]. Причем в разное время поэтизируются разные породы деревьев: поэты первой половины XIX века, например, Пушкин, чаще обращались к дубу и сосне, а со второй половины нашего века (от Фета) начинается поэтический культ березы. В XX веке внимание поэтов (И. Жданова, В. Хлебникова, Б. Пастернака и др.) переключается на тополь, в котором они видят стройного рыцаря.
Наиболее поэтичными для белорусов являются калинка и рябинка, которые стали символами девичьей привлекательности, скромности.
В произведениях русской поэзии дерево часто выступает как система пространственных и духовных координат, соединяющих небо и землю, верх и низ, все стороны света. Например, в стихотворении А. Фета «Заря прощается с землею…» верхушки деревьев озарены заходящим солнцем, и создается иллюзия, что они принадлежат не только земле, но и небу:
Как будто, чуя жизнь двойнуюИ ей овеяны вдвойне, —И землю чувствуют родную,И в небо просятся оне.
В русской «растительной» поэзии мы сталкиваемся с интуитивными постижениями мира. Так, у К. Бальмонта мы встречаем попытку создать поэтический аналог мифического Мирового Дерева с учетом тех реальных деревьев, которые произрастают на славянской земле. Это дерево цветет круглый год – «от ивы к березе, от вишенья к ели», оно образует «терем», под крышей которого живут разные народы.
Очень нежный образ вербы создает К. Бальмонт в своем стихотворении «Вербы»:
Вербы овеяныВетром нагретым,Нежно взлелеяныУтренним светом.
Ветви пасхальные,Нежно печальные,Смотрят веселыми,Шепчутся с пчелами…
Деревья Н. Заболоцкого – это императоры воздуха, одетые в зеленые мантии, бабы пространства, солдаты времени, деревья-пароходы, деревья-лестницы, деревья-гробницы.
Наиболее интересны поэтические прозрения М. Цветаевой, у которой деревья одухотворены, эмоциональны, чувственны:
Вяз – яростный Авессалом,На пытке вздыбленнаяСосна…
Лес дан в ее творчестве вместе с человеком, сквозь призму человеческого мировосприятия. В деревьях она видела и библейские (Яяз – яростный Авессалом; Саул, Давид) и мифологические (Элизиум – античный рай) картины, искала с ними общения, как с людьми, отождествяляла деревья и творчество. У нее есть особые циклы «Деревья», «Куст», «Сад».
Она обращалась к деревьям, изверясь в смертных, т. е. в людях, жить среди которых она не может, ибо жизнь с ними
…двоедушьеДружб и удушье уродств.
Деревья лечат душу, спасают, поэтому она восклицает:
Деревья! К вам иду! СпастисьОт рева рыночного!
Рев рынка губителен для слуха Поэта, а спасение от него – в царстве деревьев. Деревья становятся символами, получают эпитеты-символы: дуб богоборческий, ивы-провидицы, березы-девственницы и т. д. Поэт вдыхает в них душу, очеловечивает, а потом выбирает в собеседники. Каждое дерево у нее выполняет особую функцию:
Дуб богоборческий!В бои Всем корнем шествующий!Ивы-провидицы мои!Березы-девственицы!
Вяз – яростный Авессалом,На пытке вздыбленнаяСосна – ты, уст моих псалом:Горечь рябиновая…
Деревья устремлены ввысь (ввысь сорвавшийся лес!), становясь как бы равными Богу, отсюда, вероятно, богоборчество дуба, как самого высокого и долгоживущего дерева. Ивы-пророчицы, потому что, повиснув над водой, смотрятся в нее и видят там будущее. Березам же присуща девственная белизна, поэтому березы-девственицы.
Собственное мироощущение подано сквозь призму вереска, ее отчаявшаяся душа погружается в его заросли:
В вереск-потери,В вереск-сухие ручьи.
В своем одиночестве вереск полон подлинным дыханием жизни, жизнью духа, поэтому и для поэта вереск становятся царством души.
Мировосприятие поэта-пророка дано через шум лиственных разливов, с которыми сравнивается пророчествующая душа:
Каким наитием,Какими истинами,О чем шумите вы,Разливы лиственные?
Через лиственные разливы путь лежит В пророчества / Речами косвенными. Лес идет в ее поэзии в следующих вариантах: сень, лес-зеленец, лесок, лесочек, перелесок, опушка, роща, куща, бор, тайжища, урман, урёма. Лес – это рай на земле, деревья для поэта – Элизиум души, который подобен острову блаженных, античному раю, это концентрация чистоты и свободы:
Дерева вещая весть!Лес, вещающий: естьЗдесь, под сбродом кривизн, —Совершенная жизнь:
Где ни рабств, ни уродств,Там, где все во весь рост,Там, где правда видней:По ту сторону дней…
В цикле «Деревья» можно проследить несколько основных мотивов, один из которых – жертвенность: У деревьев – жесты трагедий. / Иудеи – жертвенный танец! / У деревьев – трепеты таинств. Деревья – душа скорбящая: У деревьев жесты надгробий… Сквозь жизнь деревьев просвечивает агония гибнущей России.
Деревья – это еще и лекари: Но знаю – лечите / Обиду Времени – / Прохладой Вечности…
Именно к деревьям она обращается с нежностью: Простоволосые мои / Мои трепещущие!
Два тополя, стоящие напротив дома в Борисоглебском переулке, стали в ее стихах символом поддержки, источником тепла и сочувствия ей в трудное время. Сама она советовала всем: «Идите к Богам: к деревьям! Это не лирика; это врачебный совет» (цит. По: Швейцер, с. 301).
Деревья противопоставлены человеческой жизни: в них есть трагичность, но нет «земных низостей». С деревьями у нее связаны ясность, чистота, высота.
Осенние деревья вызывают в ее поэзии множество цветовых и зрительных ассоциаций, что для ее поэтики – редкость. Одно из последних ее стихотворений – это молитва:
За этот ад,За этот бред,Пошли мне садНа старость лет.
Таким образом, наблюдения над русскими поэтическими текстами позволяют дополнить модель концепта дерева следующим образом: место отдохновения и очищения; с деревьями связаны ясность, чистота, высота, целебная сила, но и опасность, тайна; дерево может и защищать.
2.3
Представления о человеке – дурак и юродивый
ДУРАК. Концепт дурак – один из ключевых концептов русской культуры. За словом «дурак» стоит мир образов, представлений, система ценностных установок, метафор. С его помощью выделяют не столько определённую группу людей, обладающих рядом характерных признаков, сколько квалифицируют поведение любого человека в случае нарушения им различных социальных стереотипов. В.И. Даль наделяет дурака следующими признаками: «глупый, тупой, непонятливый, безразсудный, малоумный, безумный, юродивый» [Даль, с. 501]. Совершенно очевидно, что любой человек в ряде случаев может стать носителем некоторых из этих признаков.
Дурак – один из самых колоритных и популярных персонажей в русских сказках [Синявский, 2001]. Он занимает самую нижнюю ступень на социальной лестнице. Даже само это слово – ругательство у русских. Дурака все презирают, над ним смеются, даже в родной семье он – существо отверженное. Е. Трубецкой: «Фигура дурака, который с видимым безрассудком сочетает в себе образ вещего, составляет один из интереснейших парадоксов сказки, притом не одной русской сказки, ибо образ вещего безумца или глупца пользуется всемирным распространением: «священное безумие» известно еще в классической древности. Тайна этого парадокса у всех народов одна и та же: она коренится в противоположности между подлинною, т. е. магическою, мудростью и житейским здравым смыслом… Образ «дурака» как бы вызов здравому смыслу» (Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994, с. 415). Несчастный и обездоленный дурак занимает почетное место у многих народов. У русских – это Иван-дурак, Емеля-дурак, который ленив до предела, а потому все время лежит на печи. Его поступки противоречат расчетам житейского здравого смысла и потому кажутся глупыми, а между тем он оказывается мудрее своих «умных» братьев, потому что «угадывает мудрость каким-то вещим инстинктом» [Трубецкой, 416]. Он как бы запрограммирован на иномирное поведение. Дурак сложен, его образ непонятен и стереоскопичен. В русских сказках о дураке – слабость волевого героического элемента.
