Роман Пересветов - Тайны выцветших строк
Когда «кроткий» царь Алексей Михайлович однажды проведал, что коновал Лев Сергеев из вотчины князя Одоевского давал дворовому человеку царского родственника боярина Юрия Милославского — Михаилу Серебренину «питье сосать, хмелевую шишку, завязав в плат, чтоб ему запретить от питья», то есть чтобы отучить его от пьянства, он приказал пытать коновала, «что тот плат с хмелем давал пить не для ль порчи?» Лев Сергеев даже на пытке продолжал утверждать, что давал питье как средство от пьянства, но его все же сослали в Астрахань.
В мае 1675 года Алексей Михайлович приказал одному из ближних бояр, воспитателю царевича князю Федору Федоровичу Куракину ехать к себе на двор и до нового указу со двора никуда не съезжать за то, что он «у себя в дому держал ведомую вориху, девку Феньку, слепую и ворожею».
Указ этот был прочитан боярину тайным советником царя думным дьяком Ларионом Ивановым, посадившим его в свой возок и «провожавшим» боярина до самой Москвы-реки.
В тот же день «ведомая вориха», слепая от рождения девица Аграфена, вместе с другими дворовыми людьми, была взята с боярского двора, и Алексей Михайлович указал комнатным боярам и дьяку тайных дел Ивану Полянскому, по прозвищу Данило, пытать ее «жестокою пыткою» и ставить «с очи на очи» с дворовыми людьми Куракина. Тех же, на кого она в сыске станет указывать, «пытать тож всякими пытками накрепко».
«А разыскивать и ведать то дело, — сообщалось в тех же разрядных записях, — указал царь боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, да тому же боярину Артемону Сергеевичу Матвееву, да думному дьяку Ларивону Иванову, да тайных дел дьяку Ивану, прозвище Полянскому».
Уже по одним этим именам видно, какое серьезное значение придавал царь расследованию связей слепой ворожеи.
Боярин Артамон Матвеев обязан был следить за тем, чтобы после пытки слепая Аграфена и люди князя Куракина были отданы головам и полуголовам московских стрельцов, которые держали бы их по разным приказам под крепким караулом.
Второго июня того же года, «в прибавку к предыдущему», последовал новый указ: усилить состав следственной комиссии, включив в нее еще двух знатнейших комнатных бояр: князя Михаила Юрьевича Долгорукого, царского тестя Кирилла Нарышкина и наперсника оружейничего Богдана Хитрово, а также еще несколько окольничих, комнатных и думных дворян.
Создание такой авторитетной следственной комиссии из наиболее близких царю людей, к тому же возглавляемой им самим, объяснялось, очевидно, тем, что в деле были замешаны весьма высокопоставленные и важные лица, покровительствовавшие слепой ворожее и прибегавшие к ее услугам.
Как только Аграфена начала давать показания, был составлен специальный вопросник: «1. Где она ездила и по которым боярским дворам? 2. По скольку жила в котором дворе? 3. Кто ездил с ней?»
Боярина князя Куракина и его жену допрашивали: делалось ли это с их ведома? По указу царя думный дьяк Ларион Иванов выезжал на двор к сказавшемуся больным стольнику и ближнему человеку Никите Шереметеву, «болезни его досматривать» и записать его объяснения по расспросным и пыточным речам ворожеи.
«Почему она ему и жене его знакома? — допытывался у стольника напористый дьяк. — За что он ее дарил и телогреи на нее делал, атласные и камчатные, и сколь у них с нею учинилось знакомство давно, и сколько у него она, Фенька, слепая, в доме жила, и часто ли к нему приходила, и в которые месяцы, недели и дни?»
Проверяя показания стольника и его жены, Ларион Иванов с пристрастием допросил также его дворовых людей, в особенности «девок и женок» и «боярских боярынь». Те же вопросы были заданы и тестю Шереметева Смирнову-Свиньину и его дворовым людям.
Предстоял, видимо, допрос и других царских приближенных, если бы не неожиданная смерть слепой. Не выдержав непрерывных пыток, она умерла и, по указу царя, была погребена на кладбище при убогом доме. Взятых вместе с ней под стражу дворовых людей князя Куракина «девичья и женского полу» было велено держать по-старому «за караулом», и о дальнейшей судьбе их составитель разрядных записей не нашел нужным упомянуть.
По записям в разрядной книге удалось выяснить только некоторые характерные подробности этого дела. Расспросные и пыточные речи самой Аграфены и многочисленных свидетелей не сохранились. О содержании других, менее серьезных, но, по-видимому, также служивших предметом тщательного расследования дел «о порче» и покушениях на царское здоровье можно судить только по скупым записям подьячих и переписной книге Тайного приказа.
«…Сверточек, а в нем расспросы стольника кн. Васильева человека Одоевского Григория Чуксы в порче его, князь Василия, как он женился».
«…Сыскное дело про бабу! Дарьицу Воловятинскую, которая у всяких чинов людей по дворам ворожила и на соль наговаривала».
«…Сверточек, а в нем расспросные речи портновского мастера Ивашки Степанова и сыск, что он государев изуфреной опашень, который лежал в государевых хоромах, просто надевал на себя, с глупа».
Последняя запись, впрочем, нуждается в объяснении. Опашень — это верхнее летнее распашное платье из добротной шелковой или шерстяной (изуфреной) ткани с золотым парчовым воротником, часто надевавшееся царем.
Портновский мастер Иван Степанов, молодой и, вероятно, веселый парень был вызван в царские хоромы для примерки. Алексеи Михайлович в это время куда-то вышел.
Увидев лежавший в государевых хоромах опашень, Иван Степанов «с глупа» напялил его на себя и посмотрелся в зеркало: идет ли ему царская одежда?
Расспросные и пыточные речи Ивана Степанова по возникшему в связи с этим «опасным» его поступком «государеву верхнему делу» тоже не сохранились.
Какие только меры не принимались во дворце, чтобы отвести «глаз» или «порчу» от «царской особы»!
Достаточно было Алексею Михайловичу только проведать, что кто-нибудь из дворовых людей посещающего дворец боярина ходит к гадалке или знахарке, как этот боярин сразу же подвергался опале и Приказ тайных дел начинал тщательное расследование.
Присягая царю, каждый придворный «под крестной целовальной записью» обязывался: «лиха никакого никак не хотети, не мыслити, не думати, не делати, никаким делом, никоторою хитростью», «государское здоровье во всем оберегати».
Но и это признавалось недостаточным. Кроме общей кресто-целовальной записи, были составлены особые «приписи» для всех близко соприкасавшихся с царем людей, которые обязывались оберегать его от отравления и порчи.
В первую очередь такое обязательство подписывали стряпчие, стольники и кравчие, подававшие блюда и напитки на царский стол. «Ничем государя в естве и питье не испортити, и зелья и коренья лихого ни в чем государю не дати и с стороны никому не велети».
Прежде чем какое-либо блюдо подавалось царю, его пробовали несколько человек: ключник запихивал себе в рот кусок, передавая блюдо дворецкому, дворецкий тоже снимал пробу, прежде чем вручить стольнику, обслуживающему царский стол, кравчий, принимая это блюдо от стольника, обязан был еще раз отведать его на глазах у самого царя и лишь после этого ставил перед ним. Чашник, поднося царю какое-нибудь питье, отливал частицу себе в ковш и, сделав несколько глотков, передавал кубок царю.
То же самое происходило и с лекарствами. Боярин Артамон Матвеев, попав в опалу при сыне Алексея Михайловича — Федоре, вспоминал с укором в одной из своих челобитных, сколько горьких лекарств, угождая его отцу, он слизывал со своей ладони, прежде чем царь изволил их отведать.
В несколько измененном виде клятву повторяли и постельничие, ручавшиеся, что они «не положат коренья лихого в их государских постелях, и в изголовьях, и в подушках, и в одеялах». Казначеи брали на себя такое же обязательство и в отношении хранимой ими царской одежды, а «казенные дьяки» обещали не подсовывать никакого зелья «в золоте, в серебре, в шелку и во всякой рухляди».
Неудавшиеся смотриныИ все-таки Алексей Михайлович продолжал опасаться порчи и отравы. Об этом говорят многие проходившие через Тайный приказ дела. Из страха перед злыми чарами царь в юные годы отказался от брака с понравившейся ему с первого взгляда девушкой, дочерью касимовского помещика Евфимией Всеволожской. Он выбрал ее одну на смотринах из двухсот боярских и дворянских дочерей и тут же вручил ей кольцо и платок — так велико было его желание как можно скорее видеть ее царицей. Но этот выбор не был одобрен бывшим его наставником боярином Морозовым, присмотревшим для царя другую невесту, дочь московского дворянина Марью Милославскую, на сестре которой Анне он сам хотел жениться, чтобы таким путем породниться с царем.
Когда Евфимию ввели в царские хоромы для наречения царевной, она вдруг потеряла сознание. Матери и сестры отвергнутых невест поспешили распустить слух, что она «испорчена», больна падучей болезнью и «к царской радости не прочна». Евфимию Всеволожскую тут же увезли за город под надзор одного боярина, а на отца ее, поклявшегося накануне, что его дочь совершенно здорова, завели «верхнее государево дело» и взяли под стражу.
