Илья Франк - Портрет слова. Опыт мифологемы, или Попытка мистификации

Того моря, блаженного моря блаженного детства, уже не видать мне – разве что в себе самом. Оно ушло, вероятно, куда уходит и время, – в область ноуменов. Но этот ноумен когда-то воистину виделся, обонялся, слышался мною. И я знаю тверже, чем знаю все другое, узнанное впоследствии, что то мое знание истиннее и глубже, хотя и ушло от меня, – ушло, а все-таки навеки со мною. <…>

Но я помню свои детские впечатления и не ошибаюсь в них: на берегу моря я чувствовал себя лицом к лицу пред родимой, одинокой, таинственной и бесконечной Вечностью – из которой все течет и в которую все возвращается.

Она звала меня, и я был с нею. В душе же моей неизменно стоит зов моря, рассыпчатый звук прибоя, бесконечная самосветящаяся поверхность, в которой я различаю блестки: все более и более мелкие, до мельчайших частичек, но которая никогда не мажется. <…>

И еще: в математике мне внутренно, почти физически, говорят родное ряды Фурье и другие разложения, представляющие всякий сложный ритм как совокупность, как бесконечную совокупность простых. Мне говорят родное непрерывные функции без производных и всюду прерывные функции, где все рассыпается, где все элементы поставлены стоймя. Вслушиваясь в себя самого, я открываю в ритме внутренней жизни, в звуках, наполняющих сознание, эти навеки запомнившиеся ритмы волн и знаю, это они ищут во мне своего сознательного выражения чрез схему тех математических понятий. Да. Потому что ритмический звук волны изрезан ритмами более мелкими и частыми, ритмами второго порядка, эти – в свой черед – расчленяются ритмами третьего порядка, те – четвертого и т. д., и т. д., как бы далеко не пошли мы, ухо не слышит последней расчлененности, уже далее нечленимой, нечленораздельной, как грудной звук, дающийся сознанию, но всегда звук кажется сыпучим, а непрерывность волны – еще и еще изрезанной, до бесконечности расчлененной и поэтому всегда дающей пищу умному постижению. Впоследствии, когда я услышал знаменитые ростовские звоны, где сплетаются, накладываясь друг на друга, ритмы, все более частые, опять мне вспомнилось ритмическое построение морского прибоя и фуги Баха, исконные ритмы моей души. В самом деле, шум прибоя слагается из шумов от падения отдельных капель морской воды. Лейбниц уверяет, будто мы не слышим этих отдельных падений и лишь суммарный шум доходит до нас. Но это неправда, мы слышим их, слышим и падение капли, и падение частей капли, и так до беспредельности, когда прислушиваемся, когда войдем во впечатление, сложившееся от прибоя в самом сердце, в глубинах нашей души: там открываем мы бесконечную сыпучесть звука, всего сыпучего, всегда четкого и сухого в малейших своих элементах. Таинственная, бесконечная поверхность моря бесконечна и по содержанию своему, по своему звуку, как бесконечна она и по зернистости своего свечения. Ропот моря – оркестр бесконечного множества инструментов. Есть один звук, родственный ему по содержательности и тоже возникающий в рождающих недрах бытия. Это – узор нагоняющих и перегоняющих друг друга ритмов, когда падают капли – тоже капли – в пещерах, где сочится со сводов и стен вода. И там – в ритмах – слышны еще и еще ритмы, и тоже до бесконечности. Они бьются, как бесчисленные маятники, устанавливающие время всей мировой жизни, разные времена и разные пульсы бесчисленных живых существ. И, когда войдешь в мастерскую часовщика, то там опять слышен похожий шум от множества маятников, тоже родимый, тоже напоминающий земные недра и глубь морскую».

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ (И РЕКОМЕНДУЕМОЙ!) ЛИТЕРАТУРЫ

В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки

К. – Г. Юнг. Об архетипах коллективного бессознательного

К. – Г. Юнг. Воспоминания, сновидения, размышления

К. – Г. Юнг. Либидо

М. Бубер. Я и Ты

Р. Отто. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношении с рациональным

В. Джеймс. Многообразие религиозного опыта

О. Шпенглер. Закат Европы

Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление

Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении

Л. Леви-Брюль. Мистический опыт и символы у первобытных людей

А. ван Геннеп. Обряды перехода

М. Элиаде. Миф о вечном возвращении

М. Элиаде. Шаманизм: Архаические техники экстаза

Томас Де Квинси. Исповедь англичанина, употребляющего опиум

Э. Т. А. Гофман. Золотой горшок

Василий Кандинский. О духовном в искусстве

Осип Мандельштам. Разговор о Данте

А. А. Потебня. Мысль и язык

Павел Флоренский. Магичность слова

Павел Флоренский. Имена

Павел Флоренский. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях

Павел Флоренский. Иконостас

Павел Флоренский. Обратная перспектива

Павел Флоренский. Детям моим

Н. А. Бердяев. Новое средневековье

Н. А. Бердяев. Смысл истории

Е. Н. Трубецкой. Смысл жизни

А. Бергсон. Два источника морали и религии

П. Клодель. Поэтическое искусство

Р. – М. Рильке. Огюст Роден

Х. Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства

Ю. М. Лотман. Лекции по структуральной поэтике

Григорий Сковорода. Нарцисс. Рассуждение о том: узнай себя

Якоб Бёме. Аврора, или Утренняя заря в восхождении

Кроме того, я хотел бы порекомендовать вам книги, которые я не использовал в моем сочинении (по той простой причине, что прочел их уже после того, как его написал), но которые очень близки мне и помогают, по-моему, лучше понять предмет разговора:

М. К. Мамардашвили (1930–1990). Лекции о Прусте

В. В. Бибихин (1938–2004). Слово и событие

В. В. Бибихин. Новый Ренессанс

А также одну более раннюю, совершенно удивительную книгу, написанную физиком:

Б. М. Козырев (1905–1979). Письма о Тютчеве

Приложение 2

Илья Франк

НЕКОТОРЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 2 , 1985–2012

Когда подступит смерть, как ветерС горчащим привкусом травы,Вдруг, забывая все на свете,Ты вспомнишь кружево листвы,Увидишь: лиственные тениЖивой пронизывает свет…Спроси о смерти у растений —Они зашелестят в ответ.

Бабочкой лети, стихотворенье,Над крапивой, розой, ежевикой,Каждый миг меняя направленье, —Беззаботной, легкой, многоликой.

Я бы тоже так хотел кружитьсяНад бедой, любовью и судьбою,В сторону порхнуть и с жизнью слиться —Золотой, зеленой, голубою.

Век девятнадцатый люблю я наблюдать.Что мне в нем нравится – и сам того не знаю…Халат. Слуга Захар. Беспечности печать.Демьянова уха. Я чувства не скрываю.

Любовь, свобода… но: не всё ли нам равно…Приметы, Грандисон, три карты, эполеты…Прожекты, клевету положим под сукно.Корнеты, аксельбант, кабриолеты…

Две ножки, Скалозуб, найду ли уголок…Поэт, не дорожи… ну, сват, как пить мы станем…Частица бытия, побег, обитель, БогИ холод на душе, и тем сильнее раним…

И осень я люблю, когда корабль готов,Но плыть нам некуда. Везде есть капля благаИ темный дуб, гумно, и разговор без слов,И гений красоты, перо, кинжал, бумага…

Уже стемнело. Летним садомПройдёмся мы в последний раз.Белеют боги. Странным взглядом,Как нищие, глядят на нас.

Давай на память. Две монеткиИсчезли в зеркале воды.И весело шуршали веткиЗа две минуты до беды.

Погода начала к весне ломаться,Теплее стало – вот и прилетели,И, словно дети малые, резвятсяНа зимней неразобранной постели.

Земля и небо, церковь, снег и воды,Три домика, над ними колокольня,А за забором даль и ширь природы,Душа глядит – и ей уже не больно.

Ей чудится возвышенная силаВ берёзах тонких, в очертанье храма,И кажется, что всё в себя вместилаКакая-то невидимая рама.

То ль прилетели, то ль во сне приснились —Постойте, колокольни, не трезвоньте! —И словно бы нечаянно скрестилисьДве веточки на тёмном горизонте.

Мелькнёт любимое лицоВ последний раз, как бы случайно, —И сделаешься подлецом,И нет прощенья на прощанье.

И вспомнишь 108-й псалом:Злодея не ведут на плаху, —Проклятье сам наденет онИ подпояшет, как рубаху.

И неожиданно поймёшьПод лампою дневного света,Что жизнь прожитая есть ложьИ что ты поздно понял это.

Пусть всё рассыпалось на части —Заройся в осень с головой.Забудешь хлопоты о счастье —Услышишь ветер над листвой.

Всё кончено. Войди в осенний,Сквозной, почти прозрачный лес,Где пятна света, пятна тениИ жизнь протёрлась до чудес.

В темноте, как будто под водою,Движется какая-то машина.Путь её не освещён звездою,Фонари бросают свет под шины.

Что же нам с тобой теперь осталось —Нам, стоящим на ночном пороге?Иероглиф «жэнь», что значит: «жалость»:Две полоски на сырой дороге.

Запах сирени, и детство, и дождь на балконе,Скоро обедать, и Тютчев с пятном на странице…Жизнь перешла через холм – и на западном склонеВспять оглянуться впервые уже не боится.

Шины как пахнут отцовского велосипедаСлышит душа и сквозь толщу земли прозревает…Прыгает в прыгалки девочка – дочка соседа…Бабочка смятая из-под сачка вылетает…

Небо в сияющих лужах и мачта из спички…Я не люблю бледнолицых, я друг краснокожих…Сосны шумят… Возвращается к счастью привычка,Нужно лишь вспомнить, на что это было похоже…

Двадцать первый век еще страшнее,Только почему-то не больнееОщущаешь эту страшноту…

Оттого, что он ненастоящий —Как дельфин, на берегу лежащий.Этот век – как кислый вкус во рту.

Покарябай кожу у дельфина —Как картон она. И вот картина:Афродита вышла из воды.

Ну признайся, это невозможно…Подойди, притронься осторожно —Никого. Лишь пустота и ты.

Облако тяжёлое, резноеНад ковром, сплетённым из травы.Небо голубое, неживое.Чуть позвякивает жесть листвы.

Продолжая жесткую картину,Взгляд стальной отметим у реки.Ветер упирает иглы в спину,Пляшут солнца злые огоньки.

Человек, бряцающий кимвалом,В этой инсталляции живёт.Через ветви смотрит, как в забрало.Только тем и мягок, что умрёт.

Колеблющаяся занавеска,Комода темная громада.Кузнечики стрекочут резко,Их слышно хорошо из сада.

А на веранде светит солнце,Луч косо падает на стену.Стучат в квадратные оконцаДеревьев локти и колена.

А от калитки по тропинкеИдёт ко мне навстречу мама.И рамка на старинном снимкеМне кажется дверною рамой.

Бугорки, и трещинки, и пятна,Словно воробьи, слетелись, сели, —И стена вдруг сделалась понятна,Как понятен снег весной, в апреле —

Человеческий в своём надрыве,Тающий, изрытый письменами,Словно крылья бабочки в порывеТрепетном, наполненном глазами.

1