Олжас Сулейменов - Книга благонамеренного читателя
«А Кза молвяшеть: пойдемъ на Семь, где ся остале жены и дети, готовь намъ полонъ собранъ, емлемъ же городы безъ опаса».
Слова неблагородной «галицы», собирающейся полететь на «уедие». Гзак, по существу, предлагает поступить так же, как Игорь в 1184 году.
«И тако разделишася надвое. Кончакъ пойдя к Переяславлю и оступи городъ и бишася ту всю день…
А друзии половце идоша по оной стороне къ Путивлю, Кза у силахъ тяжкихъ,— и повоевавши волости ихъ и села ихъ пожогша же и острогъ у Путивля…» (Ипатьевская летопись).
Текст обрывался, по–видимому, на слове «хоти». Переписчика подвело открытое им предложение «Рекъ Боянъ…»
Глагол «Рекъ» предполагает следом прямую речь. В авторском тексте П–16 следов речи Бояна не нашел». Он предположил, что она осталась в потерянных листах. Что же изрекал песнотворец? Вероятно, какую–то обобщающую мудрость в форме пословицы. Она, наверное, подводила черту под историей пленения князя бегства его из плена и предвосхищала финальную часть — встречу Игоря на Руси. И П–16 подбирает подходящую пословицу, которая как нельзя лучше описывает положение народа без князя, и князя без народа.
…Тяжко ти головы кроме плечю,
зло ти телу кроме головы.
И добавляет от себя конкретный вывод:
Руской земли безъ Игоря!
Автор, если верить содержанию всего «Слова», не мог заставить Бояна прийти к такому поразительному итогу.
На этой, увы, неуклюжей «мудрости» искусственно выведенного Бояна многие исследователи строили свое отношение к Игорю. И доходили в своих обобщениях до таких, например, гипербол: «князь Игорь выделялся среди других князей, тем более, что он не ставил перед собой эгоистических задач по увеличению своего удела, а думал обо всей Русской земле!»9 .
И это сказано литературоведом, который профессионально занимался темой Игоря. Ни одного факта, свидетельствующего в пользу столь ответственного утверждения (кроме «мудрости Бояна») во внушающих доверие источниках найти невозможно. Нельзя же всерьез принимать слова Татищева о «тихости» Игоря.
Академик Б. А. Рыбаков, изучивший летописные материалы, где упоминается этот князь, вынужден был сделать огорчительный вывод из своих наблюдений:
«Игорь не был борцом за Русскую землю и действовал преимущественно в своих интересах»10 .
К такому заключению можно было прийти уже в XVIII веке, когда историки впервые заинтересовались этим новгород–северским князьком. Тогда бы легче быяо понять и авторское отношение к Игорю, и содержание «Слова», и отделить дописки П–16 от авторского текста.
П р и м е ч а н и я
1. Орлов А. С. Слово о полку Игореве. М. — Л., 1946, стр. 134.
2. Пояснения одного мiсця в «Словi о полку Игореве». Ювiл. збipн. на пошану акад. М. С. Грушевського. Ч. II, Киiв, 1928, стр. 187–189.
3. Слово о полку Игореве. Под редакцией В. И. Стеллецкого. М., 1967, стр. 210.
4. Слово о полку Игореве. Под редакцией В. И. Стеллецкого. М., 1957, стр. 211.
5. Для удобства чтения расчленим, расставим знаки препинания, выделим имена.
6. Фонетические варианты в тюркских наречиях: хотыи, хатын, катун, катын и т.д.
7. В IX–Х веках несколько великих князей Руси «официально» носили этот титул.
8. Боян упоминается в «Слове» несколько раз. Вполне возможно, что для передачи звука «я» автор употреблял букву «», переписчик же только букву « ».
9. Позднеев А. В. «Слово о полку Игореве» и летописи. В кн.: «Проблемы истории литературы», труды Московского государственного заочного педагогического института, выпуск I. M., 1961, стр. 31.
10. Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М„ 1971, стр. 228.
Аминь!
Итак, мы предположили, что пергаментный список «Слова» дошел до Переписчика XVI века без последних страниц. И ему пришлось дописывать окончание.
Он не обладает всей суммой знаний исторических и выдающимся литературным даром, которые требуются для завершения такой непростой вещи. Да ему этого и не нужно. Задача его проста–сделать переписанную повесть понятной читателю XVI века.
В последней уцелевшей части «Слова» описывается побег Игоря, и этот эпизод, по мнению невольного соавтора, завершался в утерянных страницах картиной возвращения князя на родину, всенародной радостью пo случаю его избавления.
Воинские повести, которых в те дни немало писалось, обычно кончаются здравицей в честь героев. И нарушать столь популярную традицию Переписчик не стал.
Таким путем, на мой взгляд, сложилась фабула Дописки. Стилистически весь финал — вполне цельный, самостоятельный кусок, резко отличный от остального текста. Кажется, что все слова финала изображены заглавными буквами. То ли предвкушение окончания трудной работы наполняет ликованием последние строки? То ли представившаяся возможность самостоятельного творчества дает эмоциональный разгон перу копииста? Но очевидно одно — невероятная гремящая нота разрушает тонкую, пластичную конструкцию поэмы. Нелепая, как фанфара в финале «Концерта для струнного оркестра». Как туш и призы чемпионские марафонцу, пришедшему последним.
Не мог сам автор сделать такой вывод в пользу Игоря. Он–то знает его подлинную цену.
Переписчик же уверен, что литературные произведения в древности посвящались самым выдающимся деятелям Руси. Ход его мыслей вполне прочитывается — была веская причина у киевского писателя обратиться к житию Игоря. И, видимо, вскрывалась она в утерянных страницах. Возможно, там Игорь стал великим киевским князем и прославил свое имя победами над погаными. А весь предыдущий текст — лишь вступление к настоящей повести о голове русской земли… После побега Игорь, вероятно, собрал новое войско и нанес: поганым сокрушительное поражение. И это логично, ибо стоило ли браться за перо для того только, чтобы отметить неудачу какого–то князя! — полагает П–16.
Так, по–моему, Игорь стал головой русской земли.
Весь последующий текст развивает тему головы.
Солнце светится на небесе —
Игорь князь въ Руской земли.
Девици поють на Дунай,
вьются голоси чрезъ море до Кiева.
Игорь идетъ по Боричеву къ Святой Богеродици Пирогощей.
Давно исследователи стараются понять, почему Игорь, вопреки летописным сведениям, едет из плена в Киев, а не в Новгород–Северск. Но если учесть, что из текста «Слова» не явствует его Новгород–Северская «прописка» и Святослав киевский называет Игоря и Всеволода «о моя сыновчя», термином, вышедшим к XVI веку из употребления (сыновец — племянник, двоюродный брат) и отчество у Игоря — Святославич, то нетрудно решить, в каких отношениях состоит «юный» Игорь с великим князем, и где дом его отчий. В Киеве. И после побега куда стопы свои направит блудный сын? В Киев, к отчему злату столу. А других источников по Игорю, как я предполагаю, переписчик попросту не знал, ориентировался исключительно на те данные, что сумел почерпнуть из «Слова». Проверять свою версию анализом летописной литературы он не счел нужным: отношение к «Слову» у него было не такое как у нас. Он выполнял работу не исследовательскую. По нему — лишь бы складно. Но указав путь следования Игоря к Киеву, он допускает очень любопытную неточность. По Воричеву взвозу проходит дорога, ведущая не из Поля, а из глубин Руси .
Пешему Игорю надо было обогнуть Киев, дав огромный круг, чтобы вступить на Боричев взвоз.
Страны ради, гради весели.
Формально строка совершенна. Гремящая аллитерация с открытым гласным (ра–ра–ра), маршевый ритм — создают музыкальный подтекст, соответствующий праздничному смыслу лексической композиции. Великолепная стилизация.
…Изъявление радости, как говорилось — традиционная деталь сюжета летописной повести, если речь идет о победе или избавлении. В Ипатьевской летописи: «Се же избавление створи господь въ пятокъ въ вечеръ. И иде пеш 11 денъ до города Донця, и оттоле иде во свои Новъгородъ и обрадовашася ему. Из Новъгорода иде ко брату Ярославу къ Чернигову, помощи прося на Посемье. Ярославъ же обрадовался ему и помощь ему да(ти) обеща… Игорь же оттоле еха ко Киеву къ великому князю Святославу и радъ бысть ему Святославъ, такъ же и Рюрикъ, сватъ его».
Этими словами кончается летописная повесть.
Отметим, что ни о каком молении не упомянуто: Игорь озабочен насущными делами.
Фактическая сторона летописной информации не вызывает сомнений. Маршрут его логичен и оправдан:
Поле — Донецк — Новгород–Северск — Чернигов — Киев.
Единственно в чем может упрекнуть летописца строгий историк — в христианской жалостливости. Хронист–монах за событиями не видит того идейного смысла, который явлен Автору. Он по–христиански порицает Игоря за разбой в Переяславском княжестве более, чем за опрометчивый поход его в Степь. Недаром в горьком монологе у Каялы Игорь вспоминает свое избиение «христиан». И вот теперь бог покарал его. Половцы, по мнению летописца, бич божий, наказующий Игоря за грехи его прежние.
