Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы
Лотман называет образ квартиры в романе Булгакова «ложным домом», «антидомом», «сосредоточением аномального мира». «Главное свойство антидомов в романе состоит в том, что в них не живут – из них исчезают (убегают, улетают, уходят, чтобы пропасть без следа)».[32] «То, что квартира символизирует не место жизни, а нечто прямо противоположное, раскрывается из устойчивой связи тем квартиры и смерти».[33]
Конечно, «площадь покойного» – это абсолютно инфернальное пространство, там «на половине покойного», нисколько не смущаясь тем, что помещение опечатано сургучными печатями, встретит злополучного дядю шайка Воланда. Они его ждут, ибо телеграмма отправлена ими, чтобы заманить дядю в ловушку. Капкан на дядю расставлен на «площади покойного». Площадь покойного – это точка встречи человека лицом к лицу с государством, причем государство предстанет в своем настоящем обличье. Истинным его лицом будет лицо мерзавца – мурло полууголовника, полузверя, который для важности водрузит на морду очки. После встречи с «шайкой» никаких сомнений и вопросов у «дяди» нет: у него появляется новое видение себя самого: теперь он точно знает, что он, с государственной точки зрения, ничтожество («кто попало»), что паспорт ему выдали по недосмотру и недоразумению, что его отделение милиции, которое «кому попало паспорта выдает» (ММ-2. С. 677), – взято на заметку вышестоящей инстанцией. Власть не может ему доверить столь важную государственную миссию, как участие в скорбном мероприятии, поэтому его «присутствие на похоронах отменяется»'. В этом безумии есть своя железная логика. Ведь родственники могут и отказаться безмолвно похоронить тело без головы, они не литераторы, то есть им может оказаться не под силу роль безмолвного соучастника преступления, и тогда может разразиться скандал, который испортит торжество официальных пышных похорон. Очевидно поэтому на этих, имеющих государственное значение, похоронах присутствие «кого попало» не предусмотрено, а будут там только избранные, кому власть доверит похоронить «неизвестно что» под черным покрывалом.
Родственники вообще на триумфальные сталинские «спектакли» не допускались. А. Орлов, бывший высокопоставленный чекист, в 1938 году сбежавший из СССР, свидетельствует, что на открытых «мистических процессах» родственников обвиняемых в зале не было, а публика была сформирована из сотрудников НКВД[34].
Попробуем представить себе, как выглядела для тех, кто должен был организовать похороны Берлиоза, задача по отсечению родственников и близких от прощания с покойным. Эта непростая задача включала в себя следующие компоненты: необходимо было известить их о похоронах, обязательно организовать контакт родственника с «органами», нанести травмирующий психику удар, после которого у испуганного до полусмерти родственника появится «новое видение самого себя», и он сам поймет, чем ему грозит его появление у гроба, и естественное желание расследовать обстоятельства гибели своего близкого испарится само собой.
Однако власть в лице «известного учреждения» не могла известить от своего имени о кончине человека его близких. Попробуем представить себе телеграмму частному лицу от НКВД, например такую: «Вашего племянника только что зарезало трамваем похороны пятницу три часа приезжайте народный комиссар внутренних дел Бегемот». Такая телеграмма равносильна чистосердечному признанию в совершенном политическом убийстве и одновременно является приглашением в «гости» к «известному учреждению». Тем не менее, вызвать «дядю» заставляет серьезная государственная озабоченность, так как абсолютно необходимо предотвратить любые неожиданности, которые могут возникнуть из-за возможного непредсказуемого антигосударственного поведения родственников покойного, ведь им может не хватить «сознательности», чтобы позволить сжечь в крематории безголовое неопознанное тело без правильно проведенного опознания.
Примечание: В стране победившей революции и государственного террора тело покойника стало законной собственностью государства, принять это положение вещей многие «отсталые» и «несознательные» граждане, а на самом деле, носители тысячелетних культурных традиций, были совершенно не готовы. Они по-прежнему хотели обряжать и оплакивать ушедшего близкого, хотели проводить его тело до места его упокоения, хотели отдать свой последний долг покойному. Им нужна была могила близкого как связь со своей родиной и землей. Они-то и сохраняли нормальность и вменяемость в стране победившего абсурда. Они хотели сохранить «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», но именно это их желание подрывало сами основания новой власти. Почти на бессознательном уровне советские диктаторы ощущали угрозу, идущую от человека, посещающего могилы близких и ухаживающего за ними. Ведь именно на «любви к отеческим гробам» «покоится от века, по воле Бога самого, самостоянье человека, залог величия его».
Эта пушкинская бессмертная поэтическая формула, несомненно, выражает и булгаковское понимание того, в чем заключены достоинство, и внутренняя свобода, и благородство человека. Иначе трудно объяснить смысл важнейшего испытания, которому подвергает автор в романе «Белая гвардия» своего любимого героя – юного Николку. Николка героически преодолевает свой естественный страх и физиологическое отвращение к штабелям трупов, сложенных в мертвецкой, чтобы найти мертвое тело полковника Най-Турса, понимая свой долг перед героем как абсолютную необходимость дать возможность родным попрощаться с покойным и похоронить его так, как и подобает быть погребенным человеку, оставившему о себе благодарную память. Най-Турс погиб, и это большое горе для любящих его родных, но это горе, безусловно, смягчено тем, что, вопреки логике исторического времени, его обрядили, оплакали, отпели и похоронили, как и полагается человеку, а не зарыли в безымянную могилу, как собаку. Выполнив свой долг перед покойным, Николка продолжает жить, ощущая себя сохранившим человеческое достоинство. Най-Турс погиб, спасши жизни мальчиков-юнкеров. Николка выжил, в его душе образ полковника-героя будет жить всегда, побуждая оставаться человеком в наступившем историческом времени, когда даже просто сохранять человеческое достоинство требовало настоящего героизма.
Узурпировав право собственности на тело покойника, превратив массовое захоронение тел убитых в строжайше охраняемую государственную тайну, отсекая живых от мертвых, оккупационная власть трусливо уничтожала важнейший культурный механизм воспроизведения духовно сильного человека, способного к мужественным поступкам. Именно поэтому, как нам кажется, начало Великой Отечественной войны было столь катастрофическим, ведь режимом был последовательно уничтожаем человек, способный воевать с захватчиками за свою землю, за свою семью, за близких, за свой дом, за свои могилы. Этот культурный механизм выживания народа восстановился не сразу, нужны были миллионы жертв войны, чтобы опять сплотить народ, разъединенный государственным террором буквально на атомы.
Решение подписать телеграмму именем покойного абсурдно, но, поскольку нечистая сила в принципе не отличает мертвых от живых, то Бегемот, отправивший телеграмму, может быть, к ее абсурдности просто нечувствителен, просто не может ее уловить. Он использует имя покойного как маску, добиваясь максимальной эффективности от именно такого извещения о смерти. Оно необъяснимо абсурдно и глумливо, и эффективность его проявляется в том страшном ударе по психике запугиваемого человека, которому вопросов задавать в принципе не дозволено. Так и останется у дяди Берлиоза на всю будущую жизнь неразрешенная загадка гибели племянника его жены, к телу которого его не допустили. Творящийся повсеместно агрессивный абсурд саму власть не может смутить, потому что в стране в принципе для населения исключена возможность – адресовать вопросы этой власти. Требовать от власти отчета и объяснения – прямой путь к «внезапной смерти». А абсурд – это неизбежное следствие такого устройства жизни в стране, когда в угоду тирану происходит ежеминутное насилие над жизнью и разумом. Так появилась бесстыдная телеграмма с «того света», оставившая еще одну зияющую черную дыру в сознании еще одного персонажа, пережившего сюжет «исчезающей реальности».
Опыт, который переживают Поплавский, Варенуха, буфетчик Соков, Никанор Иванович и другие персонажи романа при встрече лицом к лицу с чертями, – это самая настоящая психическая травма, после которой человек теряет способность сопротивления абсурду. Его примирение с действительностью выглядит как признание существующей реальности, неподвластной разуму, в принципе непознаваемой, то есть трансцендентной, потусторонней, инфернальной. После пережитого опыта встречи с шайкой Воланда почти все персонажи романа проходят допрос у следователей «известного учреждения», и все они дают именно те показания, которые подтвердят «легенду» следствия о «банде гипнотизеров». Будучи в невменяемом состоянии, они подпишут любой протокол, засвидетельствуют любой факт, каким бы безумием он ни казался. Особенно циничным выглядит диагноз состояния потерпевших от «фокусов» шайки, поставленный «одним из лучших следователей Москвы»: «Их сильно напугали эти негодяи» (ММ-2. С. 773). В момент, когда он эту реплику произносит, даже хочется объединиться с этим «мудрым и добрым» представителем карательных органов в чувстве естественного сострадания к потерпевшим, но разум подсказывает, что он, видимо, и есть один из главных негодяев той эпохи.
