Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности - Коллектив авторов
Я не люблю быть должником у кого-то там, чем-то обязанным, нет… <…> Есть фраза – дорогие подарки обязывают. Вот принесли тебе дорогой подарок, есть у меня таких несколько подарков, они до сих пор у меня лежат, я даже ими не пользуюсь. Но я чувствую себя обязанной этому человеку, что я тоже должна что-то сделать. А что я могу сделать? С таким же подарком прийти к нему, к этому человеку? Да он уже уехал отсюда.
Женщина, малый город
Это убежденное нежелание быть перед кем-то в долгу противоречило некоторым нашим исходным гипотезам. Мы скорее ожидали увидеть халявщика, которому совершенно ничто не мешает брать сколько угодно и не чувствовать себя обязанным. Но на деле мы обнаружили нечто совершенно противоположное: представление о том, что малейшее заимствование сразу ставит человека в позицию морального обязательства, – и это то, чего необходимо избегать, охраняя таким образом свою независимость. Именно так можно объяснить распределение потребительского кредита: если долг – это отношения моральной личной зависимости от другого человека, то кредит создает ощущение независимости по той причине, что у тебя нет никакой личной моральной зависимости от банка. С банком заемщик расплачивается процентами; банк не осуществляет никакой благотворительности. Как ни странно, для многих гораздо комфортнее иметь дело с организацией, которая очевидно хочет воспользоваться твоим сложным положением, чем с ситуацией личной зависимости от другого человека.
Когда я должна банку, в принципе, вот даже такой организации, ну, я как бы не считаю, что я кому-то должна. Я взяла, я отдам. Ну то есть это не то, когда вот должен именно конкретному человеку, тем более своему другу. Тем более когда приходишь к другу, объясняешь там. Там: «Маш, там, ты вот мне не могла б там две тыщи там вот на пятнадцать дней одолжить?» Она: «Ой, а что случилось? А что? Ой, да, да? Зарплату не платят? Ой, задерживают?» То есть это нужно, если знакомый, друг, это нужно все объяснять, все рассказывать. Тут же пришел только: «Мне нужно две тысячи на пятнадцать дней. Вот паспорт». Все. Никакие вопросы больше не спрашивают. Никому ничего объяснять не нужно.
Женщина, крупный город
При этом нормы морали в отношении долга укореняются в отсылках к традиции, к межпоколенческим связям:
Меня так воспитали родители, что, чем влезать в долги, ты лучше накопи и купи.
Женщина, малый город
Утверждая, что «родители учили их никому не быть должным», наши респонденты формулируют фундаментальный этический принцип, который – с их точки зрения – должен закладываться буквально в рамках первичной социализации. Учитывая широкое распространение и огромную важность так называемой неформальной экономики в советский и позднесоветский период, эти утверждения сегодня могут выглядеть достаточно спорно. Однако для нашего анализа важно было не то, соответствуют ли они исторической истине, а то, как они формируют поведение людей на данный момент и какую роль играют в их понимании своей субъектности.
При этом императив «Не брать!» вовсе не отменяет готовности и желания помогать другим и делиться с ними. Нередко в интервью люди говорят: «Я ни у кого ничего не прошу». Из этого напрашивается вывод, что мы имеем дело с так называемым «экономическим человеком» – своего рода изолированной монадой; он не только не берет, но никому ничего не дает. Но на вопрос: «А помогаете ли вы людям?» почти все отвечают: «Да, конечно! С удовольствием! Меня кто-нибудь о чем-нибудь попросит – я с удовольствием помогу!»
Отсюда становится понятно, что работает не экономическая логика, а модель охраны себя от моральных обязательств: хорошо, если мне должны другие, – а я не должен никому. Таким образом, отношения дарообмена оказываются заблокированы – потому что если ты готов людям помогать, а они не готовы у тебя брать, дарообмен не состоится. Для того чтобы его запустить, необходима реципрокность [120], необходима готовность поставить себя в уязвимое положение, хотя бы на время.
Потенциал для «запуска» дарообмена возникает в относительно плотных сообществах – например, как показывает наше исследование, такое может случаться в церковных приходах. Здесь появляются люди, которым можно помогать, и они принимают эту помощь. Разумеется, высокая социальная плотность существует далеко не во всех приходах. Значительная часть из них устроена так, что люди заходят в храм, молятся, исповедуются и расходятся. Однако в некоторых приходах возникает сообщество, между людьми есть внебогослужебное общение и какая-то совместная активность. Именно там долговая мораль несколько меняется: попадая в такое сообщество, люди научаются просить. Здесь большую роль обычно играет священник, который легитимирует саму возможность обратиться за помощью и принять ее. Например, он просит на храм или для кого-то из своих прихожан, попавших в трудную ситуацию. Главное состоит в том, что он исходно исключен из стандартных отношений конкуренции, которых люди очень боятся: «Ты у меня просишь – это может быть связано сразу с какой-то иерархией». Священник не попадает в эту автоматическую иерархизацию, потому что просит не для себя, а для Бога, для церкви, и это начинает распространяться по сообществу. Готовность просить и принимать начинает становиться нормой, но происходит это очень непросто. Нередко прихожане сначала обращаются к священнику, а он, в свою очередь, уже дальше выступает в качестве посредника и транслирует эту просьбу другим. Конечно, речь идет не обо всех священниках – достаточно тех, кто использует эту возможность с целью повышения собственного статуса и тем самым теряет к себе доверие. Однако некий аванс доверия у священника, благодаря его структурной позиции, имеется.
Здесь может возникнуть вопрос: так может быть, дарообмен – это явление, типичное для традиционных, религиозных сообществ? А современные горожане, в большинстве своем агностики, прекрасно обойдутся и без него? Но это не так. В успешном дарообмене церковных приходов первостепенную роль играет не столько христианская мораль, сколько наличие относительно солидарного сообщества. Подобного рода коллективные практики, безусловно, возможны и в секулярных контекстах: именно поиском таких образцов секулярной религии, объединяющей людей за пределами церкви, занимался социолог Эмиль Дюркгейм. В этом смысле христианство просто реализует общие коммунитарные основания человеческой жизни.
На этот вопрос можно ответить и с позиции Карла Поланьи [121]: люди не только не могут существовать изолированно друг от друга, но хуже того, история показывает, что атомизация всегда ведет к плачевным последствиям. Когда люди сильно изолированы, они начинают искать политической общности в
