Роман Пересветов - Тайны выцветших строк
Разве? А автографы самого Ивана Грозного?
— Ни одной буквы, написанной им, мы пока не знаем.
— То есть, как это «не знаем»? А его знаменитые послания к князю Курбскому и в Кирилло-Белозерский монастырь, письма к «пошлой девице» Елизавете, королеве английской, и другие?
— Все это дошло до нас только в списках, сделанных значительно позже, в семнадцатом веке, то есть лет через сто после написания подлинников. Что же касается официальных документов того времени, то все они переписаны руками писцов.
— А я всегда думал, что Иван Грозный сам писал, по меньшей мере, черновики исходивших от него бумаг, — удивился студент. — Ну и, наконец, подписывал он хотя бы грамоты, рассылавшиеся от его имени во все концы Руси?
— В том-то и беда, что в то время не было обычая хранить черновики. Поэтому мы и не знаем подлинной истории многих памятников древней письменности. Последний же том Лицевого летописного свода является в этом отношении счастливым исключением, потому что правка наносилась на листы уже готовой книги. Это редчайший и единственный известный науке случай, когда мы можем проследить черновую историю древнего памятника. Что же касается подписи Ивана Грозного, то искать ее безнадежно. Когда дьяк того или иного приказа приносил царю начисто переписанную грамоту, царь прикладывал к ней вместо подписи свою личную печать. Она была вделана в перстень, который он носил на указательном пальце правой руки. В некоторых случаях прикладывалась другая, так называемая «Большая Государева печать» с изображением орла.
— А скажите, Михаил Дмитриевич, приписки как исторический источник представляют какой-нибудь интерес?
— Не какой-нибудь, друг мой, а самый наипервейший. Целый ряд важнейших политических событий XVI века и много характеризующих ту далекую эпоху ценных деталей известны нам только из одного источника — из замечательных приписок неведомого редактора Лицевого свода. Ни в основном тексте свода, ни в других летописях вы этих сведений не найдете.
— Простите, Михаил Дмитриевич, — продолжал расспрашивать студент, — но вы, кажется, сказали, что приписки, сделанные при первом редактировании, противоречат последующим замечаниям того же редактора?
— Да, и вот в этом-то вся трудность. Надо определить, почему в первом случае сообщается одно, а во втором — иногда совсем другое.
— Но как же можно доверять такому источнику, даже если он единственный?
— Каждый источник надо исследовать. Только тогда можно решить: заслуживает он доверия или нет. А при изучении документа нередко выясняется, что если он в чем-нибудь отступает от истины, в нем все же можно найти ценные сведения. Даже искажающим факты источником нельзя пренебрегать. Внимательный исследователь должен выяснить причину их искажения. Это поможет ему понять обстановку, в которой появился документ. Если вы в самом деле возьметесь за исследование загадочных приписок, вы столкнетесь, например, с таким фактом. В одной из них сообщается, что в 1542 году трое русских воевод по своей нерадивости и трусости сдали несколько городов крымскому хану. Попробуйте проверить это известие по разрядным книгам — беспристрастным записям о назначениях и перемещениях военачальников. Вы обнаружите, что воевод обвиняли напрасно. Во время набега крымцев они находились в других местах. О чем же свидетельствует возведенное на них обвинение? Да о том, что к тому времени, когда была сделана приписка, воеводы, о которых идет речь, попали в опалу и на них свалили вину за чужие ошибки.
— Выходит, что надо не только установить, кто автор приписок, но и выяснить, что из написанного им — правда, а что — нет.
— Именно так, — кивнул ученый. — И, кроме того, конечно, вы должны установить и те мотивы, которые побудили автора излагать события в том или ином освещении. Он ведь не предполагал, что его черновики подвергнутся исследованию, а рассчитывал, что приписки будут включены в текст летописи, и ровные строчки полуустава навсегда скроют следы его вмешательства в описание исторических событий.
— Все это в самом деле очень увлекательно, Михаил Дмитриевич. Но, берясь за такую работу, надо обладать способностями, по крайней мере, Шерлока Холмса.
— Ваша задача, мой друг, значительно труднее, — оживился больной. — Шерлок Холмс имел дело с современными ему фактами, а вам придется разбираться в том, что было четыреста лет назад.
— Можно еще один вопрос? — нерешительно сказал студент. — Он будет последним. Я вижу, что очень утомил вас.
— Нет, нет, ничего, пожалуйста.
— Как могло случиться, что такие важные записи оставались чуть ли не двести лет вне поля зрения историков?
— Можно было бы обвинить в этом князя Щербатова. Наспех приведя в порядок разрозненные листы найденной им Царственной книги, он поднес ее Екатерине Второй, «яко достойную любопытства», и получил разрешение ее издать. Но он сделал это довольно неряшливо. Приписки неизвестного редактора он включил в основной текст без всяких оговорок и примечаний и, таким образом, как бы накрыл их шапкой-невидимкой. Изучая Царственную книгу по его изданию (подлинник-то не каждому был доступен), читатель не обнаруживал в ней никаких приписок. Они объявились снова лишь через много лет, когда было выпущено первое научное издание русских летописей. Но, строго говоря, взваливать всю ответственность на князя Щербатова нельзя. Содержавшиеся в приписках сведения историки использовали уже давно. Вы найдете их в любом учебнике, в любой популярной книжке об Иване Грозном, не говоря уже о посвященных ему повестях и романах. Вы тоже, конечно, читали о боярском мятеже 1553 года в дни опасной болезни Грозного… Все это так романтично выглядит: царь умирает, бояре взбунтовались у него на глазах, больной умоляет царицу бежать с маленьким царевичем за границу, мятежники выдвигают другого царя… И вдруг, к ужасу бояр, умирающий поправляется…
— Да кто же этого не знает!
— А было ли так на самом деле? Известно ли вам, что об этом столь важном событии молчат все летописи. Рассказ о мятеже 1553 года содержится только в приписке, сделанной неведомым автором при втором редактировании. Прежде он удовлетворялся кратким рассказом о болезни Ивана Грозного в основном тексте Лицевого свода… Больше того, в первых приписках их автор сообщает сведения, просто несовместимые с позднее сделанной вставкой о мятеже.
— Ну, а все-таки, как же историки? — Студент, видимо, забыл, что он обещал больше ни о чем не спрашивать больного.
— Да, да, я еще не полностью ответил на ваш вопрос. Дело в том, что Лицевой свод долгое время считался произведением XVII века, созданным через сто лет после событий, описываемых в его последнем томе. Отсюда вытекало, что автор приписок был не современником этих событий, а уже историком. Ну, а с историка, как говорится, взятки гладки. При первом редактировании он мог пользоваться одними материалами, а потом наткнулся на новые, более подробные сведения, ради которых он и стал вторично исправлять основной текст. Рассуждая так, позднейшие историки спокойно выбирали из противоречивших друг другу приписок более поздние, так как они были богаче разными подробностями. Оказываемое им предпочтение объяснялось и крайней скудостью сведений о тех давно прошедших временах. Вот когда академик Лихачев, изучая водяные знаки на старинной бумаге, доказал, что Лицевой свод создавался не в середине семнадцатого века, а на сто лет раньше и отсюда вытекало, что автор приписок — современник описанных им событий, тут уж, казалось бы, следовало пересмотреть отношение к этому историческому источнику. Но если современник события излагает его дважды и каждый раз по-другому, — значит, в одном случае он наверняка пишет неправду. В каком же именно? Это-то и надо узнать. К сожалению, после того как выяснилось, что приписки сделаны в шестнадцатом веке, никто из историков ими больше не занимался. Каждый брал оттуда то, что ему больше нравилось. Известие поподробнее да побольше размером всегда перевешивало. Вот и выбирали, так сказать, «на вес».
Рассказчик, казалось совсем забывший о своей болезни, засмеялся…
— Вот, только покойный- Александр Евгеньевич Пресняков, еще в молодом возрасте, обратил внимание на приписки. Он не на шутку заинтересовался ими и заметил многое из того, что я вам сейчас рассказал. Но он в то время целиком находился под влиянием академика Соболевского, считавшего Лицевой вод памятником семнадцатого века, и это помешало ему в них разобраться. Позднее, после того как Лихачев доказал, что Соболевский ошибся на сто лет, Александр Евгеньевич к припискам уже не возвращался. Это, собственно, и все, что я могу вам сообщить. Остальное, я надеюсь, вы выясните уже сами.
Прощаясь со своим учеником, больной достал из стоявшей возле его постели тумбочки незапечатанный конверт.
