Николай Замяткин - ВАС НЕВОЗМОЖНО НАУЧИТЬ ИНОСТРАННОМУ ЯЗЫКУ
Вот это, мой любезный собеседник, и есть контекстуальное поле. Вам нужно прочитать несколько страниц, вчитаться в произведение прежде, чем это поле начнет работать на вас настоящим образом. В коротких произведениях для этого не хватает пространства. Вы едва начинаете входить в контекстуальное поле, как рассказ кончается. Вы начинаете читать следующий рассказ, и повторяется та же самая история – вы лишены возможности вчитаться, вжиться в произведение.
u Для создания лексического контекстуальног рабочего поля.
У всех нас, мой любезный собеседник, есть наш излюбленный словарный запас. Даже у вашего покорного слуги – не постыжусь в этом признаться. У писателей-беллетристов он тоже есть.
Набор слов, которые используют писатели на протяжении какого-либо произведения, весьма ограничен. Это становится очевидным, даже когда вы прочитали всего лишь какие-то десяток-другой страниц. Некоторые слова начинают повторяться очень часто. Вы их видите десятки раз, но в разном окружении. У вас появляется сначала смутная, а потом все более ясная идея, что данное конкретное слово может означать. Если мистер Фэндоурин раз за разом вынимает нечто из кармана и наставляет это на злодеев, от чего те либо поднимают руки, либо бросаются убегать (трусливые негодяи!), то это нечто вряд ли является пузырьком со святой водой или носовым платком. Скорее всего данный предмет является какой-либо разновидностью огнестрельного оружия.
Не исключено, впрочем, что доставаемый непримиримым борцом со злом предмет является именно пузырьком со святой водой – такой вот авторский ход, но ведь как раз это мы и должны определить, распознавая, расшифровывая на первых страницах контекстуальное поле, созданное автором.
Так или иначе, но из контекстуального поля мы почти наверняка знаем, что фандорианское оружие не может быть лазерным бластером, гранатой «лимонка» или харипоттеровской волшебной палкой. Чтобы удостовериться, небрежно заглядываем в словарь – и искомое слово навсегда врезается в нашу память.
Или, преследуя гадкого злодея, наш герой идет по лесу, задевая за осыпанные утренней росой кусты, по лугу, где к герою прикасаются своими головами ромашки, затем он идет вдоль поля, вдыхая полной грудью тревожный запах полыни, и по какому-нибудь подозрительному буераку, а потом опять по лесу. Он поглядывает на висящее над его головой серебряное облачко и улыбается чему-то своему, только одному ему известному и дорогому…
Он явно идет не напрямик, но по чему-то. Это что-то, обрамленное изумрудными листьями подорожника, петляет между деревьев, огибает лужи, где качается и рассыпается веселыми искрами июньское солнце, обегает покрытые мхом камни, поднимается по склону оврага, заросшего дикой малиной, проходит вдоль старого, полуразвалившегося плетня, сужается, почти было исчезает, но потом опять каким-то чудом находится и выводит Полуэкта Кузьмича – и нас вместе с ним – к старинному замку, где в одной из башен обосновался низкий небритый злодей, не подозревающий (о, как он ошибается!), что расплата уже близка.
На имеющейся у героя карте это что-то, по которому мы движемся, отмечено пунктиром. Что бы это могло быть? Ни асфальтом, ни бетоном оно явно не покрыто. Ни новомодные самодвижущиеся паровые автомобили, ни более традиционные повозки на гужевой тяге, ни поезда по нему не ездят. Легко и элегантно заглядываем в словарь, чтобы подтвердить нашу догадку – и еще одно слово навсегда остается в нашей голове. А с этим словом и маленький, но такой чрезвычайно важный плюсик – за нашу с вами, мой любезный собеседник, догадливость!
Также автор не преминет сообщить нам – двадцать пять раз на протяжении десяти страниц, что у нашего героя «умные» глаза, а у злодея «бегающие» глазки, что пробор героя «безупречен», а сам он «неподкупен» – тридцать раз на пятнадцати страницах, что злодей вынашивает «зловещие» планы – в каждом втором предложении, и так далее, и такое прочее…
Слова повторяются, повторяются и еще раз повторяются в разном лексическом – и грамматическом – контексте, а, как мы уже знаем, повторенье есть мать ученья. Особенно при изучении иностранного языка, где практически все построено на повторении.
Мой склонный к строгому аналитическому мышлению собеседник не преминет, конечно, заметить (и вполне резонно, должен сказать!), что поле реалий произведения как-то не очень четко разграничено с его лексическим контекстуальным полем и что пример с огнестрельным оружием можно было бы вполне поместить и выше.
Не стану спорить, поскольку это не имеет принципиального значения. В языке вообще все нечетко и размыто, все соприкасается, взаимопроникает и взаимодействует. Абсолютно резких границ в языке провести невозможно. Как в вашем родном языке, так и в иностранном. Привыкайте к этому, мой любезный собеседник, и вас на нелегком пути изучения иностранного языка будет ждать гораздо меньше неприятных сюрпризов!
Что касается лексического поля и поля реалий литературного произведения, то, конечно, они переплетаются и взаимопроникают. В конце концов, их можно считать одним большим контекстуальным полем. Ваша задача совсем не в запоминании названий и условных делений, а в том, чтобы в него, контекст, решительно и без излишних умствований погрузиться, почувствовать его и пользоваться им для успешного изучения иностранного языка.
К тому же все мы прекрасно осознаем роль контекста – в своем родном языке – и с удовольствием пользуемся этим знанием, даже если мы никогда и слыхом не слыхивали ни о каком таком «контексте». Всем нам понятен, например, вот этот известный анекдот, где не что иное, как именно моментальная смена языковых декораций, смена контекста радикально меняет значение слов, которые начинают «играть» и этим создают смешной эффект – эффект нашего с вами захватывающего дух полета из одного контекста в совершенно другой.
«Посадил дед репку. Вышел Репка – и пришил дедку!»
Я думаю, что этот анекдот является блестящим примером тонкого народного понимания значения контекста в языке. Мы смеемся, а следовательно, понимаем!
Так контекст вижу я. Так контекст понимает народ. А теперь попрошу вас самым внимательным образом ознакомиться с тем, что о роли контекста в изучении чужого языка пишет не кто иной, как наш с вами, мой любезный собеседник, любимый писатель Плутарх в своих «Сравнительных жизнеописаниях», приступая к жизни и деяниям не менее любимого нами Демосфена:
«…Государственные дела и ученики, приходившие ко мне заниматься философией, не оставляли мне досуга, чтобы упражняться в языке римлян, и потому слишком поздно, уже на склоне лет, я начал читать римские книги. И – удивительное дело, но это правда – со мною случилось вот что: не столько из слов приходилось мне узнавать их содержание, сколько, наоборот, по содержанию, о котором так или иначе я имел уже некоторое представление, улавливать значение самих слов.»
Вот таким образом. Как видите, роль контекста в изучении языков и особенно в расширении словарного запаса путем контекстуальной догадки не является моим недавним открытием. Как вы, конечно, заметили, Плутарх несколько удивляется своим наблюдениям, но это и понятно – «Сравнительные жизнеописания» были написаны без малого две тысячи лет назад, и, очевидно, Плутарх был первым, кто письменно изложил подобные соображения, и ему не на кого было ссылаться, в силу чего он имел полное право быть удивленным. Однако же то, что в области изучения языков казалось новым и достойным удивления двадцать веков назад, не должно особенно удивлять нас с вами сегодня – ведь худо-бедно, но за это время мы кое-что узнали и кое-чему научились, не правда ли, мой любезный собеседник?
Но оставим удивленного своим языковым открытием Плутарха и продолжим говорить о том, почему на определенном этапе вам необходимо читать исключительно произведения значительной длины.
u Для проникновения в грамматическое поле автора.
Сказанное мной о повторяемости и предсказуемости словаря автора целиком и полностью можно отнести и к его грамматике в данном конкретном произведении. От начала произведения до его конца грамматические образцы, излюбленные автором, повторяются множество раз. Таким образом, литературное произведение можно считать гигантской иллюстрацией грамматики изучаемого языка – по крайней мере, значительных ее частей. В другом произведении этого же автора его грамматический набор – и, конечно, словарный – может быть в какой-то мере другим. Человек со временем меняется. Меняется то, как он мыслит, и, соответственно, меняется его язык. Поэтому произведения, написанные одним и тем же автором в разные периоды его жизни, могут быть написаны совершенно по-разному.
Почему я об этом говорю? Потому что практически всегда рассказы одного и того же автора, но разных периодов его жизни группируются вместе, в одной книге. В конце концов, по-другому и быть не может.
