В. Козлов - Колумбы российских древностей
Еще одним источником пополнения коллекции кружка рукописными книгами стали монастырские, церковные и даже государственные хранилища. Румянцев запрещал своим сотрудникам прибегать к способу, практиковавшемуся его современником-коллекционером Мусиным-Пушкиным, — изъятию памятников неофициальным путем, даже тогда, когда предоставлялись такие возможности. Граф придерживался в этом смысле твердых этических норм. Кроме того, случай с Мусиным-Пушкиным, которого незадолго до этого Синод обвинил в незаконном присвоении монастырских рукописей, был еще свеж в памяти современников. Вот почему, например, догадываясь о нелегальном приобретении Строевым из Иосифо-Волоколамского монастыря Судебника 1497 г., он отказался принять его в качестве дара в свое собрание, как предлагал тот, а Калестинову за подобное предложение даже сделал через Берха строгое внушение.
Поступления оригинальных рукописей из таких хранилищ происходили официальным путем через местное гражданское и духовное начальство за денежные и другие виды пожертвований. Таким способом были приобретены рукописи из московского Покровского монастыря, монастыря близ местечка Вербилово под Полтавой, Старицкого, Слуцкого монастырей, из Полтавской духовной семинарии, витебской Благовещенской церкви и др.[95]
Около полутысячи оригинальных рукописей составляли собрание Румянцева. Трудно представить, какая судьба ожидала все эти памятники, но совершенно ясно, что для многих из них она не была бы счастливой. К этому же следует добавить и еще одно важное обстоятельство: сам подбор оригинальных рукописей в собрании оказался очень удачным. Коллекция представляет собой гармоничное сочетание исторических, лингвистических, литературных, художественных памятников русской и славянской книжности XII–XVIII вв., многие из которых оказались в древнейших из сохранившихся списков. В подобном подборе рукописных книг решающую роль сыграли Востоков, Григорович, Калайдович, Строев, Малиновский и другие сотрудники Румянцева, не только разыскивавшие и покупавшие их, но и дававшие им всестороннюю научную оценку.
Уже в петровское время в России происходил перелом в отношении к вещественным памятникам прошлого: осуществлялись первые археологические раскопки, появлялись собрания древних предметов, монет, предпринимались их регистрация и описание[96]. Историки XVIII в. не раз использовали археологические памятники для подтверждения своих исторических заключений, но прошло еще немало времени, прежде чем все такие материалы были признаны полноправными историческими источниками, по отношению к которым стали применяться специальные методы изучения. Историко-источниковедческое и даже искусствоведческое отношение к вещественным памятникам пробивало себе дорогу сквозь понимание их исключительно как драгоценностей, редкостей, имевших немалую денежную стоимость. Золотые вещи, находимые в Сибири, классические древности недавно присоединенного Причерноморья долгое время заслоняли древнерусские археологические и вещественные источники.
И вдруг роем посыпавшиеся в конце XVIII — начале XIX в. находки. Да какие! Мусин-Пушкин приобретает древнерусскую монету — сребреник князя Ярослава, найденный среди церковных привесок на иконе в Киеве; в коллекцию собирателя Буше попадает еще одна древнерусская монета — златник Владимира, затем становятся известны другие экземпляры этих монет. Проносится слух о находке в крепостных стенах Серпухова «кожаных денег», глухие сведения о существовании которых в Древней Руси были известны из письменных источников. Под Черниговом выкапывают великолепно изготовленный золотой амулет с русской надписью, а в районе Рязани — целый клад золотых вещей. Открываются курганы, камни с надписями, кресты, фундаменты древних строений. Предприимчивые торговцы привозят на ярмарки из разных мест целые мешки монет — русских, татарских, византийских.
Попытки осмысления этих находок все чаще давали возможность объяснять многие неясные вопросы древнерусской истории. «Появление черниговской золотой вещи, — писал Калайдович, — произвело сильное влияние на умы наших археологов. Знак благоприятный! Любовь к исследованиям сего рода, столь давно знакомая просвещенным иностранцам, и благородна и похвальна! На усилия наших почтенных ученых мы смотрим с должным уважением и из самих ошибок извлекаем соответствующую пользу»[97].
В начале XIX в. польский историк З. Я. Доленга-Ходаковский, живший в России, призывая к изучению дохристианской истории славян, заявил о необходимости расширения традиционного круга памятников за счет археологического материала, данных топонимики, фольклора, языка и других источников. «Сбережем, — писал он в 1818 г., — случайные, но довольно нередкие открытия, какие делаются в земле, — эти разные небольшие статуэтки, изображения, металлические орудия, посуду, горшки с пеплом. Сосчитаем и точно измерим все большие могилы… Охраним от уничтожения надписи, начертанные на подземных скалах… Снимем планы с местностей пользующихся давней известностью. Узнаем все названия, какие деревенский люд или его лекарки в разных краях дают растениям, соберем сколько возможно песни и старые гербы. Опишем главнейшие обряды»[98].
Фейерверк планов и энтузиазм, с которыми выступил Доленга-Ходаковский, встретили горячую поддержку в рядах сотрудников Румянцева. Предложенная им программа археологических, этнографических и фольклорных разысканий в ходе специальной экспедиции, серьезно заинтересовала и графа, но «в возбуждении охоты канцлера», как выразился Евгений Болховитинов, на финансирование ее осуществления Доленга-Ходаковский не преуспел. Причиной этого явилось, скорее всего, недоверие Румянцева не к замыслу польского археолога, а к авторитету его исполнителя, несправедливо считавшегося многими современниками смешным чудаком. К тому же, после того как Доленга-Ходаковский на средства, выделенные русским правительством, все-таки приступил к осуществлению своего плана, выяснилось, что, например, Калайдович и Кеппен, мнениями которых граф дорожил, не согласны с некоторыми гипотезами польского ученого.
Речь шла об отношении к так называемым городищам — остаткам древних укрепленных поселений или городов. Доленга-Ходаковский считал эти археологические памятники, повсеместно встречающиеся в России и других странах, местами славянского языческого культа. По его мнению, составив карту городищ, можно было установить территорию расселения славян в дохристианское время. Взгляды Доленги-Ходаковского получили широкую известность в России и вызвали большой интерес к городищам. Регистрацией, описанием и даже раскопками их занялись и члены кружка: Калайдович — в Подмосковье, Рязанской и Владимирской губерниях, Кеппен — во время своего путешествия по славянским странам, а Румянцев через Арцыбашева и местную администрацию — в Казанской, Смоленской, Гомельской, Витебской и других губерниях. В результате к 1822 г. кружок имел в своем распоряжении сведения о нескольких десятках этих памятников. Обобщил эти данные в своей книге о рязанских древностях Калайдович[99].
Возражая Доленге-Ходаковскому, Калайдович отмечал, что установить какую-либо закономерность в характере городищ трудно: они разной величины, вида, древности. Оспорил он и назначение городищ, видя в них прежде всего места древних поселений, а не языческого культа. Гипотеза Доленги-Ходаковского при всей своей оригинальности не находит обоснования археологическими данными — таким был основной вывод книги Калайдовича.
Книга К. Ф. Калайдовича, вышедшая в тяжелый для Доленги-Ходаковского период жизни (правительство только что прекратило финансирование его грандиозного плана археологического и этнографического обследования России), вызвала возражения со стороны польского исследователя. Лишь намного позже его гипотеза нашла частичное подтверждение.
Замысел Доленги-Ходаковского предусматривал первоочередное изучение в археологическом и этнографическом отношениях территории славянских народов. Планы же членов кружка носили более широкий характер. Их интересовали наряду со славянскими древностями и традиционно изучавшиеся еще с XVIII в. античные и сибирские древности. Обращали они внимание и на археологические памятники азиатских народов, вошедших в состав Российской империи.
Болховитинов и Берлинский стали участниками первых раскопок фундамента по всей площади киевской Десятинной церкви, в результате которых были обнаружены остатки древних фресок. Описание раскопок здесь, а также в Вышегородской и Ирининской церквах вместе с рисунками найденных предметов посылались Румянцеву[100].
