Михаил Вайскопф - Между поэзией и прозой: к родословной «Недоноска» Боратынского
Не стоит думать, будто корпоративные социокультурные предпочтения, демонстративно выказанные на рубеже 1830-х гг. Боратынским, обязательно влекли за собой бескомпромиссную вражду ко всему творчеству вчерашнего союзника и покровителя. В любом случае, Полевой оставался слишком неординарной личностью в тусклом мире тогдашней русской журналистики, бедной людьми и идеями. При всех своих огрехах и стилистической неопрятности он был и небесталанным прозаиком. Некоторые мотивы и образы Полевого подверглись у Боратынского поэтической обработке — и не настолько основательной, чтобы полностью затушевать этот генезис. Сплошь и рядом он выказывает неожиданную, казалось бы, близость к общей риторике и тем или иным конкретным суждениям «Московского телеграфа». Одно из подтверждений тому — ощутимое сходство между некрологом «Смерть Гете», появившимся в журнале Полевого (ц.р. 31 марта), и последующим стихотворением Боратынского «На смерть Гете». В «Телеграфе» сказано:
«Безрассудно было бы жалеть о смерти германского исполина. Гете вполне совершил свое поприще; он сделал все, выразил все, что призван был сделать и выразить».
Ср. в стихотворении Боратынского «На смерть Гете»:
Почил безмятежно, зане совершилВ пределе земном все земное!Над дивной могилой не плачь, не жалей,Что гения череп — наследье червей.
…
На все отозвался он сердцем своим…
Выразительные примеры прямого воздействия Полевого на философскую метафорику Боратынского содержит роман первого «Абадонна» (1834). Среди патетических отступлений, переполняющих книгу, встречается и развернутая персонификация мысли поэта:
«Но она преобразовалась, эта идея-младенец, в прелестную деву, полную красоты, цветущую юностью, светлую будущим счастьем. Поэт, как отец, готов вести мысль своего создания, одетую всем блеском роскошного воображения, к брачному алтарю.
Но это осень создания. Как часто семейственные заботы, приличия света, несогласия в мелочах жизни убивают все счастье супругов! Непримиримые враги — Жизнь и Поэзия, умышляют на бытие друг друга. И светлая идея, прекрасная мысль гибнут в исполнении».
Ср. стихотворение Боратынского «Мысль», опубликованное в 1838 г., через четыре года после «Абадонны», в «Современнике» (и вызвавшее легко объяснимое раздражение у Полевого) :
Сначала мысль, воплощенаВ поэму сжатую поэта,Как дева юная, темнаДля невнимательного света;Потом, осмелившись, онаУже увертлива, речиста,Со всех сторон своих видна,Как искушенная женаВ свободной прозе романиста;Болтунья старая, затемОна, подъемля крик нахальной,Плодит в полемике журнальнойДавно уж ведомое всем.
Как видим, используя стадиальную схему Полевого, Боратынский беззастенчиво обращает ее против своего источника — против той самой «прозы романиста», совмещенной с «полемикой журнальной», откуда он ее позаимствовал. (Кстати, и сам сюжет «Абадонны» в значительной мере строился на сквозном противопоставлении «юной девы» и «искушенной жены».)
Другой, более примечательный пример связан с прославленным «Недоноском» (1835). В работе, посвященной этому стихотворению, Н. Мазур убедительно высвечивает в образе «недоноска», с его трагической межеумочностью, олицетворение самой «поэзии». На мой взгляд, к списку интертекстуальных сличений, приведенных исследовательницей, необходимо, в качестве одного из важнейших источников Боратынского, прибавить и следующий отрывок из «Абадонны». Это монолог героя, наивного, даровитого и безвольного стихотворца Вильгельма Рейхенбаха, который так живописует судьбу поэта, неспособного достичь совершенства в современном мире:
«Ужасное одиночество! На этой высоте человек становится чужим для других, стоит на вершине горы, одетой туманами — все под ним, но до неба еще далеко; он ушел с земли, и все еще не в небе; и с горестью видит он туманы вокруг себя, слышит рев горного потока, бегущего долу, видит падение лавин туда, на землю … И что же теперь? Пустыня бытия, отчуждение всего, несогласие с самим собою, горестные признания, как далеки недостижимые идеалы поэта, Поэзии, высшей жизни духом и тех людей, кого бессмертит эта жизнь … Пусть черные облака совсем обовьются около меня и совсем закроют от меня мир и людей…».
Напомню некоторые фрагменты «Недоноска»:
Я из племени духов,Но не житель Эмпирея,И, едва до облаковВозлетев, паду, слабея.Как мне быть? Я мал и плох;Знаю: рай за их волнами,И ношусь, крылатый вздох,Меж землей и небесами.
…
Бедный дух! ничтожный дух!Дуновенье роковоеВьет, крутит меня, как пух,Мчит под небо громовое.
…
Обращусь ли к небесам,Оглянуся ли на землю –Грозно, черно тут и там;Вопль унылый я подъемлю.
Усваивалась Боратынским, по всей видимости, и романтическая апокалиптика «Абадонны», замешанная как раз на сетованиях о торжестве расчетливого «промышленного века», губительного для поэзии и умерщвляющего душу. Поэт Рейхенбах, отвергающий этот век железных дорог, его промышленность, торговлю и суетные науки, может служить предтечей того «простодушного» поэта, которого вскоре изобразит Боратынский в своем «Последнем поэте». В «Абадонне» уже повсеместно нагнетается то же эсхатологическое уныние, какое у Боратынского несет с собой «зима дряхлеющего мира». Приведем соответствующий пассаж Полевого, звучащий полемикой по отношению и к собственной его публицистике, и к оптимистической статье Вяземского:
«Осень жизни мира, осень бытия человека! Неужели ты наступила для нас? … И воет буря осенняя, и солнце палит, но не греет земли; грозная комета ходит по небесам — предвещание грядущей беды среди ночи зимней! И все мечты, все создания оставшихся бедняков, все наши мелкие помыслы — листочки, пожелтелые на грязной, холодной, застывшей почве мира!
Радуйтесь наступлению благодетельного промышленного века, который буровит пароходами море, оковывает землю железными дорогами, уничтожает биржевым расчетом процентов пылкие расчеты ума гения».
Вместе с тем, здесь уже предугаданы интонации и образы «Осени» Боратынского (1836 — 1837) с ее символическим «вечером года», надвигающейся мертвой зимой и «тощей землей в широких лысинах бессилья».
Быть может, одна из культурно-исторических заслуг Полевого заключается в той лепте, которую он, помимо своей воли, внес в лирическое достояние Боратынского. В лице последнего «поэзия мысли» хозяйственно утилизовала музу «торгового направления».
Примечания
1. Цит. по: Песков А. М. Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского. М., 1998. С. 198.
2. «Зачем мою хорошенькую Музу, / Голубчик мой, ты вздумал освистать? / Зачем, скажи, схоластики обузу / На жар ума ты вздумал променять? / Тебя спасал сто раз, скажи, не я ли? / Не я ль тебя лелеял и берег, / Когда тебя в толчки с Парнаса гнали, / Душа моя, Парнасский простачок» (Там же. С. 241).
3. Вяземский К[нязь]. Тариф 1822 года, или Поощрение развития промышленности в отношении к благосостоянию государств и особенно России // Библиотека для чтения. 1834. Т. 3. Отд. III. С. 133, 135, 137.
4. Здесь, как и во всех прочих цитатах, курсив мой. — М. В. Графические выделения подлинника переданы разрядкой.
5. В более традиционном, гесиодовском, значении термин «железный век» ранее был использован Вяземским в стихотворении «Три века» (1829): «Поэт заснул в губительном чаду, / Тут на него напущен век железный».
6. Об истории этого стихотворения, связанного с тяжелой болезнью дочери Вяземского, см.: Песков А. М. Указ. соч. C. 324, 379.
7. На соотнесенность «железного века» у Боратынского с темой «чугунных дорог» указывают, хотя и в иной связи, Е. Е. и Е. А. Давыдовы. — Давыдовы Е. Е. и Е. А. «Последний поэт» Боратынского // К 200-летию Боратынского: Сборник материалов международной научной конференции, состоявшейся 21 — 23 февраля 2000 г. (Москва, Мураново). М., 2002. С. 125-126.
8. Вяземский К[нязь]. Указ. соч. С. 134-135.
9. Московский телеграф. 1832. Ч. 43. № 3. С. 434.
10. Полевой Н. Абадонна. Ч. 2. Изд. 2. СПб., 1840. С. 159.
11. Песков А. М. Указ. соч. С. 344-345.
12. Мазур Н. Н. «Недоносок» Баратынского // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию В. В. Иванова. М., 1999. С. 150.
13. Полевой Н. Указ. соч. Ч. 4. С. 127, 129.
14. Там же. Ч. 3. С. 71.
15. Приношу искреннюю благодарность М. Виролайнен, которая высказала ряд ценных замечаний в ходе моей работы над этой статьей.