Владимир Новиков - Новый словарь модных слов

Заметим, что небрежно-грубоватое слово «бабки» сегодня звучит чаще, чем, скажем, умиленно-ласкательные «денежки» или «деньжата». Язык неподкупен, он стремится сохранить ироническую дистанцию по отношению к «златому тельцу». А уместно ли слово «бабки» в речи культурных людей? Едва ли, поскольку о деньгах воспитанные люди говорят только в деловой ситуации, серьезно и строго, без шуточек и жаргонных ужимок. В неформальном же общении они этой темы просто не касаются.

Новейшее жаргонное словечко, свидетельствующее о глубоком кризисе монетаризма в России. По сравнению с ним слово «бабки» звучит более или менее добродушно. А «бабло» нельзя произнести иначе, как с брезгливой гримасой. Произошло ли оно от «бабок» с добавлением суффикса и по аналогии с «барахлом», или же от английского «bubble gum» («жевательная резинка») — неважно. В любом случае нашему человеку, даже если ему удается, «срубить бабло», обладание большими денежными суммами не доставляет истинного наслаждения. Да и название пьесы молодого драматурга Курочкина «Бабло побеждает зло» отдает горькой иронией. Что ж, подождем появления более веселого наименования для «всеобщего эквивалента», а пока можно деньги называть просто деньгами.

О значении этого слова Владимир Высоцкий в конце семидесятых годов справлялся у своего друга Вадима Туманова, человека с богатым жизненным опытом. Тот объяснил: «Беспредел — это лагерь, где все были вместе: и политические, и воры в законе, и разные другие уголовники — в общем, зона, где всё и все перемешаны». В такой ситуации переставали действовать даже условные бандитские соглашения: все воровали у всех, любой мог убить любого. Высоцкий слушал внимательно, однако в песне «Райские яблоки» новое словцо, как это часто у него бывало, использовал «на свой, необычный манер», в значении мертвой бесконечности, открывшейся перед лагерными воротами: «Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то: //Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел».

Но то поэзия, а «беспредел» между тем прочно вошел в разговорную речь, потом и в язык прессы. И стали выкрикивать новое словечко по любому поводу. Дамочку на рынке обвесили — она визжит: «Беспредел!» Гаишник вымогает сторублевку у владельца мерседеса — тот тоже вопит о беспределе. Слов нет, закон нарушен, но всегда ли надо это обозначать последним, страшным словом? Помните сказочку Льва Толстого о мальчике, без причины кричавшем: «Волк! Волк!»? Акогда волк заявился по-настоящему, то крикам паникера уже не поверили. Так и мы с вами не приберегли жуткое слово для крайних случаев. Беспредел — это когда захватывают больницу или школу, когда вооруженные подонки заслоняются от пуль женщинами и детьми. Или когда наши доблестные правоохранительные органы ведут допрос с таким пристрастием, что подозреваемый потом отправляется не в камеру, а прямо в морг.

Мы все от этого не застрахованы, потому не стоит бросаться отчаянными словами-сигналами в ситуациях скверных, но, в общем, обыденных.

В годы моего детства, совпавшие с «холодной войной», это слово в языке советской пропаганды означало нечто заведомо преступное. На страницах единственного в стране иллюстрированного сатирического журнала «Крокодил» изображались отвратительные американские гангстеры, взвалившие ноги на стол. Они, мол, и занимаются бизнесом в мрачном капиталистическом мире!

Взгляды мои несколько изменились, когда я начал изучать в школе английский язык. Впервые увидев слово «бизнес», написанное не кириллическими, а латинскими буквами, я узнал, что это совсем не гадкое понятие. Что происходит оно от вполне пристойного прилагательного «busy» («занятой») и на русский язык может быть переведено благородным словом «дело». Но тут страну потряс процесс двух пионеров советского бизнеса, первых подпольных миллионеров — Рокотова и Файбишенко. Свои скромные рублевые миллионы они сколотили, тайком торгуя валютой и играя на колебаниях рынка, тогда еще черного. За это полагалась тюрьма, но

Хрущев срочно переписал статью закона, введя туда смертную казнь и задним числом применил закон к двум несчастным «валютчикам». В газетах их обзывали спекулянтами и, как водится, «бизнесменами». С тех пор у многих в сознании отпечаталось: будешь заниматься бизнесом — тебя расстреляют.

В «застойные» брежневские годы интеллигенция обсуждала на кухнях вопрос о том, может ли наша страна пойти западным путем. Энтузиасты спорили со скептиками, утверждавшими, что наш народ к бизнесу органически не способен, что все россияне — лентяи и пьяницы. Даже анекдот тогда появился: «Что такое бизнес по-русски? Это когда несколько мужиков нашли ящик водки. Они его продали, а деньги… пропили».

Тем не менее за последние двадцать лет, в период социально-экономических преобразований, слово «бизнес» окончательно закрепилось в русском языке. Сформировался и класс бизнесменов. Возникло даже полушутливое слово «бизнесвумен». Оно обозначает женщину властную, прагматичную, лишенную эмоций и чувства юмора. А деловых женщин, не утративших обаяния и привлекательности, скорее назовут словом «бизнес-леди». Есть и небрежно-разговорные формы: «бизнесменка», «бизнесменша».

В отношении к самому слову «бизнес» наблюдаются две эмоциональные крайности. Первая: любой бизнес — это жульничество, и неплохо бы всех бизнесменов пересажать. Вторая: только люди бизнеса живут настоящей жизнью, а остальные — неудачники и недоумки. Истина — где-то между этими гиперболическими перехлестами. Бизнес — это сфера предпринимательства и посредничества. По-сво-ему интересная, но в чем-то и рутинная. Не бизнесом единым живо человечество.

Хочется, чтобы это слово в нашем языке утратило выразительность. Чтобы оно не вызывало ни подобострастного почтения, ни злобы, ни зависти, ни любопытства. Если слово «бизнес» станет стилистически нейтральным, это будет означать, что мы живем в нормальном цивилизованном обществе.

БЛИН

Историческое значение междометия «блин» состоит в том, что с него началось стирание границы между лексикой нормативной и ненормативной: недаром оно получило широкое распространение в переломную эпоху перестройки и гласности. Это слово универсального диапазона, пригодное для выражения любых эмоций — от восхищения и удивления до возмущения и отчаяния, от «ах!» до «эх!».

Откуда взялся «блин», ясно. Это, как говорят языковеды. эвфемистическая замена широко известного слова на букву «б», имевшего раньше другие осторожные варианты: «бля», «бляха-муха». И вот сравнительно недавно какой-то безвестный языкотворец в состоянии душевного волнения выкрикнул: «Блин!», потом кто-то повторил, и пошло-поехало.

Но обычно эвфемизмы сами довольно быстро переходят в разряд непристойных слов. Так, даже старинное название буквы «х» — «хер» сделалось ругательством только из-за того, что с него начинается слово крайне грубое. А вот судьба «блина» сложилась иначе — может быть, потому, что с ним связаны приятные гастрономические эмоции, воспоминания о блинах с икрой и семгой, прославивших нашу страну во всем мире. Так или иначе, когда неожиданно звучит звонкое «Блин!», не наступает неловкая тишина, дамы не краснеют и не выбегают из комнаты. Более того: дамские уста к произнесению сего междометия склонны ничуть не меньше, чем уста мужские. В канонизации «блина» приняло участие и важнейшее из искусств: реплика генерала, сыгранного Алексеем Булдаковым: «Ну, вы. блин, даете!» вошла в число классических киноцитат вроде «Ну, Заяц, погоди!».

Да, есть у нас теперь свой отечественный эквивалент английских «Fuck!», «Shit!» и французского «Merde!», пригодный для вставления в речь в любом месте, и притом без опасности схлопотать по физиономии от ревнителей морали. Однако выбор слова — вопрос не только приличия, но и вкуса. Склонность к эвфемизмам, к внешнему сглаживанию грубости — это все-таки особенность мещанской, плебейской речи. Интеллигент, аристократ духа — он никогда не частит «артиклями» типа «бля» и «блин». Он, если уж его выведут из терпения, скорее прибегнет к слову прямому и бескомпромиссному.

Приведу мнение известного лингвиста Максима Кронгауза, человека вполне современных взглядов, отнюдь не старомодного: «Я не люблю слово „блин“. Естественно, только в его новом значении, как своего рода междометие, когда оно используется в качестве замены сходного по звучанию матерного слова. Когда на моем семинаре один вполне воспитанный юноша произнес его, не желая при этом обидеть окружающих и вообще не имея в виду ничего дурного, я вздрогнул. Точно также я вздрогнул, когда его произнес артист Евгений Миронов при вручении какой-то премии (кажется, за роль князя Мышкина). Объяснить свою неприязненную реакцию я, вообще говоря, не могу. Точнее, могу только сказать, что считаю это слово вульгарным (замечу, более вульгарным, чем соответствующее матерное слово)».