Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов
Слово-термин стремится перейти к „прямому выражению“, обойти собственно образ и троп, избегнуть переносности. Так как всякое слово, в сущности, троп (обозначение по воображению), то это достигается включением слова в соответствующую систему. Живая речь оправляет его в контекст и ближе этим подводит к „прямому“, но собственно терминирование есть включение его в систему понятий, составляющих контекст своими особыми законами, идеальными отношениями понятий. Когда выдумывают термин, стараются припечатать его существенным признаком. – Это – слово запечатанное; главным образом, орудие сообщения» (там же: 444).
Слово-образ и слово-понятие различаются по функции – в одном случае речемыслительная, творческая, в другом – коммуникативная. Диалектика слова определяется тем, что слово есть форма.
«Слово в своей развернутой форме есть предложение или положение, в свернутой – понятие» (Шпет 1917: 45);
слово вообще «есть principium cognoscendi нашего знания» (там же: 44).
На примере, который Шпет заимствовал у Гумбольдта, можно видеть понимание Шпетом слова как знака.
«В санскрите слон называется дваждыпьющим, двузубым, одноруким, т.е. предмет подразумевается всегда один, но понятий обозначается несколько» (Шпет 1927: 22).
Понятием Шпет называет денотат в отношении к референту (слон), но одновременно ведь и слог есть род как слово. Видовые признаки различения совмещают в себе денотат и десигнат – объем и содержание, – поэтому они и есть условно «понятия», но понятия образные, т.е. прежде всего образ, выделяемый по известным признакам. Исходя из противопоставления слова-образа и слова-термина, следовало бы сказать, что слон – это термин, а двузубый – образ. В статье 1917 г. Шпет говорил о концепте как денотате (что соответствует мнению Гуссерля), постоянно
«формующем содержание предмета» (Шпет 1917: 31),
его смысл (там же: 6), но
«содержание неопределенное и безграничное μη ον, ждущее своего оформления и определения»,
а сама
«мера содержания, наполняющая данную форму, есть определение условия, до которого проникает наш анализ» (Шпет 1989: 424).
Потебня эту же мысль выразил кратко:
«Мы познаем только признаки».
Эйдос и есть такое законченное «понятие», в трансценденции обладающее смыслом, тогда как образ предстает своего рода понятием в становлении и потому обладает значением.
«Пустое конципирование – иллюзия абстракции; конципирование всегда и разумение, т.е. еще не только фиксирование логической точки, но и создание ее текучей, динамической полноты. Каждая точка конципирующего и вместе разумного внимания – момент на траектории движения мысли, слова и вместе ключ, из которого бьет мыслью и смыслом. Только в этой своей динамике и постижимо слово до своего объективного конца» (там же: 425).
Иначе говоря, в понимании Шпета – значение слова есть феномен реального его смысла, т.е. трансценденции (Шпет 1927: 75).
Таким образом,
«смысл есть идейный член в структуре слова. Смысл есть идейная насыщенность слова» (там же: 422).
Язык растет, говорит Шпет.
«Смысл есть также исторический, точнее, диалектический аккумулятор мыслей, готовый всегда передать свой мыслительный заряд на должный приемник. Всякий смысл таит в себе длинную „историю“ изменений значений (Bedeutungswandel)» (там же: 418).
Понятие – результат и только потому свободно от противоречий «в своей концептивной форме» (там же: 110), образ – диалектичен. Понятие – «момент, покой», образ – в постоянном развитии. Таким образом,
«внутренняя словесно-логическая форма есть закон самого образования понятия, т.е. некоторого движения или развития, последовательную смену моментов которого мы называем диалектическою сменою, отображающею развитие самого смысла <…> Это не схема и не формула, а прием, способ, метод формообразования слов-понятий» (там же: 117).
Всё возвращается к понятию как к концептуальному ядру слова. Всё замирает в понятии, не развиваясь дальше. История останавливается в понятом. Любопытна эта поправка к Льву Шестову: диалектично вовсе не понятие, как полагал экзистенциалист Шестов, диалектичен образ.
В принципе,
«живой словарь языка – хаос, а значение изолированных слов – всегда только обрывки мысли, неопределенные туманности» (Шпет 1989: 416);
что иное мог сказать логик, четкость мысли ощущающий только в суждении-предложении? Человек вообще в начале познания получает «закругленные объемы, концепты, которые человек размещает в определенном порядке», и это есть «стремление к сущному, формующее содержание предмета»:
«…мы обозначим объемную сторону отношения понятий как сторону концептивную» (Шпет 1917: 49).
Понятно, что под концептом понимает Шпет: для него это просто концепция предмета, взятая в его объеме.
«Если бы мы только конципировали, мы получали бы только „понятия“, концепты, т.е. схемы смысла, русло, но не само течение смысла по этому руслу. Тот, кто принимает концепты, „объемы“ мысли за самое мысль, за „содержание“, тот именно не понимает» (Шпет 1989: 399).
Содержание мысли коренится в содержании понятия, а это позиция реалиста.
Что же касается символа, то
«хотя бы совершенно условно, символ – знак в смысле „слова“ как знака других слов, прямо (или и метафизически) называющих „вещь“ (процесс, признак, действие). Поэтому слово, с другого конца, есть прообраз всякого искусства <…> Символ – творчески-пророчествен и неисчерпаемо-бесконечен. Аллегория – теософична, символ – мистичен» (там же: 358).
«Через символ внутреннее есть внешнее, идеальное – реальное, и мысль – вещь <…> Символ – не сравнение, потому что сравнение не творчество, а только познание <…> символ рождается только в переплетении синтагм, синтаксических форм и форм логических, нося на себе всегда печать обоих терминов» (там же: 412).
Символ есть завершение…
9. Язык и формы
Шпет понимает язык «как сложную структурную систему форм»;
«содержание в ней равным образом не должно рассматриваться только как какая-то мертвенная масса: сами формы могут выступить как содержание по отношению к другим формам, – их взаимоотношение и иерархия в системе раскроют их действительную роль и значение. В этом пункте – Аристотель, а не Кант!» (Шпет 1927: 87).
«Аристотель, а не Кант» ведет к номиналистической позиции, что естественно, когда речь заходит о роли языка в формировании содержательных форм концепта.
Система прежде всего рациональна, «рациональность в системности представления» обеспечивает истинность и понимание: «что есть истинное? – что согласуется с данной системой», поскольку сущность не имеет ни прошлого, ни настоящего, а есть сущность – идеальный предмет (Шпет 1914: 105, 108). Это – «нового вида предмет», не связанный с действительностью, но существующий в реальности, в реальности систем и структур
