Анатолий Анисимов - Компьютерная лингвистика для всех: Мифы. Алгоритмы. Язык
Язык обезьян напоминает раннюю детскую речь, которую человек воспринимает как вполне интеллектуальную. Некоторые специалисты подвергают критике успехи обучения обезьян — они считают, что это только проявления подражательного рефлекса. Критика базируется на том факте, что обезьяны испытывают трудности при создании отрицательных и вопросительных предложений. Например, вопрос Люси к Гржимеку вполне может быть объяснен устойчивым рефлексом, выработанным у Люси в годы обучения. Легко представить, как любимица Люси быстро усвоила последовательность жестов, в ответ на которые получала что-нибудь вкусное. Однако многие считаю;, что обезьяны в самом деле обладают значительными языковыми способностями. Они умеют задавать вопросы и давать отрицательные ответы. Но сможет ли обезьяна когда-нибудь самостоятельно сказать: «Я лгу»? Именно в этой антиномии отличие языка человека от языка животных. Вот черта, разделяющая человека и остальной животный мир. И если когда-нибудь появится порода лживых обезьян, осознавших собственную ложь, их придется включить в разряд обезьян разумных.
Парадокс лжеца вскрывает загадочную асимметрию языка относительно понятий истины и лжи. Если некто твердит: «Я говорю правду», — парадокса не будет. Люди равнодушно пройдут мимо такого философа. Нельзя получить парадоксальную антиномию, используя только утвердительные высказывания, не содержащие отрицания. Именно отрицание ввергло молчаливый мир неподвижной истины в вечное движение, превратило истину в ускользающую неопределенность, в зыбкий символ, стираемый волнами времени и вновь начертанный силой разума.
Интересные логико-семантические антиномии возникают при дальнейшем развитии и усложнении парадокса «Лжец». Предположим, честный философ, о котором известно, что он всегда говорит правду, вдруг серьезно заявляет: «Я не существую». Если это высказывание истинно, тогда оно ложно, потому что налицо сам акт его появления и существования. Если предположить, что высказывание ложно, это противоречит аксиоме правдивости философа, следовательно, оно истинно. Усомниться в правдивости философа нельзя, потому что никто не докажет, что он лжец, даже если он сам произнесет: «Я лгу». Таким образом, никто не сможет опровергнуть убежденную ложь честных людей. Такая ложь приводит либо к парадоксу, либо к безумию. Вариаций на эту тему бесконечно много.
Сенека в начале нашей эры писал:
«Протагор говорит, что утверждать и то н другое можно одинаково о каждой вещи, в том числе и о том, каждая ли вещь позволяет утверждать о ней и то и другое. Навсифан говорит: все, что кажется нам существующим, существует в такой же мере, как и не существует. Парменид говорит: все, что нам кажется, не отличается от единого. Зенон Элейскнй камня на камне ие оставил от всех сложностей, сказав: ничего не существует. Примерно к тому же приходят и последователи Пиррона, и мегар- цы, и эрнтрейцы, и академики, которые ввели новое знание — о том, что мы ничего не знаем… Если и поверю Протагору, в природе не останется ничего, кроме сомнения; если Навснфа- ну — достоверно будет только то, что нет ничего достоверного; если Пармениду — остается только единое, если Зенону — и единого не останется. Но что такое и мы сами, и все, что окружает нас, питает, держит на себе? Вся природа оказывается тенью — или пустой, нлн обманчивой. Нелегко мне сказать, на кого я сержусь больше: на тех ли, кто объявляет нас ничего не знающими, или на тех, кто и возможности ничего ие знать нас лишает».[60]
По-своему разрабатывал парадокс лжеца Ф. М. Достоевский. В «Дневнике писателя» он даже исследует процесс, названный им логическим самоубийством. Его персонажи мучительно ищут ответ на вопрос о существовании бога. Кириллов, герой «Бесов», чувствует, что бог необходим, значит, он должен быть. Но инженер Кириллов понимает, что бога нет и не может быть. Логического решения нет, звучит выстрел — Кириллов уходит из жизни.
Вечный спор на эту тему ведут братья Карамазовы. Поиск таинственного убийцы старика-отца — только повод для развертывания борьбы логических первоидей. Кто убил? Признался в убийстве и казнил себя Смердяков, предполагаемый побочный сын убитого. Ошибочно осужден и пошел на каторгу Дмитрий, старший из братьев. Сошел с ума Иван Карамазов, пытавшийся провести логическое следствие. Каждый из них мог быть убийцей, но таковым никто себя не считает. Убийство произошло как бы в другом измерении. В кошмаре Ивана Карамазова появляется еще один претендент на роль убийцы — черт. И тут начинается парад антиномий. Есть ли высшее существо? Для Ивана черт реален, значит, в мире должно существовать и его отрицание. Но Иван остается атеистом, он требует логического доказательства существования бога. Но такого доказательства нет и быть не может.
«Оказывается, окончательный «секрет черта» вовсе не в том, что бога и бессмертия нет. «Секрет черта» в том, что бог и бессмертие есть, но надо утверждать, что их нет — нечто обратное тому, что утверждал великий инквизитор.
Секрет в том, что истина на стороне тезиса, но надо провозглашать, что истина на стороне антитезиса.
Но зачем надо провозглашать торжество антитезиса, зачем надо «отрицать», зачем черту нужно быть «необходимым минусом» — этого черт не знает. Он только знает, что без отрицания не будет «происшествий», не будет нелепостей — и он творит «неразумное по приказу», обреченный на вечное сомнение. Любя людей, желая добра, он творит зло, потому что зло необходимо: иначе прекратится жизнь»[61]
В эпилоге «Братьев Карамазовых» есть интересное название предпоследней главы: «На минутку ложь стала правдой».
Каждый герой Достоевского воплощает в себе определенную идею и существует до тех пор, пока она не оборачивается ложью. Поэтому в романах Достоевского столько трупов и сошедших с ума. А ответа нет. Человек Достоевского подобен жонглеру, балансирующему на тонкой проволоке между двумя космическими безднами. И только князь Мышкин из романа «Идиот», кажется, находит для себя ответ, но он безумен и с безразличной улыбкой смотрит на остановившийся мир. «Удивителен ответ творца своим персонажам, ответ Достоевского Кириллову: жизнь есть ложь, а она является вечной».[62]
Аналогичный парадокс возникает, если вместо «Я не существую» произнести «Я сплю». Отсюда легко вывести антиномию «жизнь — сон» — любимую тему многих современных писателей и древних философов. На уровне языковых рассуждений нельзя отличить жизнь от сна. Платон развивает этот вопрос в диалоге «Теэтет». Ему также приписывают знаменитое парадоксальное утверждение: «Я знаю, что ничего не знаю». Впрочем, Платон все же сомневается и задает вопросы.
«Платон, заявляют они, сам признается в своем диалоге «Теэтет»: «Я ничего не знаю и ничему не учу, я только сомневаюсь…» К словам же «Я ничего не знаю» Платон прибавляет затем: «Кроме сущей безделицы — задавать вопросы и отвечать на них», — имея в виду искусство диалектики, которым владел в совершенстве».[63]
Таким образом, при помощи неприметной частицы «не» в язык заключается парадоксальное могущество и странное очарование принципа отрицания. Так язык, человек и весь мир сливаются в неразрывном единстве, как сливаются волны, исчезающие, чтобы опять возродиться. И если долго вслушиваться в это движение волн, вглядываться в мимолетные знаки, пытаясь понять их таинственный смысл, то в какой-то неуловимый момент перехода между явью и сном можно услышать тихий зовущий голос сирен, от которого нельзя оторваться: «Что этот мир? Только сказка в загадке сна снов, только книга из непрочитанных знаков и слов». И даже в последней лжи того сна, из которого нет возвращенья, кто-то опять повторяет: «Не существую, не знаю…»
Кажется, из какой-то непостижимой дали Платон улыбнулся и произнес: «Я существую, я знаю».
Вот почему, слушая такие речи, Одиссей привязал себя к мачте корабля.
ЗАПРЕДЕЛОМ
С развитием абстрактного мышления катастрофически увеличивается количество самоубийств. Человек перенял редкую болезнь богов. Еще в начале нашей эры философским анализом этой печальной проблемы занимался Луций Анней Сенека (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.). В последнем произведении «Нравственные письма к Луцилию» он в разнообразных вариантах настойчиво повторяет печальный итог своих размышлений.
«Жизнь — как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна. К делу не относится, тут ли ты оборвешь ее или там. Где хочешь, там и оборви — только бы развязка была хороша».[64] Кажется, Сенека в большей степени убеждал себя. По приказу своего жестокого ученика императора Нерона он трагически уходит из жизни. С трудом перерезав вены, медленно умирая, он диктует писцам последние мысли. Жаль, что эти тексты до нас не дошли.
