Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

VII

Опровергая связь с Голицыной приводившихся Гершензоном в качестве аргументов стихов Пушкина, Щеголев исследовал южные стихи поэта и черновики посвящения к «ПОЛТАВЕ» . Его литературоведческий анализ пушкинских текстов заставил Гершензона отказаться от своей версии. Переиздавая впоследствии свою статью «Северная любовь Пушкина», он упоминания о Голицыной изъял, на вопрос, кто же был «северной любовью поэта», ответив так: «При нынешнем состоянии наших сведений на этот вопрос нельзя ответить положительно, а шатких догадок лучше избегать». Большинство пушкинистов щеголевский анализ убедил принять его версию «утаенной любви» Пушкина как любви к Марии Раевской (в замужестве – Волконской). Самым сильным аргументом в пользу этой версии стал обнаруженный Щеголевым в черновике посвящения вариант 5-й строки 2-й строфы – «Сибири хладная пустыня» , – который сразу же отсылал к жене декабриста, уехавшей вслед за мужем в Сибирь.

Впоследствии Лотман в статье «Посвящение “ПОЛТАВЫ” » подкрепил доводы Щеголева, опровергнув попытку Гершензона оспорить смысл чернового варианта строки «Сибири хладная пустыня» как всего лишь метафорический. Лотман разбором черновых вариантов показал, что стро́ки «Что без тебя мир» и «Сибири хладная пустыня» – не две, следующие одна за другой строки, а два варианта одной и той же строки, принявшей окончательный вид: «Твоя печальная пустыня» . Правда, такое подтверждение вывода Щеголева не было главной задачей статьи Лотмана, который исследовал связь посвящения с содержанием поэмы и его роль в структуре издания 1828 года. К сожалению, Лотман, не разобравшись в структуре отдельного издания Первой главы «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» (1825 года), не смог правильно оценить и роль прозаического предисловия и примечаний к “ПОЛТАВЕ” – хотя бросающееся в глаза сходство раздельной нумерации (в обоих случаях) предисловия римскими и основного текста арабскими цифрами свидетельствовало и о сходстве структур (а мистификационный характер пушкинского предисловия к «ОНЕГИНУ» Лотман уловил). Но, поскольку к теме настоящей главы это отношения не имеет, мы вернемся к обсуждению исторического содержания «ПОЛТАВЫ» позже, после разговора о «ЕВГЕНИИ ОНЕГИНЕ» .

Щеголевская версия, помимо ее аналитической убедительности, соответствует известным фактам (Пушкин познакомился с Марией Раевской в 1820 году, когда он с семьей Раевских отправился в путешествие по Кавказу и Крыму и вполне мог быть влюблен в нее) и связи посвящения с «ПОЛТАВОЙ» . Героиню поэмы звали Мария, она влюбилась в старика – а муж Марии Раевской, декабрист С.Г.Волконский, был на 20 лет старше ее, и, хотя она, даже уехав из чувства долга вслед за мужем в Сибирь, его не любила (отцом ее рожденных в ссылке детей был другой декабрист, Александр Поджио), Пушкин, скорее всего, этого не знал. Зато Пушкин, будучи дружен с обоими братьями Раевскими, знал о трагическом выборе между отцом и мужем, который Марии Волконской пришлось сделать, принимая решение об отъезде, – а в поэме этот мотив был одним из главных; казачок же в «ПОЛТАВЕ» , безответно любивший Марию, – в некотором роде сам поэт, и, читая поэму, она, по замыслу Пушкина, должна была это понять.

Если принять версию Щеголева, последняя строфа посвящения ( «Твоя печальная пустыня, Последний звук твоихречей – Одно сокровище, святыня, Одна любовь души моей» ) имеет в виду прощальный вечер, который княгиня З.А.Волконская устроила Марии Раевской 26 декабря 1826 года перед ее отъездом, и ее пребывание в добровольной ссылке. Когда-то Пушкин был влюблен в Марию Раевскую, но его чувство прошло незамеченным, а в тот вечер (он был там) он восхищался ее поступком и поведением, и, судя по всему, ее последние слова, слышанные им ( «Последний звук твоих речей» ), произвели тогда на него неизгладимое впечатление. Это подтверждается и воспоминаниями Волконской о том вечере: «Во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он был полон самого искренняго восхищения». Наконец, версия Щеголева отвечает и требованию «утаенности»: Пушкин никогда, ни в стихах, ни в письмах, не называл ее имени и, в отличие от Голицыной, открыто не посвящал ей никаких стихотворений.

Однако щеголевская версия не отвечала на вопрос, почему Пушкин утаил некогда имевшую место его любовь к Раевской ; кроме того, эта версия автоматически исключала какое бы то ни было отношение адресата посвящения «ПОЛТАВЫ» к «донжуанскому списку», поскольку Марии Раевской в нем не было, а быть скрытой под N.N. она никак не могла: Пушкин познакомился с ней в 1820 году в Екатеринославе, когда ей было неполных 15 лет, а любовь к N.N. приходилась на 1817 год. Поэтому вопрос, существует ли взаимосвязь между «донжуанским списком» и посвящением «ПОЛТАВЫ» , Щеголев и не рассматривал.

VI

Между тем вопрос об этой взаимосвязи не давал покоя пушкинистам. Будучи несогласным со Щеголевым, Губер в своей книге «Донжуанский список Пушкина» попытался соединить этот список с «ПОЛТАВОЙ» , предложив в качестве N.N. и «утаенной любви» посвящения поэмы графиню Наталью Кочубей. Разумеется, фамилия «претендентки» Губера сразу же отсылает нас к «ПОЛТАВЕ» ; к тому же первоначально в черновиках поэмы ее героиню звали не Марией, а Натальей Кочубей (ее исторического прототипа звали Матрена). Видимо, такое полное совпадение имени и фамилии с реальной женщиной, предметом едва ли не первой влюбленности Пушкина-лицеиста – помимо желания подать знак Марии Раевской – и стало еще одной причиной, почему поэт заменил в поэме «Наталью» на «Марию».)

Однако Губеру пришлось сделать серьезную натяжку, чтобы втиснуть Наталью Кочубей в пресловутый список, где она под шифром N.N. должна бы была оказаться перед Авдотьей Голицыной, а не после нее: ведь Пушкин «смертельно влюбился в пифию Голицыну (А.И.Голицыну. – В.К .), у которой проводит вечера» (Карамзин – Вяземскому в Варшаву в декабре 1817 года), до того , как Наталья Кочубей появилась в Петербурге из-за границы – в 1818 году. «Можно думать, – писал Губер, – что он влюбился в нее в начале 1819 года…» Губеру пришлось оговориться, что «хронологический порядок в списке не имеет абсолютной точности», хотя в его книге весь разбор 1-й части «донжуанского списка» свидетельствует об обратном. Гораздо труднее оказалось преодолевать текст самого посвящения. В этой версии совершенно непонятно сомнение поэта в том, что «ПОЛТАВА» будет прочитана адресатом посвящения ( «Коснется ль уха твоего?» ) и даже без варианта «Сибири хладная пустыня» , который в щеголевской версии делал ответ на этот вопрос прозрачным, строка «Твоя печальная пустыня» никак не увязывается с благополучной жизнью графини Кочубей (в частности – и в момент написания посвящения, в 1828 году). Нет и никаких данных, подтверждающих факт ее «коротких» взаимоотношений с Пушкиным, которые оправдали бы возможность его обращения к ней на «ты» ; наконец, как и Гершензон со Щеголевым, вопрос, почему Пушкин утаивал эту безответную любовь , Губер перед собой не ставил.

VIII

Единственный, кто задался этим вопросом, был Тынянов: «…Почему и зачем, собственно говоря, понадобилось Пушкину так мучительно и тщательно утаивать любовь, во-первых, к блестящей светской певице М.Арк.Голицыной, – спрашивал он в статье «Безыменная любовь», – …и, во-вторых, утаивать ее по отношению к молоденькой, почти подростку, М.Раевской, сестре Н.Раевского, с которым он был в дружеских отношениях?» И уверенно отвечал: «Не было никаких оснований таить любовь ни к М.Арк.Голицыной, ни к М.Раевской, были все основания скрывать всю жизнь любовь и страсть к Карамзиной. Старше его почти на 20 лет (как и Авдотья Голицына), жена великого писателя, авторитета и руководителя не только литературных вкусов его молодости, но и всего старшего поколения, …она была неприкосновенна, самое имя ее в этом контексте – запретно».

Насчет «оснований таить любовь… к М.Раевской» нам еще предстоит поговорить, тем более что Щеголев этот вопрос обошел, – но и без того натяжки Тынянова очевидны. История с пушкинским признанием в любви к Екатерине Андреевне Карамзиной в кругу всех его друзей стала известной , и, хотя Пушкин и плакал, получив «выволочку» от ее мужа, которому она показала пушкинскую записку, этой любовью он быстро переболел, и в дальнейшем его отношения с семьей Карамзиных были дружескими , его там опекали . Карамзина Пушкина искренно любила, только любовь эта была сродни материнской , и Пушкин, обделенный такой любовью в детстве, отвечал ей благодарной , сыновней любовью (хотя отсвет той первоначальной влюбленности в красавицу и мог присутствовать в его чувстве). Именно о такой любви и свидетельствуют все аргументы, предъявляемые Тыняновым: в стихотворной «Записке к Жуковскому» 1819 года Пушкин пишет: «Скажи – не будешь ли сегодня с Карамзиным, с Карамзиной?» ;