Джон Клеланд - Кельт-Друидистская Этимология
Но, в порядке основательного, эффективного исполнения, весьма убедительно возникала необходимость соотнесения смысла Публичного к природе сего предприятия. Сие никак не могло бы быть соделано без оформления более раскрытого материала пред судом (критики), нежели то содержалось в моём предызмышленном, грубоватом, неудобоусваиваемом (ранее-сочинённом) эссе. Я также посчитал вполне честным отнести сей предмет в сравнение предложениям Монс-ра Бриганта (Brigant), на кои ссылался прежде, и к сему, беспристрастно кои здесь присовокупляю.30
В сиих видах, Я прибег к собственно-составленному сборнику, долгое время каковой создавался мною из подборки обоюдных иллюстраций слов и их смыслов, в идее их более упорядочить и придать им большую раскрытость, масштаб и экспансивность, ко случаю какой-либо публикации всея плана сего предложенного исследования. И, когда по воле времени вышло предоставить этакий материал ко вниманию судейства публики, Я убеждённо решился на то, чтобы на воспоследовавших сему листах поместить несколько предварительных образцов продукта моего этимологического плана.
<стр. 6>
Оный, также, едва ли столь помпезен, как у Монсеньора Бриганта, в обещанной своей универсальности; но настолько, насколько это, в особенности, более соотносится античности сей страны, вряд ли таковое может предстать тогда менее интересным. Сколь много, в этаком смысле, Я преуспел или предуготовил себе какую бы то ни было возможную почву, в том, чтоб преуспеть, Я с радостью таки препоручаю подметить тем учёным мужам, кои наиболее компетентны в суждениях, – осведомлённые в достатке для опытного упредметования материала, в раз кои и благородны, и любопытны, и занимательны, а с тем, и весьма достойны того, чтобы всем этаким заниматься.
Я весьма далёк того, чтобы отрицать другие предметы любопытства в античности, так и истинную степень прочего вклада, и, в том, высшее оное достоинство. Восславить кабинет (или: академию) редчайшими медалями, оттисками of a Herennius, a Hostilian, a Balbinus, a Pupienus, a Pescinnius Niger, an Aquillia Severa the wife of an Heliogabalus, &c.; прояснить нечто невразумительное of a Carausius [?Гораций], a Minnasar, a Driantilla, &c.; или дополнить недостающие, эллиптически-расплывчатые или стёртые буквы в надписи на монументе некоего Римского Центуриона, или трибуна легиона, или даже некоего императорского дворового лакея, – в том вероятно найдётся, или лучше сказать, несомненно найдётся верная польза; правда, всё-таки несоизмеримо меньшая, чем то в попытке обнаружения основ нашей существующей структуры церкви и государства в веках, предшествовавших завоеванию сей страны Юлием Цезарем, чья всяко-отвратительная амбициозность, лишавшая его отдохновения в собственной стране по уничтожению в ней свободы, известно подстрекала его к повержению сего в нашей.
Если таки, Я повторяю вновь, Если Я не ошибаюсь в сим методе анализа слов путём индивидуации [выделения] им вменённых идей, слог за слогом, и чрез всякий партикль [основные фундаментальные частицы слогов] в составляющих оных слов, что выражают те идеи, и кое прослеживается вплоть до исконного, первобытного истока единственно-различимого элементарного языка моносиллабических радикальных корней,
<стр. 7>
в значении коего, возможно, будет найдено существование вещей в их натуральных засвидетельствованиях и источниках, слов всеудовлетворяюще-объяснённых вполне настолько, чтобы оним было сообщить неопровержимые истины посредством импликации скрытого смысла; Я продолжаю, если Я не ошибаюсь в своём изложении сего метода, каковой сам по себе остаётся не контекстуальным31, то читатель найдёт, даже и в сиих несовершенных набросках, некие принципиально-утверждённые взгляды, сопровождаемые вполне достаточной цепью объяснительных выводов для формирования многих центрических спектров; каковые, простирая вокруг себя ясность, единожды враз изображают предметы и актуальными, и прошло-былинными, и, в последовательности, закономерными; с великой пользой, единят прошедшие века с временами действительными; и, в своей великой основательности, раскрывают вид на обычай и правила первоположной важности, превалирующие и по сегодня, при всём безразличии или неведении в нас об оных великоблаготворных истоках/причинах.
Наверное, по началу, это выглядит слишком поспешно и неоправданно – сказать, что слова Духовное [Церковное; или как в Англ. ориг. Ecclesiastical], Епархия [Diocese], Декан [или Настоятель; Dean], Кардинал [Cardinal], Епископ [Bishop], Жрец [Священник; Priest] и даже Религия [Religion] сами по себе, изначально, не означают совершенно ничего духовного (или спиритуального; spiritual): по сути, являясь в своих корнях всякого рода отождествлением судейства во времена те, когда закон абсолютно сочетался с божественностью, с помощью каковой оный был весьма и весьма возвеличен. Закон страны был также и её религией. Почитание, преклонение пред Божеством исходило из чувства справедливости, каковая, обратно сему, была этим же освящена и оправданна. Более сие оказывается проверенным – более верной и строгой истиной сие представляется быть.
Христианство, наследуя сей предрасположенной расстановке смыслов в вещах, в одолжении их величайшей ясности, отлучило в начале власть временных (мирских) судей, и его духовенство сформировало отдельный класс; однако, в то же время, этак и адаптируя отдельные имена из служб (функций) обряда [office] и моделируя их иерархию по титулам или правам того объединения (order) людей, коему они относились.
<стр. 8>
Но сию авторитетную утверждённость, от каковой, видимо, всея отреклись, bona fide, оние же были вынуждены и принять, и в великом масштабе сравнения, под давлением варваризма32 и пренебрежения, коему была подвергнута вся Европа в результате порабощения оной мечом, и, таким образом, люди в целом, аж и на большую половину, оказались на пути реставрации Мантии [Gown] в её нетронутой силе и власти. Великая и возвышенная истина сия, в свете коей все чудеса ко власти, с которой духовенство возвысилось над королями и императорами, и коя, со всей многой лицемерной, хладной приязнью, приписывалась всея-утончённости изощряющегося священства [жречества, priestcraft], исчезает и оставляет сие вкупе натуральных явлений.
Темнота оных веков не переживала эссенциальных, существенных различений, будь этаким соделаться между судейской [judiciary; отсюда – юри-ди-стика, «юдистика»] и духовной [spiritual] властью; обе из которых долго концентрировались в одном кругу людей, чьи ни чуть не меньшие функции весьма не на много-то отличались от того, когда закон и божественность, имея свои почтенные представительства, достаточно часто, должно быть, хоть этакое и необязательно, сочетались в одной персоне; также, и храмы Друидов одновременно являлись и церквями, и судилищами, или, как то к текущему моменту, священник прихода [жрец; rector (of parish) – ректор, или приходской священник33, – в то же самое время, может являться и судьёй справедливости в мире.
Не удивительно, что Христианская иерархия столь неожиданно потом, под громкие одобрения люда, облачилась этакой властью. Им было, воистину, презреть, нешто как в первостатях, на брутальное, животное пренебрежение и деспотизм военщины тех времён. Потом, в добродетели укоренённых старинных предрассудков, в признании мантии, они должно быть позаимствовали гораздо больше власти, чем сами б могли утвердить, коль скоро многие, этак, судейские функции не оказывались несопоставимы с их утверждённым отречением от временного, мирского судейства. Было даже так, что некоторые властные обряды исполнения [offices] закона оставались в наследиях и в правах сей нации на долгие века после утверждения Христианства,
<стр. 9>
принятые и управляемые церковным высокопоставленным сановничеством, – в действительном смысле слова, эклезиастическим.34
Христианская иерархия не скоро потом утратила весь тот судейский авторитет, и уж не настолько, конечно, насколько оный способна была возыметь, в последовании духовности: и даже к сему моменту выдерживая этакий в определённых сокрытых обстоятельствах, в большей иль меньшей степени, в многих различных странах.
В чести особенных долженствований высоким принципам Христианства, потом было так, что наши короли, надолго скованные ужасом абсурда их милитарной политики в кампаниях, в целях собственной безопасности и во спасительное благо всея-утихомирения неизбывнейших в них жажд власти, были вынуждены, если можно так выразиться, к созданию дополнительного (по остающемуся пренебрежению обывателем) класса людей мантии, «рясников» [gownmen], в качестве судей и адвокатов (скоромных), каковой счастливо существует и по сегодня: оттоль, и нисколько не прежде, истинная свобода [liberty] явилась миру ещё один раз, знаменуя новые политические горизонты. Закон и гражданское правительство изошли из хаоса, в который были погружены; и парламенты, продолжающие существовать при том даже, что утратили свои названия, превратились в советников, инспекторов-контролёров [в ориг. comptrollers (арх.)], судей и, по случаю, в слуг королей, коль того заслуживали; также, иногда в их льстецов, или кукол, чрез коррупцию или духовный блуд.
