Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман
И вот вышли они из пещеры и увидели: высокие горы, холмы, и деревья на них, и плоды наливные; ключ струится в горах — бьет живою водой[171]; ветер легкий струится волной ароматов. Коза подошла к рожковому дереву, полному сладких, медовых плодов, — стала есть их и воду ручья попивать.
А мальчик обратился к прохожим: «Заклинаю, скажите мне, добрые люди, где я, и как эта местность зовется?» Отвечали ему: «Это Израиль, Святая Земля, а ты — возле Цфата». И тогда обратил он лицо свое к небу и так произнес: «Благ Он, благословен Тот, Кто привел меня в страну Израиля». Землю поцеловал, сел под деревом и подумал: «Доколе дышит день, пока не набежали тени[172], посижу-ка я здесь под деревом, на склоне горы. А затем — домой возвращусь, чтобы привести отца и мать в страну Израиля».
Так отдыхал он, наслаждаясь святостью Страны, и вдруг глашатая услышал: «Пойдемте все навстречу царице-Субботе». Увидел людей в белоснежных накидках, ангелам подобных, с ветвями мирта в руках. В домах же загорелось множество свечей. Он понял: субботний вечер темноту принес, уже нельзя уйти[173]. Сорвал тростинку, вместо чернил взял чернильный орешек[174], лист бумаги добыл и отцу так письмо написал: «От края земли песнь мою воспою[175], ибо я прибыл благополучно в страну Израиля нахожусь поблизости от Цфата, города святого, и наслаждаюсь святостью его. Не спрашивай, как я пришел сюда — держись покрепче за веревку, привязанную к козьему хвосту, и по следам козы пойди[176]. Тогда безопасен будет твой путь[177] и приведет тебя в страну Израиля». Скатал записку мальчик трубочкой и вложил в козье ухо. Подумал так: «К отцу коза придет, отец ее по голове погладит, и головой она тряхнет. Тотчас записка выпадет из уха, отец ее увидит и прочтет. Найдет конец веревки и отправится вслед за козой в страну Израиля».
Коза вернулась к старику, но головою не трясла — и записка не выпала. Старик увидел, что вернулась коза одна, и в горе стал волосы рвать на себе, и зарыдал он горько, и к сыну так воззвал: «Сын мой, сын мой, где ты? Почему я не погиб вместо тебя[178], сын мой, сын мой… — так рыдал он, оплакивая сына, — погубил его лютый зверь, растерзан, растерзан мой сын!»[179].
Был он безутешен, говорил: «О сыне убиваясь, в могилу я сойду»[180]. И всякий раз, завидев козу, восклицал: «Горе отцу, отославшему сына, горе и той, что была его смерти причиной!» И не знал покоя тот старик, пока не позвал резника, чтобы ее убить.
Убил ее резник и шкуру снял — тогда-то и выпала из уха записка. Старик подобрал ее, развернул — и узнал почерк сына. Прочитал, поражен новым горем — пуще прежнего, — стал волосы рвать на себе, и рыдать, восклицая: «Горе тому, кто счастье свое своими руками сгубил и злом отплатил несущей добро!» Сокрушался он о козе много дней, утешенья не зная, и так размышлял: «Ведь мигом я мог очутиться в стране Израиля. О, горе! Теперь так и умру в изгнании».
С тех пор скрыт вход в пещеру от любопытных глаз. Пути короче нет — искали много раз. А мальчик тот, коли не умер, процветает: в доброй старости, покойно и счастливо живет он в той Стране.
(1925?)
Перевел и составил примечания Петр Криксунов. // «Акцент», 1993, № 1 Тель-Авив.
Благодарим изд-во «Шокен» за право на публикацию этого рассказа на иврите.
Птица моя
Пер. Н. Файнгольд
1Моя мать, да почиет она в мире, заправила крупу яичным желтком и выставила в окно на солнце. Слетелись птицы на запах зерна, поклевали крупы да улетели, поклевали да упорхнули. Но одна птица застряла между двойными рамами — не нашла пути. Хлопает крыльями, бьется о стекла. Мир сияет перед нею, сестры её и подруги кружат по нему, а она, одинокая, не знает, как вырваться. Ударилась клювом в стекло и упала с распростертыми крыльями. Привлеченный звуком падения, подошел я к окну, протянул к ней руки, сложил её крылья и внес в дом.
Еще миг, сказал я себе, отпущу эту птицу, и унесется она, куда пожелает. Раскрыл руку, чтобы дать ей свободу. Но обессилила птица и не смогла взлететь. Тогда я сказал: «Останься со мной, ешь от хлеба моего, пей из моей чашки, летай в нашем доме — нам на радость»[181].
Я не стал забавляться с птицей — боялся опоздать в хедер. Погладил её крылья и сказал: «Мир тебе, птица моя. Я покидаю тебя против воли, но обещаю вернуться и не расставаться с тобой до утра!» А сестре, стоявшей у меня за спиной, сказал:
— Присмотри-ка за птицей, пока я не вернусь.
Сестра моя не
