Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман
Пятидесятые годы знаменовали перелом в израильской поэзии. Это был очень трудный период для страны. Победа в Войне за независимость далась тяжелой ценой: пришлось воевать с армиями семи арабских стран. После Катастрофы хлынула волна беженцев из Европы, и тогда же в Израиль прибыли сотни тысяч евреев из арабских стран Ближнего Востока и из Северной Африки. В стране жили люди, травмированные потерей близких, разочарованные, пережившие различные потрясения, зачастую не способные помочь друг другу или даже понять друг друга. Изменения в литературе начались не в годы Катастрофы и не в 1948 году с началом Войны за независимость, но только во второй половине пятидесятых, когда вышли первые поэтические сборники Иехуды Амихая, Натана Заха, Давида Авидана, Далии Равикович и Дана Пагиса. Эта группа поэтов (в середине пятидесятых большинству из них было по двадцать с небольшим лет), при всех различиях между ними, писала стихи, которые невозможно спутать с теми, что создавались в тридцатые и сороковые годы. Зато можно найти определенную связь новых стихов с поэзией Давида Фогеля, Авраама Бен-Ицхака, Якова Штейнберга — поэтов, писавших в десятые и двадцатые годы под влиянием западноевропейской поэзии модернизма. Направление поэтики, намеченное этими авторами, превратилось в норму, которая возобладала в израильской поэзии и оттеснила в сторону Хаима Гури, О. Гилеля, Амира Гильбоа и Пинхаса Саде — поэтов, продолжавших линию Шлионского, Гринберга и Альтермана в пятидесятых и в начале шестидесятых годов XX в.
Перед нами, прежде всего, иная риторика: разговорный язык, менее приподнятый тон, атмосфера повседневности, даже серости. Отказ от «больших» слов, таких, как «вечность», «мир», «Бог», «святой», «молитва». Во-вторых, отказ от четырехстрочной строфы, от рифмы и от организованной силлабо-тонической метрики, от известных симметричных форм в пользу более разнообразных экспериментальных построений, вытекающих из содержания и специфического чувства стихотворения. В-третьих, меньшая фигуративная загруженность. Как результат, стихотворение стало менее загадочным и многозначным, его легче расшифровать. В-четвертых, «мы» исчезает и уступает место «я». Автобиографические переживания выступают на первый план. Это аполитичная поэзия: такие, прямо скажем, значительные события в истории Израиля, как Синайская и Шестидневная войны, не существуют для нее. Ее главные темы: личные травмы, сиротство, одиночество, взаимоотношения мужчины и женщины, экзистенциальное состояние человека, и не только еврея или израильтянина. Поэт не стремится отразить состояние общества в данный момент, представить израильского «современника». В-пятых, в большинстве стихотворений царит общая атмосфера пессимизма, безнадежности, потерянности, разочарования, часто находящая выражение в иронии. В-шестых, не остается веры таинственности, чудесам и возвышенному — поэт принимает решение в пользу «здесь и сейчас», в жизни и в эстетике.
Отражают ли эти перемены только социально-историческое положение в стране в пятидесятые и шестидесятые годы? Нет сомнения, что они отражают распад ценностного мира пионеров Эрец-Исраэль, озлобленность и усталость от непомерной цены, которую пришлось уплатить народу, прошедшему через Катастрофу, Войну за независимость, потрясения, приносимые волнами иммиграции. Но эти перемены произошли и под влиянием личных судеб поэтов — Заха, Амихая, Пагиса, не умевших воспринять культуру «здоровой» Эрец-Исраэль (как, впрочем, и уроженцы страны — Давид Авидан и Далия Равикович). У трех этих поэтов родным языком был немецкий, а немецкая поэзия — первой в ряду предпочтений. Кроме того, все трое изучали английскую литературу в Еврейском университете в Иерусалиме, что также в значительной мере определило их литературные вкусы. В отличие от Амихая, выросшего в Иерусалиме и в детстве получившего религиозное воспитание, Зах и Пагис приехали в страну уже сформировавшимися в европейской культуре подростками.
Так в середине пятидесятых годов поэзия, а затем и проза начали высвобождаться из-под влияния русской культуры и переориентироваться на западные и собственно израильские эстетические ориентиры. Особое место в израильской литературе занимает роман Пинхаса Саде «Жизнь как притча» (1958), роман автобиографический, лирико-прорицательный, с флером таинственности, более похожий на произведения Бердичевского, Бреннера и Гнесина, чем на израильскую прозу сороковых и пятидесятых годов. Маргинальный для своего времени, роман повлиял на авторов последующих поколений.
В начале шестидесятых вышли первые сборники рассказов А. Б. Иехошуа, Аарона Аппельфельда и Амоса Оза, трех ведущих современных израильских прозаиков. Переход от реалистической к лирической прозе в шестидесятые годы заметен в творчестве писательницы Иеудит Гендель, чьи первые сборники рассказов начали выходить еще в пятидесятые годы («Они другие люди», 1950, и «Улица ступеней», 1956). Сборник ее рассказов «Мелкие деньги» (1988), из которого взят короткий рассказ «Низко, у самой земли», вызвал пламенные отклики критики и принес писательнице престижные литературные премии. Подобно Иеудит Гендель, Амалия Кахана-Кармон принадлежит по возрасту к поколению писателей сороковых-пятидесятых годов, однако первый сборник ее рассказов вышел только в 1966 году, так что, с точки зрения литературного поколения и стилистики, она принадлежит к писателям «поколения государства».
Израильская литература шестидесятых годов свидетельствует о том, что идеал добровольного служения и самопожертвования заметно потускнел. Шок Катастрофы, усталость от непомерных усилий по созиданию государства, его защита в Войне за независимость и абсорбция иммигрантов сделали свое дело. Помимо того, воспитанники сионистской романтики не могли примириться с серой действительностью, с мелочностью новой бюрократии, с повсеместным соперничеством и эгоистическими заботами. Так нарождалась духовная реальность отрезвления от высоких мечтаний. Параллельно изменилась читательская оценка писателей: снова стали любимы Бердичевский, Гнесин и Агнон (который в пятидесятые годы все еще был творчески активным). В перемены внесли свой вклад и литературные критики, получившие образование в Европе, как Барух Курцвайль и Беньямин Грушовский (Харшав), или Америке, как Шимон Галкин. Они культивировали модернистскую ориентацию.
Для прозы шестидесятых годов характерно существенное изменение во взгляде на действительность и в характеристике образов: вместо опыта документально-объективного просвечивания общественно-исторической действительности перед нами странствие во внутреннем мире писателя, следование за движениями души. Меньше внешних событий, меньше второстепенных образов, больше внутренних монологов и других средств изображения внутреннего мира: сны, символы, построение материала действительности в моделях параллелизма и контраста, организация текста вокруг лейтмотивов. Эти средства знаменуют попытку выразить мир подсознания
