Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова
Великий Набоков был тоже антистратфордианец. Он написал истинно гениальное стихотворение о загадке Шекспира. В нем нет и намека, кого Набоков мыслит Шекспиром, напротив, последние строки утверждают, что тайну поэт унес с собой безвозвратно: Откройся, бог ямбического грома,
стоустый и немыслимый поэт!
…
Нет! В должный час, когда почуял – гонит
тебя Господь из жизни, – вспомнил
ты рукописи тайные и знал,
что твоего величия не тронет
молвы мирской бесстыдное клеймо,
что навсегда в пыли столетий
зыбкой пребудешь ты безликим, как само бессмертие…
И вдаль ушел с улыбкой.
Но в статье «The Play’s the Thing», недавно опубликованной в «Спектейтере» [257], ее автор Джудит Фландерс приводит вот такие слова Набокова (абзац с цитатой начинает статью, привожу ее в своем переводе): «Имя его меняется как Протей. Он на каждом повороте рождает сомнения… Сырым утром 27 ноября 1582 года он – Shaxpere, а его будущая жена – Whateley of Temple Grafton. Но через пару дней он – Shagsper, а она – Hathaway of Stratford on Avon. Кто же он? William X, хитро состряпанный из двух левых рук и маски. Кто еще? Тот, кто сказал (и не однажды): “Слава Бога – прятать вещи, а слава человека – отыскивать их”». Последнее предложение – бесспорная аллюзия на Фрэнсиса Бэкона. Это его любимое библейское выражение, что отмечается всеми исследователями, в нем ему слышался призыв доискиваться тайн, сокрытых в природе. Значит, Набоков тоже подумывал о Бэконе как о возможном авторе шекспировского наследия. В этих последних строках стихотворения меня особенно занимает фраза «Твоего величия не тронет молвы мирской бесстыдное клеймо». Почему Шекспиру грозило бесстыдное клеймо молвы? Что виделось Набокову, когда на бумагу ложились эти строки? Может, и здесь есть весьма заметный намек на Бэкона? Будучи в Нью-Йорке, я говорила с самыми, пожалуй, крупными нынешними стратфордианцами: Дэвидом Скоттом Кастеном, редактором третьей серии Арденского Шекспира, и профессором Колумбийского университета Джеймсом Шапиро. Американцы работают в потрясающих условиях. У профессора университета отдельный кабинет, все стены заставлены книгами, за которыми мне надо ехать в лучшем случае в Библиотеку иностранной литературы или Ленинку, а в худшем лететь в Вашингтон или Лондон – на самом деле это лучшие варианты. Так я летала в Фолджеровскую библиотеку, чтобы работать с книгой «Аргенис» Джона Барклая (1625), а в Лондон – с книгой того же автора «Сатирикон Юформио» (1603)
Кастен и Шапиро слушали меня сначала с суховатой вежливостью (Джеймс Шапиро, узнав о моем приезде в Нью-Йорк и желании побеседовать с ним, послал моей подруге имейл такого содержания: «Ехать в Америку с новой идеей об авторстве Шекспира – все равно что везти известие, что земля плоская». (У меня сохранилась копия этого и-мейла.) Обязал их встретиться со мной президент Колумбийского университета, к которому было письмо от ректора МГЛУ Ирины Ивановны Халеевой. Но разговаривать с ними мне было легко: они прекрасно владеют материалом, хотя «Аргенисом» никогда не занимались, а про «Сатирикон», кажется, и вообще не слыхали. Постепенно интерес у них возрастал, а когда я показала им портреты (они взяли соответствующие книги с полок) и кончила рассказ, меня поразили их лица: они, закоренелые стратфордианцы, не знали, с каким выражением лица воспринять услышанное, потому что возразть им было нечего. И тогда Шапиро нашелся. Он сказал: «But it is very beautiful» [258]. На что я ответила: «Truth is always beautiful» [259] (шекспировское «truth and beauty» [260]). Они заулыбались, настоятельно посоветовали написать статью, а Шапиро даже щедро подарил название для статьи «Up my sleeve» («У меня в рукаве тайна», английская пословица). Статью я написала, перевела на английский. Но из соображений преждевременного рассекречивания публиковать не стала. Теперь опубликую, после выхода в свет этой книги. Расстались друзьями. Шапиро подарил мне свою книгу о «Венецианском купце» с теплой надписью: «Вдохновенному исследователю Шекспира». Все документы, относящиеся к встрече, сохранились. Я была счастлива, что разговор этот состоялся, по-моему, это первая положительная реакция ортодоксальных шекспирововедов на открытие явного еретика. Хоть и небольшая, но все же брешь. Дальше будет легче отстаивать правоту. Лиха беда – начало.
Очевидно, что если в титульный лист Первого Фолио кто-то внес зашифрованное сообщение, то есть подверг его неким целенаправленным действиям, Фолио перестает быть незыблемым свидетельством и правомерно предположить, что с авторством не все ладно.
Дело теперь за вторым незыблемым свидетельством – стратфордским памятником.
«ВРЕМЯ СТОЧИТ СТРАТФОРДСКИЙ ТВОЙ “МОНИМЕНТ”»
Историческое прошлое для людей, обремененных сиюминутными заботами, как бы не существует. Но окаменелые его свидетельства повсюду окружают нас, не будя воображения.
Иногда изваяние вдруг оживает, начинает взывать к нам, и мы сознаем, что опутаны многослойными тенетами прошлых лет, и они не безвредны, они сковывают мысль, а значит, действуют на поступки, совокупность поступков, то есть на политику в самом широком смысле слова. Одна из таких окаменелостей – Шекспир, подобный вулкану: молчит, молчит и вдруг взорвется, грозя затопить лавой ближайшее и дальнее окружение.
Речь, ясное дело, идет о «шекспировском вопросе». Как ни странно, его активность особенно сильно проявляется на стыке веков. Первый раз в конце XVIII – начале XIX вв.; затем – когда на смену девятнадцатому шел двадцатый. Особенно сильные толчки сотрясали тогда Англию, США, Бельгию и Германию, волны от них расходились по всему миру, достигая России, Аргентины, Индии, Австралии. Газеты и журналы захлебывались от споров, доходивших до брани. На смену периодическим изданиям пришла тяжелая артиллерия – толстенные волюмы.
Тогда претендентов было двое – стратфордский мещанин Уильям Шакспер и Фрэнсис Бэкон, величайший английский гений, зовущий человечество заглянуть в седую древность для разгадки тайн жизни и, вооружившись ими, пойти в поход на природу, чтобы она служила на благо рода человеческого, большая часть которого барахталась, да и по сию пору барахтается в грязи, болезнях, кровавых междоусобицах. С продвижением вперед бурного XX века страсти поутихли, но подспудно вулканическая деятельность шла. Появились новые претенденты, число их перевалило за сотню. И
