Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
В списке «Люди, имевшие для меня величайшее значение» (в рубрике «Ровесники», включающей 12 имен) Киселев на первом месте указал: «Б. Н. Бугаев».[1252] В свою очередь и Андрей Белый не раз упоминает Киселева в ряду лиц, образовывавших «целое душ, кровно связанных»,[1253] и отмечает особенную духовную близость с ним в 1910 г.[1254] – в пору, непосредственно предшествовавшую средиземноморскому путешествию. Естественно, что Киселев, с которым Белый время от времени переписывался начиная с 1905 г., оказался в числе тех корреспондентов, с кем он готов был делиться своими новыми впечатлениями и переживаниями.
Первое в этом ряду писем к Киселеву – открытка (с фотографией: «Palermo. Chiesa di S. Francesco d’Assisi, costruzione di stile gotico»), отправленная из Палермо, по-видимому, 19 декабря 1910 г. (почтовый штемпель прочитывается неотчетливо) и полученная в Москве по адресу «Мусагета» 12/25 декабря:
Милый Николай Петрович!
Привет! Вена – туманна; Венеция – жемчужина в туманном атласе; Неаполь – злой, пестрый арлекин в прекрасном наряде, курящий трубку (Везувий). Средиземное море – ласковое; Палермо – прекрасен, добродушен и бестолков. Но солнце, море, апельсины, цветы – ласкают. Привет: все хорошо. Целую.
Борис Бугаев.
От Аси привет. Супруге[1255] Вашей привет. Всему привет!
За этой открыткой последовала еще одна – из Монреале (отправлена 28 декабря 1910 г., получена в Москве 20 декабря ст. ст.); фотография на ней дает панораму Монреале, на которой Белый обозначил буквенные указания, проясненные в тексте:
Милый Николай Петрович!
Привет. Все хорошо. Вот вид Монреаля, где мы теперь живем. Дико, грозно, странно, много арабского вокруг; но – хорошо Все помню… (а) веранда плоской крыши, где мы живем. (b) Монреальский собор 12 века с лучшей мозаикой в мире; сплошь мозаичный. Ну, Христос с Вами.
Любящий Б. Бугаев.
P. S. Вашей супруге привет.
Более развернутый рассказ содержится в следующем письме, от 13/26 января 1911 г. (Maxula-Rades), полученном в Москве 21 января ст. ст.:
Милый, близкий
Николай Петрович,
пишу Вам с чувством некоторого беспокойства. Как? Все ли благополучно. Хотел бы от Вас иметь хотя бы несколько слов….
Как находите Вы сейчас «Мусагет». Друзья мне о «Мусагете» не пишут ничего ровно. А хотелось бы знать Ваше мнение.
Бердяев мне пишет, что он очень ценит знакомство с Вами.[1256] Как находите Вы Бердяева? Как Вы, и что Москва?
Пишу всё вопросами. О себе же скажу только, что все хорошо, ясно и радостно. Внутренно нет никаких туч, но есть внешние сложности.
Сейчас мы живем в арабской деревне под Тунисом.[1257] С арабами хорошо и просто. Местность очаровательная; ничего подозрительного нет. В арабах нет ничего монгольского; они благородны, самостоятельны, почтенны; нигде я не видал столько почтенных старцев, как в Тунисии. Дом, где мы живем, совершенно чист от всяких вибраций; чувствуешь себя в известном смысле безопаснее, чем в Москве, – о, насколько безопаснее: никакой напряженности, никаких психических, чуждых волн.
В Монреале было совсем не так: очень светлое чередовалось с очень темным.
Милый Николай Петрович, прошу Вас, по получению письма, напомните Кожебаткину, что у меня денег нет уже давно, телеграммы не посылаю (дорого), и что денег жду переводом по телеграфу.[1258] Мой адрес. Afrique. Tunisie. Maxulla-Radès (près de Tunis). А Madame Rebeyrol, buraliste de Radès. Мне.
Христос с Вами. Очень люблю и помню. Желаю Вам нового года. 1911 год – решающий. Остаюсь любящий Вас
Б. Бугаев.
P. S. Вашей супруге привет.
Следующее письмо Белого отправлено Киселеву два месяца спустя, 14/27 марта 1911 г., из Каира; в нем зафиксированы уже иные впечатления от арабского мира, во многом контрастные с теми, которыми одарила писателя земля Туниса. Пленившая Белого цельная средневековая культура арабского Магриба сменилась интернациональной чересполосицей современного арабского Египта:
Милый, милый
Николай Петрович!
Очень вдруг захотелось сказать Вам несколько слов: приближается август. Мы должны весной встретиться. Мы должны вместе провести хотя бы один день. Что будет, не знаю. Судя по отрывкам во французской прессе, в России – смутно, чревато событиями. Более трех месяцев не читал я русских газет. Ничего не знаю. Здесь же спокойно, пошло, мертво, т. е. пошло везде, где европейская цивилизация наложила руку на Африку; там же, где нет Европы, безобидно, чисто, свободно, но ничем не чревато. Отсюда мне кажется, что узлы мировых событий – в России. Еще и еще, и еще говорю всему: да! Буду в Москве, вероятно, в первой половине мая. Непременно должны встретиться!
Мы ждем денег, чтобы плыть в Иерусалим. В Иерусалиме пробудем с неделю; недели две отдохнем в Греции. А там – в Россию. Приедем в Луцк.[1259] В Луцке проживу несколько дней, чтобы потом на неделю, на две приехать в Москву. Лето провожу в Луцке; в августе, конечно, буду в Москве. В августе следует нам быть вместе.
Милый, как странно: мы с Вами все время сменяем друг друга. Помните прошлую весну и лето. Тогда были Вы. Осенью – я. Зимой опять Вы.
Что сказать о Каире. Каир безобразен, грязен, гадок. И Каир – прекрасен. Нил, сады Булака, окрестности – восторг; сам же Каир – пыжащийся быть цивилизованным турка да миллионщик англичанин, дерущий за всё огромный процент; процентом обложены сами пальмы. Впечатление от здешних англичан, как и от здешних «арабов» (?!) самое гнусное; арабы – ничего арабского в них нет; они растворились в феллахах и турках. Насколько сохранилась арабская культура на севере Африки, настолько провалилась она в Египте. Каир – центр африканской деморализации; и Каир – центр цивилизации. Здесь даже есть у арабов свой египетский университет; а египетские студенты кричат о свободе и равенстве; в прошлом году они освистали Рузвельта,[1260] обратившегося к ним с речью. Это ли – не «прогресс»? И однако «гаже» цивилизованного египтянина трудно себе представить. Университет – и на 1000 четыре грамотных! В Каире и под Каиром «декадентские» пейзажи; Каир неуютен; самая здесь природа грозна, сердита, печальна; и вместе с тем чисто тропическая роскошь.
Но самое неприятное здесь – блохи; они прыгают всюду по улицам; стоит пройтись по Каиру, как домой с собой приносишь с десяток блох. Мы с Асей воюем с блохами немилосердно; и с надеждой ждем денег, чтобы бежать из Египта. Насколько в Тунисии хочется жить, настолько удовлетворяешься беглым обзором Каира. Ну прощайте. Христос с Вами. Остаюсь крепко любящий Вас
Борис Бугаев.
P. S. От Аси привет.
Последнее из этой серии писем Белого к Киселеву было отправлено из Иерусалима на открытке с видом Масличной горы. Недатированное, оно написано незадолго до православной Пасхи (в 1911 г. – 10 апреля ст. ст.) и проникнуто ощущением близости предстоящего праздника:
Хорошо, светло – радостно: несказáнно. Цветы и камни – вот Палестина. Иерусалим продолжается в иудейские горы; это не горы, а несложенные стены Грядущего Града: так это ясно, что только слепцы не увидят. Будет, будет! Глядя на горы, понял Кабаллу. Легко дышится; отдыхаем от казней Египта. Храм Гроба Господня… – я им ошеломлен (пишу о чисто внешнем впечатлении): вовсе не то, что можно думать. Все живо там. Напряжение страшное. У гроба – монах католик и монах православный (рядом): церкви соединились, соединены неразрывно фактом (храмом).
Здесь проживем. Здесь все говорит. Здесь точно дома…
Пасху встретим здесь.
Христос Воскресе! Ура России!
Вынашивавшиеся ранее планы последующего пребывания в Греции – и тем самым восполнения одного культурно-исторического ареала другим, Иерусалима – Афинами, – реализовать не удалось. Посетив лишь Митилены, греческий порт в Эгейском море, Белый и А. Тургенева провели три дня (1–3 мая н. ст.) в Константинополе и оттуда отправились Черным морем в Россию.
Андрей Белый и Эллис о задачах «Мусагета»
В общих чертах история московского издательства «Мусагет» и выпускавшегося им журнала «Труды и Дни» нашла свое отражение в ряде работ новейшего времени.[1261] С необходимой полнотой картину «мусагетской» деятельности можно будет воссоздать после введения в читательский и исследовательский оборот наиболее значимых документов, ее освещающих, и прежде всего после опубликования переписки Андрея Белого и Э. К. Метнера, двух главных организаторов и руководителей издательства, подготавливаемой ныне к печати в полном объеме. Имеются в архивных фондах и многие другие неопубликованные документы, существенно дополняющие и корректирующие ту совокупность сведений о «Мусагете», которая зафиксирована в печатных источниках. В их числе – программные декларации Андрея Белого и Эллиса, третьего инициатора «мусагетского» сообщества, предназначавшиеся, по всей вероятности, для помещения в журнале, который задумывался в самом начале организационной деятельности по созданию «Мусагета» (затем его издание было отложено), либо в рекламном каталоге готовившихся к печати и запланированных книг.
