Коллектив авторов - Современная зарубежная проза
Давая характеристику герою, нельзя не упомянуть об эскапизме. Причем здесь идет речь ни столько о Мураками, сколько о характере японской литературы вообще. Эскапи́зм (англ. escape — убежать, спастись) — индивидуалистическо-примиренческое стремление человека уйти от мрачной или скучной действительности в мир иллюзий. Суть ухода от себя самого заключается в поисках истинного смысла существования конкретной личности в рамках какого-либо события или проблемы, которая и сподвигла на бегство от реальности. Постепенно самоосознание меняет точку отсчета и первичная причина, явившаяся катализатором утрачивает главенствующее значение, как для данного человека так и для общего цикла бытия. Тут не совсем важно, к какому итогу приводит подобная рефлексия, да и есть ли вообще итог, нужен ли он или все вопросы заканчиваются там, где начинается шум дождя и шелест цикад.
Мир героя Мураками многомерен, он отражается в самых различных вариациях действительности, переворачивается и поглощает сам себя. Однако надо заметить, что сам по себе герой статичен, пассивен, он созерцатель, а не участник. Сложившиеся обстоятельства будут вихрем крутится вне его, но при этом затронуть какие-либо внутренние глубины не под силу никому, кроме него самого.
Говоря об эскапизме, следует также уточнить неоднозначность его толкования для японца: эскапизм бездейственен, он работает только в пределах одного сознания, для него невозможны революционность, попытки втянуть окружающих в иное видение мира, да и вообще он не трагичен, не несет за собой подростковых комплексов, психологических травм, даже не несет с собой оттенок «инаковости». Для японца есть два мира — окружающий и его собственный, и, хотя они не пересекаются, реальный мир никогда не займет главенствующее место и никак не повлияет на внутренний порядок вещей. Однако именно это добавляет мировосприятию японца особую трагичность.
В произведениях Харуки Мураками героя неотъемлемо сопровождает чувство утраты и неуловимая боль, сравнимая с ощущениями от старой затянувшейся раны. Боль эта ему необходима, она стала его частью, ядром, вокруг которого сосредоточились все дальнейшие переживания, но, несмотря на то бремя, которое она с собой несет, без нее он бы никогда не стал самим собой: один из спорных счастливчиков, получивших шанс разобраться в том, что же наконец происходит внутри и вне себя, и как же все это связано.
Романы Харуки Мураками — это бесконечные рефлексии, зафиксированные на бумаге. Его герои красиво движутся в перетянутом тысячами различных струн мире, медленно, но упорно пытаясь найти свою тональность, и это одно из неоспоримых сходств Мураками с такими, казалось бы неблизкими на первый взгляд соотечественниками как Юкио Мисима и Ясунари Кавабата — истинно японская, неуловимая и хрупкая красота видна в текстах этих авторов. Мерцание бумажных фонариков, снег, медленно укрывающий землю, такие скупые и многозначные движения актеров театра Кабуки, непонятные европейскому взгляду, притягательность и очарование смерти — все это звучит и мелькает в произведениях Мураками, заставляя усомниться в его превозносимой отчужденности от традиционного японского взгляда.
Мураками — не поп-литература, не чтиво. Это абсолютный классик современной японской литературы. Можно остановить свой взгляд на кулинарных рецептах или эротических сценах, а можно на душевных пропастях и потерянных надеждах, но ни в коем случае нельзя забывать, что его книги не для всех, и если воспринимать прочитанное с остротой написанного, то можно, подобно героям, потерять себя в мире, и кто знает, хватит ли потом сил все расставить на свои места.
Первая повесть Х. Мураками — «Слушай песню ветра». Она открывает «Трилогию Крысы», состоящую из «Пинбола 1973», «Охоты на овец» и «Дэнс, Дэнс, Дэнс». Сложно говорить о едином сюжете этих произведений. Важнее сама атмосфера 1970-х: — сексуальная революция, рок-н-ролл, состояние всеобщей потерянности и одновременно готовности к чему-то новому и вдохновляющему. Две первые повести наполнены тлеющими окурками, пивными бокалами и — созерцанием хаоса, коллективно создаваемого вокруг. В двух следующих частях уже появляются мистические мотивы. Здесь же рождается образ Овцы, Человека-Овцы, основанный на древней китайской легенде, согласно которой дух демон вселяется в человека, предоставляя ему неограниченные возможности и способности, но направленные лишь на разрушение. Именно «Трилогия Крысы» принесла Мураками наибольшую известность и стала одной из самых значимых ступеней его творчества.
Это не последняя трилогия в творчестве писателя. Далее будут и «Хроники заводной птицы» — удивительные и настолько ирреальные, что все происходящее кажется одним долгим смутным сном, и двухтомный «Кафка на пляже» — о подростковом одиночестве и ощущении «инаковости», утрированным и оттого еще более близким каждому, кто хоть раз чувствовал себя непричастным и неприкаянным, одиноким и ищущим. Отдельно стоит выделить автобиографичные заметки «О чем я говорю, когда говорю о беге» и «Радио Мураками».
Самым искренним и близким самому Мураками произведением всегда был и остается «Норвежский лес». Не зря это произведение, отмеченное многочисленными наградами и экранизированное в 2010 г., является самым популярным и узнаваемым у этого автора. Стоит отметить, что это чуть ли не единственная книга Мураками, не наполненная мистическими загадками, призрачными фантомами и неясными аллюзиями. Сюжет довольно прост, хоть и изначально трагичен. Токийский студент Ватанабэ Тоору пытается спрятаться в обыденности неинтересной ему учебы от воспоминаний о лучшем друге — Кидзуки, его девушке — Наоко и неожиданном, а самое главное — никому не понятном самоубийстве Кидзуки теплой майской ночью. Сбежав из родных мест, напоминающих ему о произошедшем, Ватанабэ читает книги, гуляет в одиночестве и постепенно замыкается в себе. Пока однажды по абсолютной случайности судьба не сводит его с Наоко год спустя после трагедии.
Может показаться, что Ватанабэ и Наоко похожи — интровертны, молчаливы, немного закомплексованы, а главное — у них общая потеря, тяжестью лежащая под сердцем. Однако с Наоко все оказывается гораздо сложнее: потрясенная смертью Кидзуки слишком глубоко ушла в себя, зациклилась на произошедшем, что не дает, а впоследствии и не даст ей оправиться. В процессе общения эта обреченность затягивает и Ватанабэ, но что хуже всего — одновременно перемешиваясь с чувствами к девушке. Не имея возможности помочь ей, но так же и не в состоянии уйти из-за силы первой эмоциональной привязанности, Ватанабэ все больше отдаляется от реальности и падает в бесконечную неотпускающую пустоту.
Студенческие революции, жестокость, равнодушие и цинизм единственного университеткого друга делают Ватанабэ все более незаинтересованным в происходящем — он живет лишь от поездки к поездке в реабилитационную клинику к Наоко, а все промежуточное время обдумывает все, что он чувствует, и медленно погружается в отчаяние от собственного бессилия.
Вот в этот непростой момент и происходит знакомство с первокурсницей Мидори. Постепенно узнавая друг друга, Ватанабэ и Мидори чувствуют разгорающийся интерес — начало гораздо более сильных чувств, чем дружеская симпатия. Мидори не похожа на Наоко — несмотря на сложное детство и умирающего отца, она продолжает жить, и вот эта энергия, внутренний огонь сильной, живой личности пленяет Ватанабэ гораздо сильнее, чем ему кажется вначале. Мидори отнюдь не идеальна — моментами несдержанная, бестактная, иногда даже вызывающе пошлая, но она — ее слова, чувства, плоть — реальны, она настоящая, с ней нет внутренних преград и опасностей, и хотя, возможно, эти отношения не так чувственны, нежны, необыкновенны, как с Наоко, но гораздо более живучи.
Этот любовный треугольник еще больше тяготит Ватанабэ: душой преданный Наоко, сердцем он стремится к Мидори, и все больше запутывается в том, что правильно или нет. В промежутках между сердечными переживаниями Ватанабэ смотрит на жизнь других людей, на их поведение, на все, что происходит вокруг него, и изо всех сил пытается понять — когда же что-то пошло не так. Где-то выпала шестеренка или завязался узел в ненужном месте, стрелки пошли не в ту сторону или он сам сделал шаг не туда, что произошло, что он не может ощущать единство с миром, чувствовать себя на своем месте, да хоть на каком-то месте. Все бывают счастливы и несчастны, это закономерно, это чередуется, таков ход жизни — после дождя всегда появляется радуга. Но в сознании Ватанабэ после смерти Кидзуки образовалась дыра, он лишился какой-то своей части и пока он не найдет то, что закроет эту брешь, он не сможет стать полноценной частицей жизненного цикла. Навещая Наоко, он начинает это понимать.
Клиника, в которой она находится, скорее, не больница, а санаторий, где у каждого есть время и возможность осознать, что же с ним происходит. Там же он знакомится с соседкой Наоко «по палате» — Рэйко. Она рассказывает ему свою, довольно странную историю о причинах пребывания в реабилитационном центре. Ватанабэ становится ясно что иногда с людьми происходят какие-то вещи, после которых им уже никогда не стать прежними. Перед ними лежит выбор — остановиться на случившемся или постараться идти дальше. Но, что бы они ни выбрали, этот след протянется через всю дальнейшую жизнь. Разговаривая по душам с Наоко, все проясняется и еще больше запутывается одновременно. Однако постепенно все же приходится принять тот факт, что, несмотря на свою симпатию к Ватанабэ и определенную близость между ними, в сердце Наоко есть место только для Кидзуки, для нее он всегда будет живой и единственный, кого она любит.
