Читай не хочу. Что мешает ребенку полюбить книги - Римма Вадимовна Раппопорт
Но не странно ли желать человеку, который не видит в чтении наслаждения, это наслаждение испытать? Ведь если задача в том, чтобы он был счастливым и эстетически удовлетворенным, то почему бы не оставить его наедине с фильмами, музыкой, видео, мемами, обслуживающими схожие потребности? Здесь видно больше заботы о себе, о том, чтобы идеальный ребенок в нашем представлении совпал с тем, которого мы растим. И это нормально. Из ответов на первый вопрос анкеты мы узнали, что 14,4 % родителей попробуют принять своих нечитающих детей. Я уверена, что примет большинство: все-таки родительская любовь сильнее культурного кода. Но как же приятно знать, что этот код есть, что в любой момент им можно воспользоваться. Например, мы с мужем редко говорим на «умные» темы, все высокое и духовное как-то отодвигается на второй план неумолкающей дочерью, бытом, работой. Но иногда посреди бытовухи он шутит что-нибудь про Гиппиус и Мережковского, и я вспоминаю: «Так вот почему мы вместе. Это же тот мужчина, который на первых свиданиях говорил со мной об Ионеско…» И я бы хотела, чтобы так же было у нас с нашим ребенком.
По-моему, очень здорово, что рядом с чтением в сознании опрошенных возникает удовольствие. Если мы видим в чтении наслаждение, а не труд, то шансы заинтересовать ребенка возрастают в разы. Есть ведь разница между посылами «Ты должен прочитать, потому что это великая книга великого писателя» и «Почитай: на пятидесятой странице я хохотал в голос (или, наоборот, разрыдался) прямо в автобусе». Второй вариант ведет к открытому диалогу об эмоциональной жизни, к тому диалогу, о котором говорила Станислава Смагина.
На вопрос «Если ваши дети откажутся от чтения и не будут воспринимать его как ценность, как вы к этому отнесетесь, что почувствуете?» кто-то из родителей ответил: «Постараюсь всеми силами увлечь ребенка и заставлять тоже буду». Нет, нельзя заставить увлечься, нельзя заставить разделить удовольствие от чтения, но можно поделиться – удовольствием, эмоцией, книгой.
Родители чаще подходят к проблеме детского чтения с вопросом «Каким должен быть мой ребенок?». И реже – с вопросом «Каково ему будет?». В первом случае ребенок воспринимается как объект, во втором – как субъект. Художественная литература дает навык рефлексии и эстетический опыт – ее восприятие предельно субъективно. Так можно ли погрузить в субъективный мир чтения того, кого мы воспринимаем как объект, кого в своих читательских амбициях не отделяем от самих себя? Не стоит ли отказаться от чтения как универсальной ценности, чтобы оно стало индивидуальной ценностью конкретного ребенка?
Я хочу быть счастливым человеком с интересной, насыщенной жизнью. Поэтому после школы (а иногда и вместо нее) я делаю то, что мне нравится делать: пишу стихи, участвую в разных мероприятиях и конкурсах, смотрю фильмы, изучаю темы, которые лично мне интересны. И, чтобы успеть как следует порадоваться и «понасыщать» свою жизнь, я нередко пренебрегаю программой по литературе (и домашней работой по некоторым предметам тоже). А когда у меня появляется свободное время, я читаю не те книги, которые мне задали, а те, которые я сама выбрала. Просто потому, что их мне, в отличие от первых, хочется читать.
Ульяна, 16 лет, Балтийск
Моральная паника в отдельно взятой семье
В семье я считалась нечитающим ребенком. Теперь мне кажется, что родители ошибались, но поняла я это, только приступив к написанию книги. Нередко то, что думают и говорят о тебе взрослые, со временем вытесняет из памяти и замещает реальную картину. И вот я прожила 29 лет в полной уверенности, что до двенадцати чтением не интересовалась. Впитала панику окружающих и до сих пор, если провожу какое-то время без книг, думаю про себя: «Кошмар, она не читает!»
Видимо, дело было не столько в моем нечтении, сколько в более активном и впечатляющем чтении старшей сестры Майи. Я вовсе не стремлюсь обвинять маму и папу в своих читательских бедах. Во-первых, у них не было тех привилегий, какие есть у меня как у матери: ни доступа к огромному количеству книг и статей о воспитании, ни опыта психотерапии, ни педагогического образования (формально у папы оно было, но ключевое слово – «формально»). Во-вторых, еще неизвестно, сумею ли я не повторить ошибок родителей. Мне хочется понять, что они чувствовали и чем руководствовались, воспитывая меня и видя, что я как читатель не соответствую их ожиданиям. Понять, как эти ожидания формировались, посмотреть на себя глазами родителей. Поэтому я поговорила с папой – его вся эта ситуация задевала больше, чем маму. К тому же мы коллеги. Оба – сапожники без сапог: я сегодня – учительница литературы, поэтесса и мать пятилетнего ребенка, не проявляющего к книгам «достаточного» интереса, а папа двадцать с чем-то лет назад – учитель литературы, поэт и отец «нечитающего» ребенка.
У тебя рано появились дети. По сути, ты тогда был очень молодым человеком. Когда родилась Майя, ты еще не преподавал, а к моменту моего рождения работал учителем литературы всего три года. Вряд ли твоя убежденность в том, что дети должны читать, была учительской позицией. Почему для тебя это имело большое значение?
Честно говоря, я не очень понимал, какие еще могут быть интересы у человека. Ну, конечно, можно в филармонию ходить (я и ходил в юности довольно часто), живопись любить (этот интерес у меня остался) или театр (вот с этим у меня плохо). Но только чтение мне казалось естественной человеческой деятельностью. Я, кстати, стал меньше читать, уже работая в школе. Часов обычно было много (доходило в иные годы
