Александр Ватлин - Германия в ХХ веке
Идеология национал-социализма также представляла собой пеструю смесь околонаучных заимствований, та или иная дозировка которых легко трансформировалась в угоду тактическим задачам. Она опиралась на «ремистификацию природы и естественных наук, облекавшую политику в религиозные формы» (М. Берлей). Из геополитики пришло учение о «жизненном пространстве», необходимом для развития нации, из социал-дарвинизма – взгляд на общество как живой организм, классовые противоречия внутри которого являются болезнью и могут быть устранены национальной властью. Для самого Гитлера было характерно биологическое понимание человеческого общества, прогресс которого определяется беспощадной борьбой за существование двух противоположных полюсов, будь то молодые и старые расы, народыхищники и народы-жертвы, арийские герои и противостоящие им «сорняки».
Заметное место в пропагандистском арсенале НСДАП занимали элитарные философские учения о «толпе и герое», теории о неравноценности человеческих рас, эзотерические сочинения. Нацистское движение омывало море литературы националистического и антисемитского толка, находившей своих читателей в годы Веймара не только среди представителей «потерянного поколения». «Из основных идеологических потоков эпохи – социализма и национализма – Гитлер и его приверженцы выделили, используя институциональные пороки и беззащитную либеральность Веймарской республики, а также опираясь на всемирный кризис капиталистической системы, дурно пахнущий, но весьма доходчивый экстракт из антиреспубликанских лозунгов, который в сочетании с манипулированием массами и насаждением вождизма доказал свою эффективность и в конечном счете привел нацистов к власти» (К. Зонтхаймер).
«Доходчивый экстракт» состоял из предельно идеализированных образов арийского героя, непогрешимого фюрера, национального сообщества, выраставших в пропагандистские культы. Мистический образ героя, которого ведет провидение, накладывался на реальную биографию Гитлера как человека из народа, открывшего в себе дар пророчества. Биологическое истолкование расы лежало в основе тезиса об избранности немецкого народа, призванного владеть миром. Путь к светлому будущему преграждает всемирный «марксистско-еврейский заговор», составной частью которого является парламентская республика внутри и Версальская система вне Германии. Уничтожение и той, и другой было только первым звеном в цепи испытаний, которые предстояло пройти немецкой нации, чтобы доказать собственную жизнеспособность. Реванш за первую мировую войну и возврат колоний открывали путь к континентальной гегемонии и решению главной геополитической задачи нацистов – завоеванию жизненного пространства на востоке Европы и его «германизации».
В общественном сознании Веймара НСДАП выступала не как праворадикальная, а как еще одна «левая» партия. Она аккумулировала социальный протест ежечасно разорявшихся мелких предпринимателей и ремесленников, направленный против финансового и торгового капитала. Тот, в свою очередь, находился под гипнозом социалистической и антисемитской риторики НСДАП. Гитлеру еще предстояло доказать влиятельным представителям германской экономики, что приход к власти нацистской партии окажется для них «наименьшим злом». После начала экономического кризиса его призывы к «национальному обновлению» стали находить все более широкий отклик как в маргинальных слоях немецкого общества, так и среди консервативной элиты. Во всяком случае они выглядели ничем не хуже требований веймарских партий защитить обанкротившуюся республику или курса коммунистов на разжигание классовой борьбы. Нацистские бонзы, и прежде всего ас первой мировой войны Герман Геринг, стали желанными гостями в политических салонах Берлина, в партийную кассу потекли отчисления от прибылей «королей угля и стали». Не только безграничная демагогия в сочетании с уличным террором, но и наличие влиятельных спонсоров легли в основу ошеломляющих успехов нацистской партии в борьбе за голоса избирателей.
После «пивного путча» Гитлер отказался от подпольно-революционной деятельности и поставил свою партию в легальные рамки. Демократия должна уничтожить самое себя, с фронтальной атаки акцент был перенесен на ее внутреннее разложение. Позор 1923 г. научил его не доверять союзникам и избегать коалиций, накладывавших на НСДАП хоть какие-нибудь ограничения. Приближавшиеся выборы рейхспрезидента открывали благоприятный шанс выхода на авансцену германской политики. Созданный с участием НСДАП 11 октября 1931 г. Гарцбургский фронт националистических партий не прожил и нескольких месяцев – Гитлеру не импонировала перспектива предвыборного блока, в котором его партия выступала бы только в качестве донора. Получив немецкое гражданство, он решил самостоятельно идти на выборы. Но в центре предвыборной борьбы вновь оказалась фигура Гинденбурга, которого буквально вынудили во второй раз выставить свою кандидатуру. Его шансы на переизбрание напрямую зависели от расстановки сил внутри рассыпавшегося республиканского лагеря.
Позиция СДПГ, поддержавшей немощного фельдмаршала как единственно возможную альтернативу Гитлеру, являлась закономерным следствием социалдемократической политики «меньшего зла». «Лучше декреты демократического президента, нежели законы красно-коричневого рейхстага», – утверждала партийная пресса после сентябрьских выборов 1930 г. Опасения, что новые выборы принесут еще более внушительную победу антиреспубликанским силам, имели под собой все основания. Отказ от поддержки Брюнинга (Tolerierungspolitik) означал бы полный крах веймарской коалиции, продолжавшей находиться у власти в Пруссии. Вопрос о возможных альтернативах породил не только поток мемуарной литературы лидеров СДПГ, но и острые публицистические дебаты в ходе левой волны рубежа 60-70-х гг. Большинство современных немецких историков считает, что дрейф влево и сближение с коммунистами, выдвинувшими на президентских выборах кандидатуру Тельмана, приблизили бы перспективу гражданской войны, предотвращение которой в первые годы республики СДПГ считала своей главной государственной заслугой. Напротив, в советской историографии на социал-демократическую политику «меньшего зла» возлагалась едва ли не главная вина за процесс самораспада институтов веймарской демократии.
Так или иначе, но поддержка СДПГ и ориентировавшихся на нее профсоюзов обеспечили Гинденбургу солидное преимущество в 20 % голосов уже в первом туре президентских выборов 13 марта 1932 г. Сразу же после подсчета голосов Брюнинг, являвшийся главой предвыборного штаба Гинденбурга, предпринял попытку выйти из тени фельдмаршала. 13 апреля он добился подписания указа о запрете военизированных формирований нацистской партии. Ближайшее окружение Гинденбурга – сын Оскар, его однополчанин генерал Курт Шлейхер и высшие чины рейхсвера – использовали представившийся шанс, чтобы убедить рейхспрезидента, что этот шаг лишает его ореола «отца нации» и едва ли не превращает в марионетку левых сил. Сокращавшееся поле маневра в кадровых решениях подталкивало Гинденбурга в объятия военной аристократии и юнкерства. На пути туда стоял Брюнинг, олицетворявший собой чуждый мир Веймарской демократии. Скромные успехи его правительства в борьбе с последствиями экономического кризиса уже не имели никакого значения, равно как и согласие державпобедительниц на приостановку германских репараций. Сокращение государственных пособий остэльбским помещикам было воспринято Гинденбургом как личная обида и сделало опалу Брюнинга свершившимся фактом.
Новое правительство, формирование которого было поручено Францу Папену, просуществовало всего пять месяцев и вошло в историю как «кабинет баронов». Протекцию Папену, который ради получения высокого поста вышел из партии Центр, составил генерал Шлейхер, сам примерявшийся к креслу рейхсканцлера, но получивший лишь пост военного министра. Папен рассчитывал на постепенный демонтаж Веймарской системы, предложив рейхспрезиденту отложить выборы в рейхстаг за пределы положенного конституцией срока, и одновременно выдвинул идею «приручения» национал-социалистского движения. Гитлер казался ему менее опасным, нежели революционная риторика «марксистов». 16 июня был снят запрет партийной униформы и военизированных формирований НСДАП. Это породило новую волну уличных столкновений – провокационные марши штурмовиков по рабочим кварталам вызывали ответную реакцию их обитателей. Погромная атмосфера охватывала не только безработную молодежь, «чесались кулаки» и у ранее благонамеренных обывателей. Счет убитым шел на десятки, раненых полицейская статистика просто не успевала фиксировать.
Важным шагом в политике уступок националсоциалистам стал государственный переворот в Пруссии, правительство которой потеряло парламентскую поддержку еще в апреле 1932 г. Прусская полиция, находившаяся под командованием социал-демократа Карла Северинга, наиболее последовательно противодействовала террору штурмовиков, но так и не смогла полностью овладеть ситуацией на улицах Берлина, Гамбурга и других городов. Это и стало поводом для смещения правительства Отто Брауна 20 июля 1932 г. – верховная власть в крупнейшей земле Германии перешла к Папену, специально назначенному «имперским комиссаром по Пруссии». В отличие от марта 1920 г. СДПГ и АДГБ не призвали своих сторонников к защите республиканских устоев – официальное объяснение заключалось в том, что всеобщая забастовка резко ухудшит материальное положение рабочих. На самом деле социал-демократия и ее союзники больше всего боялись покинуть почву легальности, ту самую почву, которая день за днем уходила изпод ног республиканцев. Один из лидеров ГДП Эрих Кох-Везер позднее сделал точное признание: «Тихое сползание в диктатуру опасней неожиданного срыва, ибо оно порождает иллюзию возможности в любой момент остановить этот процесс» Для КПГ прусские события были всего лишь эпизодом далеко зашедшей «фашизации» Германии.
