Константин Ушинский - Воспитать ребенка как?
Нравственное значение того, что мы помним, раскроется для нас вполне тогда только, когда мы, излагая зарождение чувств, желаний и стремлений, увидим, что и их развитие совершается так же в области памяти и ее силами, как и развитие умственных способностей, когда мы убедимся, что от наших чувств, желаний и стремлений точно так же остаются следы в душе, как и от наших представлений, и что эти следы, превращаясь в силы, точно так же развивают наши сердечные чувства, желания и волю, как и следы представлений развивают нашу память и наш ум. Теперь же нам может показаться, что содержание того, что мы помним, не имеет значительного влияния на наши нравственные стремления. Так, например, не только читая, но даже создавая какой-нибудь разбойничий роман или описывая плутовство, человек не получает еще наклонности к воровству и разбою или описывая геройские подвиги, может оставаться трусом и т. п. Однако же, с другой стороны, чтение дурных романов развратило не одного юношу.
Отчего же происходит такое различие? Оттого, что, читая, например, описание разбойничьей или развратной жизни, я могу не сочувствовать или сочувствовать ей: в первом случае ассоциации представлений не входят в комбинации с чувствами, а во втором – входят. Не только представления могут составлять между собой ассоциации; но ассоциации представлений могут комбинироваться с чувствами, желаниями и стремлениями. В Спарте показывали детям пьяного илота, чтобы укоренить в них навсегда отвращение к пьянству, т. е. представление пьяного илота комбинировали с чувством отвращения, и эта комбинация представления с чувством оставляла глубокий след в душе детей.
Если то, что заучивается детьми, не пробуждает в них никакого чувства, желания и стремления, то тогда заученное не может иметь никакого непосредственного влияния на их нравственность; но если чтение или учение, как говорится, затрагивают сердце, то и в памяти останутся следы комбинаций представлений с чувствами, желаниями и стремлениями, пробужденными чтением или учением, и такой сложный образ, след, возбуждаясь к сознанию, пробудит в нем не только представление, но и желание, стремление, чувство.
Чувство доброты точно так же, как и чувство гнева или чувство любви, само по себе ни хорошо ни дурно в нравственном отношении, но, осложнившись с представлениями и другими чувствами, оно может быть источником как нравственных, так и безнравственных психических явлений: оно может вести к щедрости, но также ведет и к бестолковой расточительности; оно может способствовать развитию человечественных отношений между людьми, но оно же ведет к той поблажке всему дурному, от которой общество столько же страдает, если еще не более, как и от развития желчного направления в людях.
Вот почему, если воспитатель должен заботиться о том, чтобы не сделать душу гневною, не воспитать так называемого желчного человека, ищущего везде и во всем пищу своему гневу, то точно так же должен он заботиться и о том, чтобы не воспитать души бестолково доброй, изливающей свою доброту на что попало, и чаще на зло, чем на добро, потому что зло хитрее добра: умеет подстерегать добрые минуты человека и пользоваться ими. Словом, если воспитатель не должен развивать желчного настроения в воспитаннике, то он должен также позаботиться, чтобы не воспитать в нем той пряничной души, в которой также нет никакого нравственного достоинства.
Из комбинации следов этих моментальных и, как казалось, забытых чувств, желаний и стремлений образуются страсти и упорные нравственные или безнравственные наклонности. Вот почему далеко не безразлично в нравственном отношении, что учит, что слышит и что читает дитя.
Конечно, еще важнее то, что дитя переживет, перечувствует; но нет и такой книги, и такой науки, которая не задевала бы хоть сколько-нибудь сердца ребенка, а от этих маленьких задеваний образуются черточки, а из этих черточек образуются ассоциации, а из этих ассоциаций иногда слагаются потом такие источники наклонностей и страстей, с которыми уже не в состоянии совладать и взрослый человек.
Глава 9
Как понять, кого вы растите
Как-то знакомая пожаловалась, что совсем не понимает своего ребенка: вроде бы послушный, вроде бы спокойный, вроде бы нормальный, но она подозревает, что дело обстоит совсем не так просто. Все ее словами были несколько ошарашены. Ребенок как ребенок. Вот он и сам входит в комнату: аккуратно расчесанные волосы, чистая рубашечка, розовые щечки. Очень вежливый семилетний мальчик. Явно не хулиган. Наверно, наоборот. Узнаю тут же, что он победитель по устному счету среди трех параллелей. Стало быть, вдобавок и умненький.
А еще через неделю мы случайно подсмотрели занятную сцену – мальчика оставили посидеть с приболевшей младшей сестрой, он притащил ей в кроватку разных игрушек, и они стали вместе играть. Сестра хотела, как обычно, в куклы, но мальчик твердо сказал: я буду палачом, играть будем в палача. Сестре было года четыре, и ей пришлось сперва объяснить, что делает палач. Сестра даже расстроилась: только моим куколкам головки неруби. И дальше мы услышали прямо-таки обвинительную речь: здесь нет твоих куколок; этот заяц с одним ухом – преступник Федоров, эта лошадка – преступница Пискунова, а этот робот – преступник Круглов, сейчас я их буду пытать, а ты за них кричи: «Спасите, помогите, караул». Потом мы положим их вот так (он сбросил лошадку на пол) и отрубим им головы. Сестра кричала, а брат выкручивал игрушкам руки-ноги и лупил их куском проволоки, потом сестра дудела на дудке, а он отсекал им линейкой головы. Мы пребывали в большом недоумении и рассказали о странных играх матери мальчика. Было у нас подозрение, что эти Федоров, Круглов и Пискунова травят его в классе.
Только мать мальчика на наш рассказ вскинула брови, а на наши выводы поспешила сообщить, что эти трое названных им конкуренты по следующему детскому конкурсу – по правописанию. И еще узнали мы, что на математическом конкурсе они не участвовали: одна переела мороженого, другой полез в ледяную воду за своей кепкой, а третий за четверть часа до конкурса сел с размаху на свои очки. Объяснения вполне логичные, но мы как-то после увиденного и услышанного подозревали, что «палач» причастен к несчастьям этих конкурсантов и что-то снова задумывает.
И мы были правы. Федорова случайно заперли в химической лаборатории, Круглов переел каких-то кексов и не вылезал из туалета, а Пискунова разорвала платье, расплакалась, и ей стало не до правописания. Победил наш герой. И если б не игра в палача, никому бы в голову не пришло, что он каким-то хитрым образом устранил своих конкурентов!
Осталось сказать о реакции матери, когда и ей стало ясно, как он добился победы. «Весь в папу», – улыбнувшись, сказала она.
О детском воображении
Воображение начинает развиваться в детях, вероятно, очень рано, хотя мы в первое время и не можем заметить его скрытой работы. Образы, над которыми работает младенческое воображение, немногочисленны, но зато необыкновенно ярки, так что дитя увлекается ими как действительностью. Физической причины этого следует искать в необыкновенной впечатлительности детского мозга, а психическая причина – неумение отличать действительность от созданий воображения, так как умение это дается только опытом. Дети очень часто, по замечанию Бенеке, считают свои сновидения за действительность, требуют игрушки, которые они видели во сне, и т. д. Незнание самых обыкновенных законов природы, с которыми потом само собою познакомится дитя, заставляет его верить самой нелепой сказке; но зато вы напрасно пожелали бы удивить младенца каким-нибудь фокусом: для того чтобы понять, например, что в исчезновении шарика есть фокус, надобно убеждение в невозможности исчезновения вещи. Ребенок, может быть, смеется, смотря на фокус, но он доволен шариком, движением рук и вовсе не понимает, что тут есть фокус.
Вот почему, слушая какую-нибудь сказку, где совершаются самые невозможные чудеса, ребенок вовсе не удивляется этим чудесам: он прямо сочувствует говорящим козлам, принцу, превращающемуся в муху, и вовсе не спрашивает о том, как козлы могут говорить или принцы превращаться в мух: для ребенка не существует невозможного, потому что он не знает, что возможно и что нет.
Слушание сказок уже на третьем году начинает доставлять большое удовольствие ребенку. «Удовольствие, – говорит госпожа Неккер-де-Соссюр, – доставляемое детям самыми простыми рассказами, зависит от живости представлений в их душе. Картины, вызываемые рассказом в детской душе, может быть, гораздо блестящее и радужнее действительных предметов, и сказка показывает ребенку волшебный фонарь.
Не нужно больших усилий воображения, чтобы занять дитя. Дайте в вашем рассказе главную роль ребенку, присоедините сюда кошку, лошадку, несколько подробностей, чтобы выходила картинка, рассказывайте с одушевлением – и ваш слушатель будет слушать вас с жадностью, доходящей до страсти. Встречая вас, ребенок всякий раз заставит повторить ваш рассказ, но берегитесь что-нибудь изменить в нем».
