Уильям Мак-Нил - В погоне за мощью

Или вот еще одно направление-количество актов об огораживаниях в Великобритании достигло наивысшего показателя в первые 15 лет XIX в., когда цены на пшеницу благоприятствовали развитию зернового фермерства. Готовность парламента пренебречь интересами беднейших слоев крестьянства в проталкивании актов об огораживаниях общеизвестна; однако даже парламент землевладельцев и купцов, наверное, не смог бы принять столько законов, пренебрегая возможными социальными последствиями. Дело в том, что военные условия предоставили пострадавшей в результате принятия этих законов стороне соответствующие альтернативы – службу в армии, социальную помощь или возможность трудоустройства в растущей на военных заказах гражданской экономике. Если бы вместо этого законы об огораживаниях поставили бы людской материал для городских толп из недовольных безработных, то огораживания не были бы столь распространены, а экономическая история Великобритании пошла бы другим путем-быть может, напоминающим развитие Франции в XIX в.

Сослагательное наклонение в истории («а что, если бы.») полезно лишь для развития воображения. Для данной книги значение имеет то утверждение, что массивное вторжение государства на рынок Великобритании(55*) имело результатом (в свое время полузамеченным или наполовину намеренным) ускорение промышленной революции и определение пути, которым она пошла. Благодаря государственным расходам, процветание и полная занятость стали реалия ми военных лет, даже когда население Соединенного королевства с 14,5 млн в 1791 г. подскочило до 18,1 млн в 1811 г(56*).

Во Франции государственная политика по разрешению проблемы безработных и частично занятых была не менее успешной, однако распределение по секторам занятости было иным. Большая часть молодых французов пошла на военную службу, в то время как промышлен- но-коммерческий рост, хоть и ощутимый, шел медленнее. Причиной тому в некоторой степени было расширение территории и вовлечение новых промышленных областей под власть французского правительства. Таким образом Льеж и Турин наравне с французскими оружейными центрами поддерживали военные предприятия наполеоновских армий; хлопкопрядильные и другие новые производства сосредотачивались в Бельгии и Эльзасе на границах собственно Франции.

Разница в соотношении между военным и торгово-промышленным трудоустройством, предоставленным государственной политикой прежде безработной молодежи Франции и Великобритании, привело к долгосрочным и крайне важным последствиям. Людские потери, понесенные Францией (1,3-1,5 млн в 1792- 1815 гг.),(57*) а также ставшее очевидным в новом веке значительное снижение уровня рождаемости во Франции означали, что стимул (и проблема) быстрого роста численности населения после реставрации Бурбонов более не существовала. В то же время в Великобритании (включая Ирландию), а также в Германии и остальной части европейского континента темпы роста в XIX в. сохранились, оставив Францию далеко позади(58*).

Таким образом, получается, что в целом незапланированные сопутствующие производные действий правительств в 1792-1815 гг. научили французов контролировать рождаемость, а британцев – трудоустройству растущего населения в производстве и торговле. Около полувека Великобритания обладала технологическим превосходством (поскольку первой начала промышленную революцию), а Франция, где сельское население оставалось большинством вплоть до 1914 г., значительно медленнее продвигалась по пути индустриализации и урбанизации.

В общем, следует признать, что обе страны крайне успешно разрешали кризис конца XVIII в., вызванный беспрецедентным ростом численности населения в регионах, почти или вовсе не обладающими необработанными земельными участками. В период потрясений 1789- 1815 гг. и Франция, и Британия вознесли свои национальное богатство и мощь на новый уровень. Хотя Восточная Европа отставала от них, тем не менее экономический рост территорий Российской и Австрийской империй был впечатляющим. Однако в тех регионах Европы, где леса и пустоши могли быть легко обращены в обрабатываемые поля, рост численности населения и армий не требовал новых форм сотрудничества и управления. Экстенсивное развитие подобного рода обходилось правительствам дешевле, нежели франко-британская модель внедрения более интенсивных форм массового вовлечения трудовых ресурсов – будь то на основе командно-бюрократического принципа (как во Франции) или на основе рынка (как в Великобритании). Причиной был тот факт, что по прошествии некоторого времени новое поселение на прежней пустоши быстро подпадало под воздействие закона снижения прибыльности. Обрабатывающие все менее и менее плодородную землю крестьяне могли отдать государству и другим городским властям лишь постоянно сокращающийся излишек сельскохозяйственных продуктов. Подобным путем пошло развитие Ирландии после 1815 г., что явилось ярким контрастом продолжающемуся городскому и промышленному развитию Великобритании. Подобно жителям Восточной Европы в конце XIX в., ирландцы прибегли к эмиграции как средству бегства от углубляющегося сельского обнищания до наступления жестокого периода голода.

Случайный и зрелищный успех французской политики 1792-1812 гг. скрыл слабость, которая стала явной лишь после разгрома Наполеона в России. Сколь бы непопулярным ни было британское финансовое и коммерческое превосходство среди народов европейского континента, сопротивление ему было меньшим, нежели французскому военному превосходству и экономической эксплуатации в условиях принудительного содержания оккупационных войск. Когда британские субсидии и вооружения смогли в 1813 г. восполнить недостачу, ощущаемую прусскими, русскими и австрийскими войсками, материальные средства и воля покончить с Наполеоном соединились. Сочетание оказалось сокрушительным. У военных историков вызывает восхищение как способность наполеоновских префектов творить чудеса, набирая против наступающих союзных сил противника все новые армии, так и проведенные императором битвы и маневрирование. Однако французские ресурсы были недостаточными, тогда как порыв первых революционных лет давно уже улетучился как из французских войск, так и общества в целом. Стоило Наполеону удалиться, как стало возможным достижение мира, в котором традиционные расчеты баланса сил сыграли решающую роль-и за короткий промежуток времени Франция смогла вновь стать частью европейского сообщества.

Следы произошедших революций не могли быть стерты с лица Европы – и даже самые реакционные из реставрированных режимов не предпринимали подобных попыток. В военных делах перемены, способные оказать влияние на будущее, в основном сосредоточились в Пруссии; армии Великобритании и России, несмотря на рост численности военных лет, оставались вооруженными силами Старого Режима. В других государствах усилия правителей и аристократии по вооружению народа для борьбы с французами в значительной мере тормозились традиционной социальной иерархией и укоренившимся недоверием между знатью и простонародьем, богатыми и бедными, правителем и подданными. Действия Австрии против французов сдерживались тем обстоятельством, что Наполеон был зятем императора. Кроме того, после 1812 г. архитектор внешней политики Габсбургов князь Меттерних осознал, что полное уничтожение Франции как военной державы означало возможность господства русского царя на континенте, поскольку, скармливая лакомые куски своему прусскому шакалу, тот положил бы конец главенству Австрии в германских государствах и претензиям Габсбургов на первенство в Латинском христианском мире. Дипломатический и военный стиль Меттерниха соответствовал стандартам Старого Режима настолько же полно, насколько и армии Британии и России.

Однако в Пруссии неожиданность и масштаб военной катастрофы 1806 г. расчистили дорогу энергичной реформе общества, государства и армии. Благодаря своим личным качествам и весьма скромной поддержке Фридриха-Вильгельма III, ганноверский выскочка Герхард Иоганн Давид фон Шарнхорст (1755 -1813 гг.) сумел выделиться среди других военных реформаторов. Прусский король чувствовал себя преданным некомпетентными и даже трусливыми офицерами-аристократами. Поэтому после Йены он в отчаянии обратился к Шарн- хорсту и его последователям, хотя и не разделял вполне их уверенности в возможности возрождения величия Пруссии посредством сотрудничества с народом. Однако Шарнхорст верил, что подлинным секретом успехов Франции был действенный союз между правителем и подданными – раз за разом простые французы доказывали свою решимость отважно сражаться за свою нацию и ее правителей. По мнению Шарнхорста, германцы сделали бы то же самое для своего короля при условии получения соответствующей доли и роли в государстве. Фридрих-Вильгельм нехотя поддержал эту идею, поскольку хорошо помнил, что произошло с Людовиком XVI, когда тот попытался прокатиться на тигре народной воли. Отмена крепостного права и учреждение ограниченного самоуправления на местах было максимумом, на который король Пруссии был готов пойти в осуществлении общественно-политических реформ.