Галина Башкирова - Наедине с собой

И снова придется звать на помощь историческую психологию. Есть две точки зрения на историческую психологию. Точка зрения первая: такой науки нет и не может быть, потому что нет и не может быть у нее прямых предметов наблюдения и исследования. Вторая точка зрения: реконструкция возможна.

Каково же прикладное значение исторической психологии с этих двух точек зрения?

Первая точка зрения: «Чем больше это меняется, тем больше остается тем же самым», – говорят французы. «Наша неизменность» – удобный способ оправдать или осудить современного человека. Вторая точка зрения утешительна: человек меняется, и меняется к лучшему.

В прошлом мы выбираем себе модели, которые влияют и на наш образ мыслей, и на наши поступки.

И вот мы слушаем – в которой раз!

Мы ехали шагом,Мы мчались в боях…

О чем поется в этой песне? О том времени, о котором грезят в шестнадцать лет, об идее справедливости, ради которой лилось в те годы столько крови. И до чего поразительно совпадают интонации писем социолога, с интонацией этой песни: жажда возвышенного, поиск в прошлом, тоска, что прошлое прошло без нас. Сам того не подозревая, Светлов – сторонник второй точки зрення. Он искал в прошлом (для него очень недавнем) идеальные корни хорошего, которые прочно проросли в нашей душе. И мы, как завещание, ощущаем добрую веру поэта: «люди меняются, и меняются к лучшему».

Глава десятая. Три ведьмы

Начиналось все сугубо драматично. Меня поймала гадалка. В Москве, на станции метро, настоящая гадалка, в шали, в юбке цветной. Наговорила много, поразив современным подходом: ничего не пророчила, только предупреждала. Может, у тебя все будет в жизни так, может, иначе, зависит от того-то. Мне предлагалось действовать; действовать не хотелось.

И вместо того чтобы действовать, пришлось заняться интроспекцией – самонаблюдением. Следующим за интроспекцией шагом было штудирование научной проблемы: откуда в нас потребность в предвидении будущего и почему в связи с этим гаданье – столь живучая вещь?

Совпадают ли карточные прогнозы с отдельной человеческой судьбой? Какое это имеет значение! Ведь главное-то совпадает: он, она, верность, разлука, счастье, несчастье. Ведь это-то есть у каждого! Карты – это роман, линия судьбы, картотека всех ситуаций, которые возможны в романе. Жизнь каждого человека – тоже роман, только незаписанный. Каждому интересно (и страшно!) узнать сюжет романа, написанного только про него.

Прогнозирование будущего – это то, о чем мечтали люди с древнейших времен и о чем будут мечтать вечно.

Прогноз – это гаданье древних на внутренностях животных. Мираж, иллюзия, но прогноз. И в него верили. Прогноз – это случайное совпадение на картах. Тоже мираж. И тоже вера. Прогноз – это три ведьмы в «Макбете» у Шекспира.

Целые институты заняты сейчас предсказанием «горячих» точек в науке и технике: куда целесообразнее в ближайшее время бросить силы ученых, общества. Широко разрабатываются и проблемы психологических последствий прогноза: меняется ли что-то в поведении исследователя, коллектива в ходе эксперимента, когда предсказан результат. Ибо всякий прогноз (даже самый невинный, карточный) может действовать двояко: либо укрепить и усилить веру в предсказанное, либо снять ее. Прогнозирование – увлекательное направление социологических и психологических исследований.

Для нашего же рассказа важное еще и потому, что дает богатейшую почву для размышлений о том, как меняется в веках психология человека.

По мере роста цивилизации возникает как будто бы все меньше обыденных ситуаций, где стоит прогнозировать. Я не гадаю, ехать или не ехать на симпозиум в Тбилиси: ведь я уже не боюсь, что в горах перевернется возок, что черкесы нападут. Я не гадаю, стоит ли есть репу 30 апреля, как настоятельно советует «Изборник» XI века. Я не гадаю даже о том, о чем гадали в конце XIX века: «В настоящее время русский народ гадает об урожае, погоде и замужестве, изредка о смерти» (словарь «Брокгауз и Эфрон», 1892 год издания).

Теперь вроде бы и гадать стало не о чем. И так все ясно. Человек вышел из дому – вернется. Уехал в командировку – тоже, вероятней всего, вернется. Есть ли репу 20 апреля? – мы и так ее не едим. Выпить ли от простуды перед уходом из дому в холодный ноябрьский день стакан девясильного вина, то есть водки, настоянной на целебном корне девясиле? Чего гадать, нету вина девясильного. Выпить вообще нельзя, работать надо. А простужусь – антибиотиками вылечат.

Но вот совсем недавняя ситуация: война, эвакуация, вечер, коптилка на столе, уйма бытовых неустроенностей. Женщина, выпавшая из цивилизации. И вот – платок на плечах, карты разложены на столе. Что, она верит в гаданье? Нет, конечно. Но… «Все единожды потрясенные души легко склоняются к суевериям», – это заметил еще Тацит.

…Я помню деревянный флигель где-то в районе Земляного вала. Предпоследний год войны. Маленькую, худосочную особу привели (или принесли?) в гости, посадили в продавленное кресло и забыли; старухи занялись гаданьем, задавая картам вопросы, которые задавали друг другу все: когда кончится война и вернется ли с войны муж, сын, брат. Седая, стриженая, в очках что-то записывала, кто-то плакал, кто-то топил «буржуйку». Картины глядели со стен отчужденно-высокомерно.

Война окончилась, и еще какое-то время, пока надеялись, убитые не убиты, пока верили, вернутся пропавшие без вести, продолжали втихомолку гадать, пересказывать сны. В Москве в двери часто звонили беженцы, пили обжигающий кипяток, рассказывали свою жизнь. Прошло несколько лет. Поток беженцев, бесприютных людей, сорванных войной, постепенно иссякал. Жизнь стабилизировалась. Мера неясности, непрогнозируемости будущего резко упала.

«Бытие определяет сознание»: суевериям снова не осталось места в жизни. Цивилизация вступила в свои права.

Мысленно сделаем шаг на триста лет назад. А если еще на тысячу лет? На две?

Что знали о мире древние? Они жили почти в полном дефиците информации о мире. Они жили во власти иллюзий. Они выдумывали мир, чтобы восполнить отсутствие информации. Именно в этом смысле употреблено здесь слово «иллюзия». (Может быть, психическое развитие человека во времени заключается в мере его освобождения от иллюзий?)

И потому гаданье – совершенно особая психологическая проблема для древнего мира: его назначение, как сказали бы мы теперь, в уменьшении энтропии в языке событий. Плиний ворчал на стеснительные законы гаданья: они, по его мнению, не давали жить спокойно! Человек научного склада ума, он был вправе раздражаться, что родился не вовремя, что его удел только предполагать, прозревать, гадать. Ему хотелось быть исследователем. Время, в которое он жил, делало его угадчиком.

…Потребность в той или иной степени прогноза, видимо, особым образом связана со свойствами личности. Те, кто в стародавние времена предпочитал покой и оседлость, не очень нуждались в прогнозе. Если, разумеется, жили в спокойные эпохи. Трудно представить себе, что афиняне времен Сократа и Алкивиада были равнодушны к прогнозу: а вдруг спартанцы нападут, а вдруг персы, а вдруг ветер разметает по морю эскадру, готовую к далекому плаванию?

Но в годы относительного благополучия не так-то и нужен был прогноз среднему обывателю – ив античном мире, и в средние века. Был налаженный, отработанный, предельно ритуализированный быт, была уверенность: завтра будет то же, что сегодня, была кровать, на которой рожала и бабка и прабабка, был порог дома, о который спотыкались поколения детей – были якоря, за них держалась и ими в какой-то мере прогнозировалась жизнь.

Только беспокойные, стрессоустойчивые, как мы их назвали, люди испытывали острую необходимость в прогнозе – по понятиям древнего мира, в пророчествах и предсказаниях. Ведь им, этим людям, хотелось не просто жить. Им хотелось действовать. Значит, предвидеть последствия своих действий, предвидеть будущее.

Но и тут не было и не могло быть однозначности. Очень по-разному во все времена относились люди к дефициту информации о мире.

Одна из самых колоритных фигур в этом плане – Юлий Цезарь. Он не верил в гаданье. «Никакие суеверия не могли заставить его отложить намеченное предприятие, – пишет Светоний. – Он не отложил выступления против Сципиона и Юбы из-за того, что при жертвоприношении животное вырвалось у него из рук. Даже когда он оступился, сходя с корабля, то обратил это в хорошее предзнаменование, воскликнув: «Ты в моих руках, Африка!»

«Он дошел до такой заносчивости, что, когда гадатель однажды возвестил о несчастном будущем – зарезанное животное оказалось без сердца, то заявил: «Все будет хорошо, коли я пожелаю, а в том, что у скотины нету сердца, ничего удивительного нет». Больше того, иногда он сам осмеливался – слыханное ли дело! – выступить в роли предсказателя. Он часто повторял, что, если с ним что-нибудь случится, государство постигнут огромные несчастья.