Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
В 1922 году, когда я вернулся в Москву, [то] вошел в одно торговое товарищество, после того как была разрешена торговля частным лицам. В это время ко мне явился Франц и просил его взять в приказчики. Я с охотой эту его просьбу исполнил. В 1924 году, когда была запрещена оптовая торговля частным лицам, товарищество закрылось, и Б.И. Франц открыл свое дельце на рынке с одним из бывших моих служащих, но эта компания быстро распалась, и обиженный Францем компаньон пришел и рассказал мне, что Франц сильно воровал у нас в товариществе, выкрадывал самые дорогие шелковые материалы и этими товарами набита его комната.
Но Франца в свою очередь правительство скоро освободило от этих товаров, и он опять остался безо всего. Поступил приказчиком в какой- то трест, где был уличен в воровстве и сослан на несколько лет «в страну, не столь отдаленную». Когда вышел срок его ссылки, он зашел ко мне. Я задал вопрос: «Как вам было не стыдно воровать в тресте?» — «Я не считал за грех там воровать: у меня взяли все, что я потом кровью, недоеданием, с большими другими лишениями составил себе, и был лишен всего этого, почему же мне хотя частицу было не вернуть себе?» Эта-то идеология испортила молодого, подающего большие надежды человека, он морально уже погибший был человек, так как в нем совершенно отсутствовало чувство мудрости. Он поступил на службу опять, но больше он ко мне не приходил, но, быть может, опять находится «в местах, уже более отдаленных». Ведь так трудно испорченному человеку войти в полное нравственное равновесие.
В моем торговом доме 4* снимал помещение для торговли железом Иван Михайлович Квашнин. Он тоже сделался купцом из «мальчиков», сначала торговал старым железным хламом, потом торговля у него расширилась, начал торговать новым железом и изделиями из него, помещаясь в одном растворе лавки.
Квашнин обладал почтенным и солидным видом, отдаваясь всей душой только делу, но думается, что он был крутого нрава и его служащим приходилось от него переносить многое. Потом он снимал у меня три лавочных раствора, и ему в деле помогали двое сыновей и несколько приказчиков с «мальчиками». Я был у него постоянным покупателем; не знаю, почему у меня сложилась привычка с полученными счетами при уплате мною обращаться очень небрежно: мял их в кулаке и засовывал в карман пальто, тем смущал людей с плохими наклонностями, думающих, что счета мною бросаются, а потому можно будет требовать уплаты по ним вторично. Но между моими многими привычками была и хорошая, которой держался всю жизнь: при подаче счета немедленно уплачивать по нему, если не требовалось особой проверки. Я заметил, что таковая привычка мне давала возможность покупать сравнительно дешевле, чем лицам, задерживающим уплату. Производя у себя какую-то большую стройку, где требовалось много железа, я все нужное количество покупал у И.М. Квашнина и, конечно, немедленно уплачивал по доставке счетов. Является как-то ко мне Квашнин и заявляет: «Шесть месяцев тому назад вы взяли у меня кровельного железа на шесть тысяч рублей и денег не уплатили». Это заявление меня рассердило, я был уверен, что деньги ему уплачены, но счет, скомканный и опущенный небрежно в карман пальто, давал возможность думать Квашнину, что я его бросил, так отчего же не получить с меня еще раз? Я начал над ним иронизировать и в свою очередь делать мины, что, пожалуй, у меня счета от него не имеется, и довел его до полной уверенности, что он в своих мыслях прав; но уплатить ему вновь отказывался, объясняя тем, что для Квашнина сумма в 6 тысяч рублей большая, и как он мог за мной ждать 6 тысяч в течение шести месяцев, когда за кровельное железо обыкновенно уплачивается немедленно, как в булочной за хлеб. Дело дошло у меня с ним почти до полного разрыва, и я видел, что он готов наговорить мне разных дерзостей, чтобы иметь твердую почву к предъявлению ко мне иска в суде. Я вынул его счета, хранящиеся в определенном месте, и подал все их, им подписанные, к великому его удивлению и огорчению. Афера его не удалась, нужно было видеть его дурацкое положение: он готов был зарыдать, и, быть может, от стыда, загоревшейся совести. Нужно признаться, что я от своей привычки мять счета в кулаке и небрежно совать в карман отучился только потому, что оказалось довольно большое количество лиц, желающих получить во второй раз по одному и тому же счету, даже среди них оказались такие, о которых я никогда не мог думать. Один из таковых, не повидав меня, подал в суд; при разборе дела он был посрамлен судьей, которому моим уполномоченным были представлены все подписанные обвинителем счета и даже его письменное условие, из которого судья увидал, что оплатил ему больше, чем было у нас соглашение, так как считал, что работа была произведена подрядчиком дешево.
С этим И.М. Квашниным был интересный случай, могущий кончиться для него весьма плачевно. Когда он был уже вдовый, он от своих правил не отступал: вставал утром в 6 часов, в 8 часов был уже в своей лавке, возвращался домой после запора лавки приблизительно в 8–9 часов вечера. Приходил домой, ужинал, молился Богу и ложился спать. Однажды, вернувшись домой, он все это проделал, перед тем чтобы лечь в кровать, запер на ключ свою дверь и свой бумажник с выручкой за день, как мне он сам говорил, вместо того чтобы положить его под подушку, как это он обыкновенно делал, взял и положил почему-то в этот раз в ящик комода и ключ оставил там же, и это его спасло. На другой день, встав утром, увидал отпертую дверь комнаты, бросился к комоду — бумажника с 8000 рублей нет. Явилась полиция, агент из уголовного розыска, составлен был протокол о краже и найденном на комоде большом отточенном кухонном ноже, не принадлежащем Квашнину.
Агенту из уголовного розыска была обещана награда Квашниным, и дело закипело. От Квашнина потребовали фамилии, имена, отчества всех приказчиков и «мальчиков», когда-то у него служащих, а, нужно сказать, они менялись у него довольно часто из-за его довольно тяжелого характера. Все они были найдены, допрошены, но вора между ними не оказалось. Как-то агент зашел опять к Квашнину и начал настаивать, чтобы он перебрал бы еще раз всех служащих, может быть, кого-нибудь он и пропустил. Квашнин начал вспоминать и вспомнил, что действительно он забыл одного «мальчика», служившего у него года три тому назад, но прибавил со своей стороны, что он уверен, что этот «мальчик» не мог бы это сделать, так как он был очень тихий, скромный, пробыл у него недолго и уехал в деревню.
Агент, получив фамилию, имя и отчество «мальчика», разыскал его в каком-то ночлежном доме, лежащего на кровати. Агент подошел к нему быстрыми шагами и, тыча ему пальцем, сказал: «Немедленно отдай бумажник с деньгами, украденный тобой у Квашнина». Молодой человек поднялся, не сказав ни слова, поднял подушку и отдал бумажник с деньгами, из коих было истрачено им только 50 рублей. При допросе он сознался: ножик его, припас на случай, если проснется Квашнин, когда он будет лезть под подушку, зная, что он укладывал бумажник всегда на ночь там, то он зарезал бы его этим ножом. Когда же он увидал, что Квашнин положил [бумажник] в комод, то нож ему не потребовался, и он впопыхах забыл его в комнате. Уйти ему из квартиры было легко, так как он знал расположение комнат и выходных дверей.
1* Дочь К.И. Маракушева Анна Константиновна была замужем за Александром1 Михайловичем Александровым, сыном петербургского 1-й гильдии купца М.А. Александрова.
2* Провал — памятник природы, карстовая шахта глубиной 20 м. на южном: склоне горы Машук у Пятигорска.
3* «Кондрашка», «кондратий хватил» — просторечное наименование паралича, наступающего в результате кровоизлияния в мозг.
4* В данном случае — частное домовладение, сдаваемое в наем под торговые помещения и жилье.
ГЛАВА 76
Мое детство прошло при освещении комнат сальными свечами с употреблением серных, вонючих спичек. Нагар со свечей снимался особыми щипцами, лежащими всегда рядом с подсвечником; теперь они сделались музейной редкостью.
В детских, когда там не бывало старших дома, нянька или другая прислуга спокойно снимала нагар пальцами: поплюет на палец и снимет, вытирая замаранные пальцы о свой фартук.
У меня в памяти сохранилась первая керосиновая лампа; в то время в течение очень продолжительного времени керосин назывался фотогеном. Привоз лампы был целым событием для всех домашних; перед ней собрались все живущие в доме, ею любовались, восхищались, делая относительно ее разные замечания: главное ставя во главе, что осветить комнату обойдется в копеечку; подумаешь еще перед тем, как зажигать! Но скоро фотогеновое освещение вытеснило навсегда сальные свечи.
При захварывании простудой, что теперь именуется гриппом и бронхитом, обыкновенно прибегали к целебному домашнему средству сальной свечи. На лист толстой синей бумаги из-под головного сахара 1* накапывали сало из свечи, посыпали нашатырем, и эту горячую сальную бумагу прикладывали к груди заболевшего, что весьма помогало к скорому излечению.
